Канны

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Канны

Когда в конце 217 г. истек шестимесячный срок полномочий Фабия, он передал командование старым консулам[169]. Приближалось окончание кон­сульского года. Выборы на 216 г. проходили среди ожесточенной полити­ческой борьбы. Сенаторской партии только с большим трудом удалось провести в консулы своего представителя Луция Эмилия Павла. Вторым консулом демократия избрала Гая Теренция Варрона, сына богатого мясоторговца. Это был опытный политик с большим стажем, пользовавшийся огромным авторитетом у народной массы.

Фигуры консулов 216 г. и их деятельность искажены традицией. Эми­лий Павел изображается как образец римской доблести и благородства, Теренций Варрон — как крикливый демагог, трус и хвастун. В действи­тельности дело обстояло не совсем так. Исход сражения при Каннах, в котором Теренцию пришлось сыграть печальною роль, а еще больше враж­дебная историографическая традиция, идущая от Полибия (историк был другом Сципиона Эмилиана, внука Эмилия Павла), создали слишком схе­матические и контрастирующие образы обоих консулов.

Новым консулам предстояла задача покончить с Ганнибалом. Не толь­ко общественное мнение, но и сенат считали дальнейшее затягивание вой­ны невозможным, так как настроение италийских союзников становилось все более возбужденным. Весной 216 г. Ганнибал из Северной Апулии пе­редвинулся к югу и захватил Канны на р. Ауфиде. Этот город служил важ­ным продовольственным складом для римлян, и его потеря поставила ар­мию в трудное положение. Падение Канн еще более укрепило сенат в его намерении положить конец войне. Новым консулам были даны соответ­ствующие инструкции. Действовавшая в Апулии армия из четырех легио­нов была значительно усилена.

Когда консулы с подкреплениями прибыли на театр военных действий, между ними сразу же начались разногласия. Под Каннами лежала откры­тая равнина, чрезвычайно удобная для действия карфагенской конницы, поэтому Эмилий Павел настаивал на том, чтобы передвинуться дальше к югу и занять позиции на холмах. Теренций же, усматривая в этом рецидив тактики Фабия Максима, настаивал на немедленном сражении здесь же, под Каннами. Эти разногласия были чрезвычайно вредны, так как они ли­шали командование единства воли и отражались на настроении офицеров и воинов. Некоторое время тянулись споры, пока, наконец, Теренций в тот день, когда верховное командование принадлежало ему (консулы коман­довали поочередно), решил дать сражение.

Знаменитая битва произошла 2 августа 216 г. на равнине около Канн.

По вопросу о численности обеих армий в научной литературе суще­ствуют разногласия, отражающие некоторую неясность источников. По­либий (III, 113—114) определенно говорит, что у римлян было до 80 тыс. человек пехоты и около 6 тыс. конницы; у карфагенян — пехоты немного больше 40 тыс., а конницы до 10 тыс. Ливий (XXII, 36) не так категоричен, приводя со слов своих источников разные цифры, в том числе, как макси­мум, и цифру 8 легионов, что вместе с союзниками должно было также составить около 80 тыс. Количество карфагенян он определяет, как и По­либий, в 50 тыс. Поэтому, хотя большинство ученых принимает цифры Полибия, существует мнение, что у римлян было только от 40 до 50 тыс. пехоты, а у Ганнибала — около 35 тыс. (относительно количества конни­цы разногласий нет). Это мнение опирается, кроме Ливия, на общие сооб­ражения. Полагают, что окружение римской армии и почти полное ее унич­тожение были бы невозможны при том соотношении сил, какое дает Полибий. На это можно возразить, что искусное расположение пехоты и чис­ленное превосходство конницы Ганнибала делают его победу теоретичес­ки вполне возможной. Канны не подействовали бы так ошеломляюще на современников и не вошли бы в историю военного искусства как нарица­тельное имя, если бы соотношение сил было более равномерным. Поэто­му нам кажется, что нет серьезных оснований отказываться от цифр Поли­бия.

Труднее решить вопрос, на каком берегу Ауфида, на правом или на левом, происходило сражение. И Полибий, и Ливий говорят о том, что правое крыло римлян примыкало к реке, а фронт был обращен к югу. Если это так, то битва происходила на правом берегу. Но тогда придется допу­стить, что римляне своим тылом были обращены к морю, а это тактически было бы крайне рискованно, и вряд ли римское командование приняло бы бой при таких условиях. Эта кардинальная неясность разбила весь ученый мир на два враждебных лагеря: на сторонников правого и сторонников ле­вого берега. Но так как этот вопрос не имеет принципиального значения, то мы оставим его нерешенным.

Построение обеих армий рисуется следующими чертами. На правом фланге римлян, примыкавшем к Ауфиду, стояла немногочисленная кон­ница римских граждан; главная масса союзной кавалерии была сосредо­точена на левом фланге, обращенном к равнине. Пехота находилась в центре, построенная сомкнутой плотной массой на сокращенных интер­валах между манипулами, так что всему строю была дана большая глу­бина, чем ширина. Это построение имело целью прорвать мощным уда­ром пехоты фронт противника. Впереди войска в некотором отдалении стояли легковооруженные. Римляне были обращены лицом к югу, так что сильный южный ветер гнал на них тучи пыли, поднятой карфагеня­нами.

Ганнибал построил свою пехоту в форме полумесяца, обращенного к противнику выпуклой стороной. В центре его он поставил галлов и ибе­ров. На обоих флангах, оттянутых назад, были расположены ливияне, счи­тавшиеся лучшей частью карфагенской пехоты. Иберская и галльская ка­валерия стояла у реки на крайнем левом фланге, а на правом крыле нахо­дились нумидяне.

Битва, как обычно, началась столкновением легковооруженных, после чего в дело вступили главные силы. Римская пехота всей своей тяжестью обрушилась на вражеский центр, который под ее страшным давлением стал прогибаться внутрь, так что выпуклая линия карфагенского фронта нача­ла превращаться в вогнутую. По мере того как римляне все глубже вкли­нивались в расположение противника, их колонна сжималась с боков и вытягивалась в длину. Прежде чем карфагенский центр был прорван, Ган­нибал дал знак ливийской пехоте, которая со свежими силами ударила во фланги римлянам.

Одновременно с этим развернулся кавалерийский бой. Более сильная галльская и иберская конница опрокинула римских всадников на правом крыле, после чего часть галлов и иберов была послана на поддержку нумидян, а часть стала заходить в тыл римской пехоте. Получив поддержку, нумидийская конница сломила римских союзников, обратив их в беспоря­дочное бегство.

Теперь окружение римской пехоты было завершено. Сжатая с флангов ливиянами, поражаемая с тыла конницей, она уже не в силах была про­рвать фронт галлов и иберов и очутилась в ужасном мешке, подготовлен­ном для нее Ганнибалом. Римляне, сбитые в кучу на тесном пространстве и лишенные свободы маневрирования, служили готовой мишенью для вра­га: ни один дротик, ни один камень из пращи не попадали мимо цели.

Из 80 тыс. римлян на поле боя полегло около 70 тыс., остальные попа­ли в плен или разбежались. Среди беглецов был и Теренций Варрон. Эми­лий Павел погиб в бою. Потери Ганнибала были невелики: меньше 6 тыс., из которых около 4 тыс. — галлы.

Ливий рассказывает (XXII, 51), что сразу же после битвы начальник карфагенской конницы Магарбал предложил Ганнибалу немедленно идти на Рим, послав вперед конницу. «На пятый день, — сказал он, — ты бу­дешь пировать на Капитолии». Но Ганнибал не послушался этого совета. Он понимал, что даже теперь силы римлян еще не сломлены и что его поход на Рим будет пустой демонстрацией, способной только ослабить морально-политический эффект победы.

Битва при Каннах уже в древности считалась непревзойденным об­разцом военного искусства. Название Канны впоследствии стало при­меняться ко всякому крупному бою, приведшему к окружению и полному разгрому войск противника. В то же время это была по­следняя крупная победа Ганнибала. Она была пиком его воинской карьеры, одновременно обогатив грядущих военных теоретиков сим­волом тактического совершенства.

Никогда — ни до, ни после — не выживало государство, одно за другим потерпевшее столь сокрушительные поражения, как на Треббии, у Транзименского озера и при Каннах. Когда известия о Каннах достигли Рима, там, конечно, нашлось немного слабых сердец, но как народ римляне видели перед собой только одну цель — настой­чиво добиваться победы.