Ресторан ВТО. Место отдохновения, вызывающее слюноотделение
Ресторан ВТО. Место отдохновения, вызывающее слюноотделение
В Москве середины и, особенно, конца прошлого века девиз «Мы хорошо покушаем и славно отдохнем» можно было вывесить у входа почти всех ресторанов, открытых при Домах творческих союзов. Однако далее все индивидуализировалось. Потому что лица, отвечавшие там за меню, были, как правило, людьми не менее творческими, чем те, кого они обслуживали.
Тропой беззаветной любви
К тому их во многом понуждала сама социалистическая действительность. Ибо совсем не все московские «уголки питания» при творческих союзах, как ЦДЛ, прикрепляли к закромам Мосглавресторана. А если и прикрепляли, то не больно-то давали там шуровать. Так что сегодня даже трудно себе представить, сколько труда, сноровки и даже фантазии требовалось тамошним рестораторам, чтобы добыть достойного качества продукты, которые при социализме перманентно попадали в разряд дефицита. А сам посетительский контингент? Что оправдывало эти нескончаемые хлопоты по устройству им «вечного праздника еды»? Что позволяло годами и десятилетиями сохранять добрые отношения с весьма специфичной публикой, которая, как женщина в затянувшуюся менопаузу, чрезвычайно озабочена собой и все время ищет «громоотвод»?
Любовь! Только неиссякаемая в своем терпении, беззаветная любовь!
И ответ последовал
Не оценить такого отношения большие мастера слова — в лице того же Михаила Афанасьевича Булгакова — конечно же не могли. И здесь нам уже в который раз снова придется обратиться к тем страницам его романа «Мастер и Маргарита», которые посвящены описанию литературных пиров в ресторане «Дома Грибоедова». И снова помянуть колоритную фигуру Арчибальда Арчибальдовича, списанного с легендарного Якова Даниловича Розенталя по кличке Борода (он же Дядька Черномор). А заодно — в который уж раз мысленно перелистать меню, которое украшали отварные порционные судачки. А также невероятной вкусноты стрелядь в серебристой кастрюльке кусками, переложенными раковыми шейками и свежайшей икрой…
Нет, рукописи такой сокрушительной гастрономической силы действительно не горят. Они рано или поздно издаются, инсценируются, экранизируются. И даже, несмотря на всю сложность осуществления в нашей жизни любой мечты, могут вдруг в одночасье — раз! — и материализоваться…
Что, собственно, и случилось, как ни странно, в жутком 1937 году, когда в доме 16/2 на нынешней Тверской раскрыл свои двери Центральный дом актера. А при нем ресторан ВТО, позже названный так по аббревиатуре Всесоюзного театрального общества (ВТО), то есть организации, которой, собственно, и принадлежал.
Осечка государственной важности
Сегодня в принципе понятно, почему, разрешив открыть такой дом, власти не возражали, чтобы поручить его заботам Александра Моисеевича Эскина, оставившего в свое время карьеру врача и успешно нашедшему себя в роли импресарио. Скорее всего, понимали, что этот талантливый человек обязательно организует нечто безусловно притягательное. Например, тот же хорошего класса ресторан, за столиками которого актерские языки будут развязываться сами собой. Однако государственной важности затея почти сразу же начала давать сбой. Ибо языки в этом ресторане, конечно, развязывались. Но лишь тогда, когда рты были не очень заняты. А занять их было чем. Потому что Александру Моисеевичу удалось переманить к себе из «почкующегося» Клуба работников искусств самого Дядьку Черномора. Это был сильный ход.
Одним, можно сказать, движением судьба соединила две личности, двух уникальных мастеров своего дела, на долгие годы превративших Дом актера в самый популярный столичный профессиональный клуб, попасть на мероприятия которого или посидеть в его знаменитом ресторане стремились не только деятели театра, но и поклонники всех без исключения муз.
А всё, не в последнюю очередь, из-за атмосферы удивительной доброты, даже домашности, которой им, видимо, не очень-то хватало в собственных творческих домах.
И конечно, ради гастрономических радостей, по части организации которых уж кто-кто, а легендарный Розенталь был в Москве конечно же вне конкуренции.
О тех, кто еще помнил «порционные судачки»
Не будем утверждать, что появление Бороды за штурвалом корабля под названием «ресторан ВТО» сразу же украсило столы этого заведения кулинарными хитами из булгаковского романа. Но, как говорил один популярный литературный персонаж, «лед тронулся».
Названия в меню, правда, как были, так по большей части и остались по-советски кондово-незатейливыми. Однако и под этими утвержденными у руководства общепита названиями все же скрывалось нечто такое, что по вкусу весьма напоминало неподражаемые грибоедовские «порционные судачки» и прочие «яйца-кокот с шампиньоновым пюре в чашечках».
Косвенным тому подтверждением стала массовая передислокация былой розенталевской клиентуры на новое место его службы. В первых рядах, естественно, оказались самые старые и верные поклонники. Некоторые, вроде Леонида Утесова, последовали за Бородой из Старопименовского подвала и Жургаза. А Михаил Булгаков и Юрий Олеша аж из «Дома Герцена».
Этих двоих Яков Дмитриевич принимал у себя с особым пиететом и даже теплотой, стараясь, насколько возможно, если не снять, то хотя бы немного смягчить то стрессовое состояние, в которое обоих загнала нелегкая писательская судьба и неутомимая в гонениях власть.
Прямой русский путь
Хуже всех было Олеше. К концу 1930-х его, познавшего всесоюзную читательскую славу художника, по существу, вытеснили из творчества. На душе было еще хуже. Видимо, он сам себе не мог простить выступления на первом писательском съезде. Ибо уже тогда где-то понимал, что над всей их писательской братией проводят насильственную коллективизацию. Но все же не избежал того, чтобы, взойдя на трибуну, в витиеватой форме подтвердить необходимость ассимиляции с режимом. Теперь он со многими тогдашними коллегами не поддерживал отношения. Разошелся даже с самым близким когда-то другом Валентином Катаевым. И делил свое душевное одиночество со случайными компаниями в «Национале». Или забредал в ресторан ВТО «отогреться» у Бороды.
А если уж называть вещи своими именами, пил. Зачем? В конце жизни он сам себе ответил так: «Я пил потому, что не знал, что делать в промежутках».
Все-таки правильно кто-то из умных людей сказал, что пьянство — самый распространенный, самый прямой русский путь, даже если идешь от кабака к кабаку зигзагами.
«Долой заряд нетворческого зла!»
Булгаков, хотя очень устал и чувствовал себя неважно, работал в те дни почти без промежутков. Работа над романом о Мастере и Маргарите выходила на финишную прямую. Свободное время старался проводить в дружеском кругу. Иногда с женой и друзьями отправлялся в ВТО на улицу Горького, 16, где его всегда были рады видеть и Эскин, и «старина Розенталь». Первый заманивал Михаила Афанасьевича приглашениями на просмотры заграничных фильмов. А Борода потчевал такой вкуснятиной, что просто трудно было удержаться. К сожалению, иногда все портило общение с коллегами по писательскому цеху. Совершенно не случайно от одного из таких визитов 25 марта 1939 года в дневнике Елены Сергеевны осталась такая запись: «Вчера пошли вечером в Клуб актера на Тверской… Все было хорошо, за исключением финала. Пьяный Катаев сел, никем не прошенный, к столу, Пете сказал, что он написал барахло, а не декорации, Грише Конскому — что он плохой актер, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец все так обозлились на него, что у всех явилось желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьезно ему сказал: вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь. «Валя, вы жопа». Катаев ушел мрачный, не прощаясь».
Мастер провожает Мастера
Через семь месяцев Булгакову поставили страшный диагноз — гипертонический нефросклероз. В прошлом врач, Михаил Афанасьевич знал, что его болезнь неизлечима. На следующий год Булгакова не стало.
И снова, совсем не на страницах самого известного, самого ныне читаемого романа, который Мастер все-таки успел дописать, а на его похоронах в кругу пришедших с ним попрощаться родных и близких появился человек, поразительно смахивающий на заметно постаревшего Арчибальда Арчибальдовича. Ибо опять каждый бросивший в его сторону взгляд невольно отмечал и несколько погрузневшую с годами, но все ту же корсиканскую стать. И конечно же окладистую бороду клином до пояса — правда, уже не сплошь цвета воронова крыла, а с обильной проседью.
Да, это был он — уже давно, широко и даже легендарно известный всей артистической, писательской, журналистской и прочей публике директор ресторана ВТО — Яков Данилович Розенталь.
Процедура запоздалого опознания
На этот раз его миссия была печальной. Он пришел проводить в последний путь очень дорогого для себя человека. О том, что сам он прототип весьма характерного героя в «Мастере и Маргарите» и в этом качестве его уже обессмертил Булгаков, Борода так, скорее всего, никогда и не узнал. Да и не мог знать, что бы там ни говорили по данному поводу многие — как правило, «лично знавшие» и «с первого взгляда опознававшие» в нем фактурного распорядителя «Дома Грибоедова». Поскольку ушел Яков Данилович из жизни за год до того, как самый первый, так называемый журнальный вариант «Мастера и Маргариты» наконец-то увидел свет.
Только тогда, открыв для себя это великое произведение, все те, кто действительно воочию видел Бороду, — уже задним числом — получили возможность сличать его с Арчибальдом Арчибальдовичем. А заодно и обнаруживать в мифическом «Доме Грибоедова» реальные черты мест когда-то самых известных в Москве творческих тусовок.
Возвращение праздника
Впрочем, вернемся в ту пору, когда до этих открытий еще было без малого три десятка лет. В июне 1941 года мирная жизнь кончилась. Началась война. Антракт в Доме актера практически затянулся до ее конца. Все это время Розенталь находился в эвакуации, заведовал столовой в Томске, потом в 1943 году и до самой Победы кормил мхатовцев, затем начальствовал в отделе рабочего снабжения (ОРСе) того же МХАТа.
Между тем после войны жизнь в Доме актера снова забурлила. «Премьеры кинофильмов, творческие вечера, капустники, встречи Нового года… — вспоминал в своих записках актер Г. Бахтаров. — Записаться на них было очень трудно — для этого надо было иметь личные связи. Пользуясь ими и приязнью директора Дома актера Александра Эскина, я тоже несколько раз участвовал в этих новогодних праздниках. Это было всегда весело: подарки, игры, фанты, танцы, капустники, между закусками и вторым блюдом — концерт, затем десерт, мороженое, и так до шести утра…»
«Вырезка лома актера». Версия № 1
В 1948 году в ресторан Дома актера вернулся его первый директор. И снова по Москве понеслась слава о Бороде, о котором тот же Бахтаров, обращаясь к тем дням, вспоминал: «Яков Данилыч мог организовать вырезку с кровью, она называлась «вырезка Дома актера» с жареной картошкой пай. Это было божественное блюдо, тающее во рту. Появлялись и копченые угри, и грибочки. Причем все это относительно дешево. Там можно было пообедать за рубль, а если оказывался еще и полтинник, то взять и рюмку водки». После этих слов снова вспомнились ранее приведенные слова более молодого коллеги Бахтарова — актера театра и кино Евгения Стеблова об особой ценовой доступности всего того, что можно было заказать, сидя за столиком в ВТО. Сейчас молодой актер вряд ли со своей зарплаты сможет оплатить обед в заведении подобного класса. А тогда — пожалуйста!
А ведь сколько интересного было в этом местечке помимо расценок и еды!
Привет тебе, родной «гадючник»!
Сам я впервые проник в этот ресторан в 1963 году. Хотя первоначальной целью был совсем не он. А одна из тех, тогда транслируемых на всю страну по ТВ «Театральных встреч», в которых участвовали маститые Леонид Утесов, Ростислав Плятт, Рина Зеленая и другие сценические звезды, а вели совсем еще юные Александр Ширвиндт с Михаилом Державиным. Напомню мимоходом, что знаменитая, найденная ироничным Ширвиндтом маска неулыбающегося конферансье с все понимающим и потому немного грустным взглядом тоже родилась на подмостках старого Дома актера.
Не знаю, что тогда произошло, но проведение встречи оказалось под вопросом. И проведший меня в ВТО Миша Козаков со словами «Давай-ка пересидим в родном гадючнике…» затащил в ресторан.
По первому впечатлению там меня ждало разочарование. Нет, не в качестве еды и обслуживания. Бороды тогда уже не было — он в 1961 году ушел на пенсию. Но в том, как у нас быстро приняли заказ, как вкусна была «вырезка по-деревенски», за мясом для которой — по слухам — главный повар самолично ездил на Центральный рынок, — тень легендарного Якова Даниловича там незримо присутствовала.
Так что, в чем, в чем, а в своих гастрономических ожиданиях я совершенно не обманулся. А вот ресторанный зал воображал совсем другим. На фоне богатых интерьеров остальной части дома — великолепный паркетный пол, тяжелые гардины, прекрасная, старинного вида мебель — он выглядел довольно скромно и даже где-то по-советски, типово.
«Собачий вальс»
Более всего меня неприятно поразило поведение завсегдатаев. Наслышанный от очевидцев о том, что за этими столиками можно было разом застать легендарных стариков МХАТа, звезду ермоловского театра Всеволода Якута, популярного киноартиста и певца Марка Бернеса, композитора Василия Соловьева-Седова, автора ставших тогда почти народными «Подмосковных вечеров», я соответственно к тому и готовился. Но великих в тот день, как назло, не было. А в зале самозабвенно тусовалась какая-то артистическая молодежь, в том числе несколько Мишиных коллег из молодой, но уже хорошо известной стране команды театра «Современник» во главе со своим лидером и будущим режиссером обновленного им МХАТа Олегом Ефремовым.
Честно говоря, я наивно предполагал стать свидетелем некоего театрального действа, перенесенного с подмостков сцены в быт.
А тут, можно сказать, мои тогдашние кумиры перебегали от столика к столику, преувеличенно жестикулировали, лобзались, обнимались. Ни дать ни взять беспризорные псы на пустыре — разве что только под хвостами друг у дружки не нюхают…
Я, конечно, впал в ступор. А мой прекрасно все понимающий спутник лишь хохотал и говорил: «Брось, старик (так тогда было принято обращаться в молодой продвинутой среде)! Плюнь! Это просто ритуал и привычная страсть к лицедейству!»
Дороги, которые мы выбираем
Между прочим, не кто иной, как именно Миша Козаков, буквально накануне невольно приготовил меня к совсем иного характера действу своим рассказом. В нем речь шла о том, что недели за две до нашей встречи в этом же самом ресторане ВТО ему довелось стать свидетелем довольно знаменательной встречи, а именно как совершенно случайно здесь нос к носу столкнулись две когда-то совсем не чужие друг другу личности. Это были Олег Ефремов и Алексей Аджубей.
Сегодня для понимания всего драматизма этой сцены придется кое-что разъяснить. Дело в том, что тогда — да и много позже — по Москве ходили слухи, что феерический взлет Ефремова и его «Современника» не обошелся без мощного протежирования сверху. На роль такого могущественного покровителя — и не без основания — чаще всего сватали тогдашнего министра культуры Екатерину Фурцеву. Однако первым в годы хрущевского правления такую миссию приписывали еще более могущественному премьерскому зятю.
Между тем настоящая правда заключалась лишь в том, что когда-то Олег и Алексей действительно учились на одном курсе в Школе-студии МХАТа. И даже, можно сказать, почти дружили. Однако по актерскому и, вообще, театральному таланту Аджубей даже рядом с Олегом не стоял. Что, видимо, скоро понял сам. Да и Олег, говорят, своему сокурснику как-то прямо в глаза сказал, что не его это стезя — сцена.
Этюд с участием двух значительных лиц с прологом и эпилогом
На том, похоже, и разошлись. Аджубей, захватив с собой тогдашнюю жену, красотку Ирину Скобцеву, перевелся на только что открытый в МГУ факультет журналистики. А прозорливо не принятый мхатовскими долгожителями Олег громко заявил о себе блистательными ролями в Центральном детском театре.
Словом, оба — каждый на своем поприще — скоро достигли больших высот. Особенно взлетевший на самый высокий государственный уровень Аджубей, который, кстати, не только не протежировал бывшему сокурснику, но даже, похоже, не очень-то стремился выйти с ним на контакт.
И вот такая совершенно незапланированная встреча в ресторане ВТО: с одной стороны, Олег Ефремов со своими ребятами из «Современника», который в очередной раз собирались закрывать; с другой — большой государственный деятель со своими «мальчиками» из свиты, пришел, можно сказать, «в народ». «Гадючник» замер в ожидании зрелища. Но все ушло в подтекст. Оба встретились глазами, приветственно кивнули и каждый остался «при своих», на своей «ступеньке» — соответственно, для «сильно больших» и «не очень-то маленьких».
Жизнь этот ранжир скоро решительно перевернула, в очередной раз доказав универсальную правоту слов детского писателя Льва Кассиля о том, что «если бы взрослые не забывали, какими они были маленькими, а дети больше задумывались, какими они станут взрослыми, то старость бы не спешила, а мудрость — не опаздывала».
Время прощаться
Возвращаясь к первому личному впечатлению о ресторане ВТО начала 1960-х, рад признать, что — как в общем-то чаще всего и бывает — оно оказалось поверхностным. «Гадючник» «гадючником», но в серьезных делах «террариум друзей» преображался. И тогда исчезала обычная в творческих коллективах ревнивая граница между «заслуженными мэтрами» и «молодыми, да ранними». А торжествовала общая для всех гордая принадлежность к миру сцены. Не случайно же здесь в одних капустниках весело сходились и те и эти. Не зря в 1960-х только сюда — и ни в какой другой дом — приглашали на вечера артистов опальной тогда «Таганки». А день 20 мая 1966 года стал одинаково для всех скорбным. Помню, как прибежал туда с утра договориться о столике для банкета по поводу собственного дня рождения. И увидел у стены утопающую в цветах большую тумбу. А над ней портрет пожилого, но все еще крепкого человека с характерной, уже много раз в этих заметках упомянутой окладистой бородой. Оказывается, в этот день на 73-м году жизни скончался Яков Данилович Розенталь. Такого количества известных всей стране актерских и неактерских лиц, исполненных неподдельной скорби, я, признаться, видел до того лишь однажды — в день смерти Сталина. Но там нас поджидали впереди прозрение и полная смена настроения вплоть до наоборот. Борода же никого, никогда, ни в чем не разочаровал. А только пробил своим уходом в душе многих, знавших его очно или лишь заочно, такую брешь, которую образует потеря по-настоящему близкого, дорогого человека.
Словом, это была большая, невосполнимая утрата, завершившая собой целую эпоху.
Сплетни старятся и становятся легендами
В 1970-х и особенно 1980-х пришло новое поколение, для которого и популярнейший, периода своего расцвета ресторан ВТО, и замечательный его распорядитель Борода перестали восприниматься как нечто живое, реально имевшее место быть. А превратились в фольклор, передаваемую из уст в уста легенду, да еще к тому же на все лады переиначенную. Вдруг, к примеру, вспомнили, что у Бороды последних лет его службы появилась новая кличка — «Жопа в кустах». Некоторые даже утверждали, что придумал ее не кто иной, как Олеша. Спору нет! Яков Данилович действительно имел способность возникать в самые трепетные, попахивающие скандалом моменты. Например, при затруднениях у того же Олеши при расчете. Однако всегда разрешал вопросы взаимоприемлемо и с удивительным тактом. Так что грубоватую кличку, скорее всего, придумал не искренне уважавший Бороду Юрий Карлович, а кто-то из приструненных директором бузотеров или схваченных за руку халявщиков. А про настоящего Якова Даниловича лучше всего узнавать со слов тех, кто в подшефных ему ресторанах не один с ним пуд соли съел. На память в этой связи приходит высказывание такого его клиента со стажем, как Утесов. Со дня ухода Розенталя прошло уже лет десять, а Леонид Осипович все вспоминал: «Мы говорили: идем к Бороде, потому что чувствовали себя желанными гостями этого хлебосольного хозяина. Он не только знал весь театральный мир, но и вкусы каждого, умел внушать, что здесь именно отдыхают, а не работают на реализацию плана по винам и закускам».
К новым берегам
Увы! Сегодня в тех местах, где когда-то штормило от выпитого и обездвиживало от съеденного; где яркие представители советской творческой интеллигенции многократно теряли и вновь находили берега, многое поменялось. В самом начале 1990-х годов старое ВТО, много лет возглавляемое уже не Александром Эскиным, а его дочерью Маргаритой, «вдруг» сгорело. В итоге актерский дом перебрался на Арбат. А на пепелище, как теперь водится, возник дорогой торгово-деловой центр.
Вот уж где самое «святое» — как раз товарооборот.
Любопытно было бы узнать, какие берега найдут здесь новые поколения…
И что же вообще дальше?
Не я один задавал и продолжаю задавать себе этот вопрос. Осенью 1996-го меня опередил тот, кто когда-то первым провел меня в ВТО. То есть Миша — извините! — уже Михаил Михайлович Козаков.
Подсказка из прошлого
Разбросанные судьбой не только по разным берегам, но даже разным странам, мы долго не виделись. А тут у Михал Михалыча вышла его уже не раз мной упомянутая «Актерская книга». И мы договорились сойтись на Московской книжной выставке-ярмарке, где он ее презентовал, а я же крутился по собственным издательским делам. Встретившись, мы в основном вспоминали. И начали было проходиться по настоящему, когда Миша вдруг неожиданно сказал — словно с языка у меня украл: «Ну, совершенно непонятно, куда плывем?» И развел руками.
А в моих руках была им же его подписанная книга. «Может, она подскажет?» — спросил я автора, вспомнив, как когда-то в студенческой общаге гадали наши незабвенной памяти веселые подружки. То есть ткнув наобум в какой-нибудь текст пальцем — что прочитаешь, в том и ответ.
«Валяй!» — как-то безнадежно бросил он.
Вы, как говорят в Одессе, конечно, будете смеяться! Но на раскрытой наугад странице палец уперся в какой-то стихотворный «островок». Вернее, четверостишие, которое звучало так:
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый, век необычайный.
Чем он интересней для историка,
Тем для современника печальней.