Ресторан «Дома Герцена» В «гнезде для несхожих пернатых»

Ресторан «Дома Герцена»

В «гнезде для несхожих пернатых»

Итак, лихо было объединившись в свой собственный творческий союз и победно оккупировав почетные места в Кафе СОПО и «Стойле Пегаса», молодые буревестники новой поэзии скоро остались и без того и без другого. Более того, по существу, зевнули момент, когда командные высоты в содружестве литераторов прочно перешли в руки тех, кто не «улетал», как они, в «поэтические стратосферы», а трезво сориентировался в прозе советской жизни. До создания единого Союза советских писателей еще было далеко. Но различные «альянсы» тружеников пера, ведомые Российской ассоциацией пролетарских писателей (РАПП), уже успели расписаться перед властями в своей общей беззаветной любви. За соответствующим поощрением дело не стало. В 1920 году решением Совета народных комиссаров труженики «пролетарского пера» получили в свое распоряжение целый комплекс добротных строений на участке 25 по Тверскому бульвару, который в начале XIX века принадлежал A.A. Яковлеву, дяде Александра Герцена.

Сам писатель-демократ, оказавшийся через полвека в эмиграции, основавший там газету «Колокол» и поднявший с ее помощью революционный трезвон на весь мир, родился в 1812 году там же, в главном корпусе, за садом. В связи с чем это вдруг образовавшееся «странное гнездо весьма несхожих пернатых» получило название «Дом Герцена».

Сплочению рядов способствует банкет

Сравнение с «гнездом» для «несхожих пернатых» принадлежало писателю В. Лидину. И надо отдать ему должное, попадало, что называется, «в яблочко». Ибо бывшая герценовская колыбель кому только не стала «домом»: и так называемому Всероссийскому союзу писателей, и небольшим литобъединениям типа «Кузница» и «Федерация». И даже творцам, объединившимся в содружество под смешным званием «ничевоки». Не говоря уж о зачастивших сюда из своего «Стойла» имажинистах, которые, по свидетельству того же Лидина, вместе с «ничевоками» сидели там на подоконниках и «навзрыд читали свои стихи».

Так «Дом Герцена» де-факто превращался в некий литературный центр страны. Впереди явно маячил призрак окончательного организационного объединения писательского труда, что доселе казалось совершенно противоестественным в силу самой его индивидуалистической природы. Однако на повестке дня перед литераторами стояло столько острых бытовых вопросов — от возможности где-то встречаться друг с другом до необходимости просто где-то жить, что, как говорится в народе, «без бутылки не разберешься». Да и какая «нетленка», когда в основном приходится не творить, а рыскать в поисках съестного. Какие «парения» без возможности хотя бы иногда, но закатить себе в дружеском кругу «маленькую пирушку»?

Заметки «на манжетах»

Последнее воплотилось в жизнь первым, когда 1 ноября 1925 года в нижнем цокольном этаже главного корпуса открыли писательский ресторан. Частенько посещавший его в ту пору Михаил Булгаков оставил нам кратенькое документальное описание, в котором фигурировали два больших зала «со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми и ассирийскими гривами». А также упомянул, что «на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью…». На необычную полночную красоту освещения обращали внимание вообще-то многие. Тот же завсегдатай этого ресторана Юрий Олеша в своей последней «Книге прощаний» тоже вспоминал про «лампы и лампионы (фонарь из бумаги или стекла для иллюминации)». А также отметил энергичную игру оркестра и мимолетно мелькнувший прелестный профиль некой Нины Ли, кинематографической актрисы…

Мы где-то с этим встречались

^{Здание, в котором сейчас Литературный институт, когда-то был писательский ресторан}

Чем-то этот описанный двумя мастерами слова интерьер нам знаком — будто мы и сами это где-то когда-то видели. Но ведь того писательского ресторана уже восемь десятилетий как нет. А есть открытый в этом же самом главном корпусе Литературный институт, для которого в 1934 году парадные залы наверху были разгорожены под аудитории. И некое давным-давно забытое, заваленное всяким хламом и остатками люстры подземелье, на которое уже в конце прошлого века случайно наткнулась строительная бригада, вскрывавшая асфальт во время проведения ремонтных работ. Ничего существенного, по свидетельству журналиста — свидетеля события, в подземелье не обнаружилось: так — какой-то заплесневевший хлам да остатки люстры. По-настоящему интересное содержалось в концовке его заметки. А именно то, что треснул асфальт под ковшом экскаватора почему-то именно шестого числа шестого месяца девяносто шестого года, утром, в четверг, накануне которого, как помнится, шел дождь…

И это тоже что-то напоминало.

Так что же?

Терпение, дорогой читатель! Терпение!

Подсказка вас поджидает уже через несколько абзацев.

А пока вернемся в середину 1920-х…

Еда — копейки, да рубль за вход

Изначально проход в ресторан не был таким строгим, как и на литературные вечера, где выступали и Есенин, и Маяковский, и даже ненадолго заехавший из Италии в Москву М. Горький. Попасть туда можно было только по специальным приглашениям или рекомендации литераторов — членов образовавшегося вокруг «Дома» сообщества. Последние, в также их гости, собственно, и составляли основной контингент посетителей ресторана. Двух наиболее известных я уже упомянул. Чьи-то имена еще выплывут. А за более широким списком вообще-то советую обратиться к написанной в те годы двумя большими литературными насмешниками — А. Архангельским и М. Пустыниным пародийной драме «Онегин в Москве». Вот для затравки несколько строчек из нее:

…Там тень витала Керекеша

И Розенталя борода.

Там философствовал Олеша —

Остряк, негласный тамада.

Там, без пяти минут Белинский,

И Гроссман-Рощин взад-вперед

Шагал, приветствуя народ.

Всего там было, и помногу,

Сверх нормы там имели корм

Большие доки малых форм

Их имена известны… Богу,

Там некогда жевал и я,

Но вредна рыба для меня…

Следы «матерого человечища»

Из всех перечисленных в пародии персонажей в нашем повествовании особого упоминания заслуживает самый первый — внушительного роста, представительный, с огромной до пояса бородой конусом. У него, собственно, и кличка была — Борода. В основном именно под ней знали этого легендарного человека в наиболее продвинутых — равно как в творческих, так и ресторанных — кругах Москвы середины 1920-х — начала 1960-х годов.

Итак — Яков Данилович Розенталь. Родился в 1893 году в Москве. Окончил реальное училище. В Первую мировую войну служил офицером-интендантом, заслужив в армии славу человека, который кровь из носа — но солдат накормит. После развала империи некоторое время работал в Киеве. А в 1921 году — еще порознь, но в одно время с Булгаковым — вновь вернулся в Москву. С 1925 года по 1931 год жизнь сложилась так, что Якову Даниловичу пришлось попеременно быть директором ресторана «Дома Герцена» и налаживать писательское питание в бывшем олсуфьевском барском особняке на Поварской, 50 (в этом похожем на старинный замок здании Центрального Дома литераторов и поныне работает ресторан, в основание которого Розенталь, можно сказать, закладывал первые камни). На обоих объектах сразу же выявился главный талант этого незаурядного человека — умение страстно, до самозабвения организовать ресторанное дело.

Сеанс разоблачения черной магии

^{Я.Д. Розенталь}

Булгаков в «Доме Герцена» выделил Розенталя сразу. И не только благодаря тому, как тот поставил дело, обеспечив обслуживание по высшему разряду и организовав питание, которое по качеству провизии да еще за довольно смешные деньги било тогда любой другой московский ресторан. Яков Данилович останавливал на себе глаз одной только своей фактурной внешностью — черноглазый красавец во фраке с кинжальной бородой цвета воронова крыла.

И опять же сводчатые потолки, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами. И столики под ними — с лампами, накрытыми шалью…

А вот откройте для интереса главу «Было дело в Грибоедове» в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», над первой редакцией которого писатель начал работу в 1928 году. Тут-то все и обнаружится. Кое-какие узнаваемые черты писательского ресторана на Бульварном кольце, в который Булгаков перенес владения придуманного им Массолита. А главное — точно выписанные характер и портрет главного в «Доме Герцена» ресторанного распорядителя.

Словом, почти полное соответствие нашей действительности.

Спешите увидеть «в питье и едении»…

Пока Булгаков в своем недоступном никому более творческом процессе набрасывал первые строки своего бессмертного романа, Якова Даниловича потащили в суд. Ему инкриминировали, что подведомственный ему ресторан превратился в «гнездо разврата».

В писательской среде, где по давней традиции сплетни распространялись мгновенно, даже пополз слушок, что Розенталь якобы «кому-то поставлял девочек». Последнее, как довольно быстро выяснилось, оказалось полной чушью, подлой выдумкой завистливых клеветников. Что же касается «падения нравов», то в «Доме Герцена» вину за это можно было предъявить кому угодно, но только не Якову Даниловичу. В отличие от литературных мероприятий вход на территорию его ответственности, как уже было отмечено, режимным не был. Поэтому в популярнейший в городе ресторан прямо с бульвара лезли все, кому не лень, — лишь бы, как засвидетельствовал в своем стихотворении 1928 года «Дом Герцена» Владимир Маяковский, «увидать в питье и едении автора произведения». Словом, обвинение рассыпалось, и дело тихо спустили на тормозах. Вход в ресторан все равно оставили свободным. Соответственно «очень уж свободным» оказалось и поведение определенной части граждан, перевоспитывать которых было совершенно безнадежно. Они катастрофически не умели себя ни вести, ни пить. И, разными способами проникнув в обход очереди в «Дом Герцена», всячески портили «праздники еды», которые Яков Данилович устраивал исключительно в расчете на приличных посетителей.

«Оргию заказывали?»

По поводу нравов в том же посвященном писательскому ресторану стихотворении 1928 года Владимир Маяковский даже изобразил одну такую парочку. Подсмотренная им в реальности сцена выглядела так:

Ус обвис намокшей веткой,

Желтое, как йод,

пиво

на шальвары в клетку

сонный русский льет…

Шепчет дева,

губки крася, юбок выставя ажур:

«Ну, поедем…

Что ты, Вася!

Вот те крест —

Не заражу…»

Уехал в брюках клетчатых.

«Где вы те-пе-рь…»

Кто лечит их?

На краю света, у буфета

Более поздней поры воспоминание другого, тоже находящегося в зените писательской славы литератора — Юрия Олеши не столь остро, сколько пронзительно грустно. Признанный мастер слова, автор уже завоевавших невероятный читательский успех «Трех толстяков» и романа «Зависть», Олеша начал пить. И в этом никто из окружавших его знакомых — в том числе и Яков Данилович — остановить его не могли. Писатель чуть ли не ежедневно наведывался в «царство Розенталя» и… Впрочем, вот его собственное свидетельство: «Прихожу в Дом Герцена часа в четыре, — пишет он в своей «Книге прощаний». — Деньги у меня водятся. Подхожу к буфету. Мне нравятся стаканчики, именуемые лафитниками. Такая посудинка особенно аппетитно наполняется водкой. Два рубля стоит. На буфете закуска. Кильки, сардинки, мисочка с картофельным салатом, маринованные грибы. Выпиваю стаканчик. Крякаю, даже как-то рукой взмахиваю. Съедаю гриб величиной с избу. Волшебно зелен лук. Отхожу.

Сажусь к столу.

Заказываю эскалоп.

Собирается компания.

Мне стаканчика достаточно.

Я взбодрен…»

Кругом сидит публика, у которой «вещания» Олеши имеют несомненный успех. Поэтому они смеются, когда он произносит на самом деле довольно трагичную фразу: «Литература окончилась в 1931 году».