Первая волна бед

Первая волна бед

Осенью Тибр выходил из берегов, подмывал обрыв и стоявшие на нем дома падали. По бурной реке плыли трупы людей и животных. Это случалось по нескольку раз за столетие, несмотря на меры, принимавшиеся властями с тех пор, как Август учредил должность надзирателя за берегами Тибра, поручавшуюся одному из сенаторов. При Траяне этот пост занимал Плиний Младший. Упрекать римских сановников и инженеров в некомпетентности нельзя. Никто и поныне не защищен от таких бедствий. В Риме они становились катастрофическими: городские стоки забивались, и тиф, никогда далеко не уходивший, начинал буйствовать с особой силой. Торговые суда с египетским и североафриканским зерном не могли причалить. Весь отлаженный механизм снабжения Города продовольствием останавливался.

Мы не хотим сказать, что реальный ущерб был мал, но вполне возможно, что из-за сбоя в работе столь совершенно устроенного центра власти при наличии очень плотного и эгоистичного городского населения, психологически и политически значение таких событий преувеличивалось. Рим был нерушим, но непрочен. Забота Города о самом себе, демагогическое внимание, которое ему оказывали правители, держали его в состоянии постоянного невроза. При Республике его причуды разоряли внешний мир, который он эксплуатировал. Империя родилась из моральной и материальной необходимости привести в равновесие сначала Рим с остальной Италией, а после их примирения — и провинции. Но гипертрофия Города была неизлечима. Поскольку Рим был чрезвычайно велик и прекрасно устроен, он неизбежно становился величайшим в мире театром. Самые ничтожные события в нем становились историческими. Конечно, и наводнение на Тибре в 161 году осталось в памяти потомков.

Императоры приняли срочные меры. В Риме привыкли и умели справляться с чрезвычайными обстоятельствами. Гений этого народа и был гением противостояния. Римляне только тем и занимались, что встречали вызовы, которые от скуки сами себе бросали во время мира, а мир они получили, завоевав, рискуя жизнью, все земли, на которые могли посягнуть. Выход Тибра из берегов был чистым Фатумом, который необходимо было победить как магией, так и устройством плотин. В храмах жрецы приносили этому слепому божеству жертвы, а когорты городской стражи торопились чинить разрушенные дамбы. Императорская казна щедро распахнулась. Построили новые дамбы, немного шире в основании, но пониже — не выше семнадцати метров, — и по-прежнему на грани риска, потому что другая богиня, «необходимость», требовала экономить землю в столице, раздвигать границы которой запрещала религия. Мы еще увидим, что дух религиозности и дух спекуляции вместе поддерживали в Риме постоянный жилищный кризис.

Не успел Тибр войти в берега, как пришла весть, что германские варвары вышли из своих лесов и наводнили северные провинции: Верхнюю Германию и Рецию, то есть левый берег Рейна, а также часть Вюртемберга и Австрии, с большим трудом колонизированные при Августе. Эти пограничные области, которые считали сильно укрепленными, были теперь не базой для завоевания Германии, углубиться в которую не было решительно никакой возможности, а барьером, охранявшим от народов, всегда готовых двинуться на запад. Оборонительная стратегия уже со времен Августа считалась твердым принципом, правда, толковать его пытались по-разному. Если император любил славу, он всегда мог нанести превентивный удар, как в I веке делали Тиберий и Германик, а позже Домициан и Траян. С большим или меньшим успехом они зачищали и укрепляли рейнско-дунайские рубежи. Никогда нельзя было решить, где необходимость, а где предлог устроить триумф; мудрости последовательного миролюбия Адриана и Антонина, наоборот, всегда удивлялись. Но в этот раз все было ясно: варвары нарушили границы Империи.