Детские травмы
Детские травмы
Не говоря о наследственности, про которую мы почти ничего не знаем, можно исследовать эти проблемы, исходя из известных сведений о его детстве. Напомним основные факты: Марк — драгоценный отпрыск могущественного рода, родственного императорской фамилии, рано стал предметом надежд многих людей и показал себя достойным этих надежд. Момент был самый благоприятный: Адриану приходилось выбирать в своем окружении наследника, в котором ему отказала природа. Перед кончиной императора порядок престолонаследия драматическим образом застопорился: среднее поколение преждевременно ушло из жизни, оставались лишь старики и несовершеннолетние. Наконец Адриан нашел компромиссное решение, избрав солидного, зрелых лет наставника Антонина и привязав его к двум дорогим сердцу наследникам: один наследовал интеллект Адриана, другой — эстетизм.
Вот в этой путанице амбиций, расчетов, естественных и насильственных смертей и рос Марк Аврелий. Когда ему было шестнадцать лет, внучатый племянник Адриана Педаний Фуск был приговорен к смерти за слишком явное стремление к титулу Цезаря — титулу, к которому мать и два деда, не подавая вида, усиленно готовили Марка. Как он пережил такую смутную ситуацию, какой след она оставила в его душе? В его книге нет ни намека на обстоятельства его возвышения, на рискованность предприятия, в которое его отправила семья, но зато примечательно равнодушие к Адриану и его вспышкам гнева, заметно безразличие к случаю, который привел его самого к власти. Если он и вправду об этом не помнил, то наверняка хранил в подсознании. Ведь вся его эпоха двойственна. С начала столетия в каждом человеке и во всем обществе на смену покорности судьбе впервые приходит ожидание хоть какой-то справедливости и безопасности. Последствия этого необычайного переворота, возвещенного при Траяне, не иссякали еще три четверти столетия — пока длился золотой век Антонинов.
И нет ничего мистического в том, что Марк Аврелий стал воплощением этой эпохи. Он сам был ее продуктом, сам пользовался ее благодеяниями, прежде чем стать ее благодетелем. Окажись он в том же положении веком раньше, оно стало бы для него роковым: его быстро вывели бы из игры, как несчастного Британника[52]. Тогда это было правило. Теперь беда с Фуском стала исключением. И для истории, и, конечно, для участников событий разница огромна. Британника при Нероне погубила система, Педания Фуска — несчастье, приступ безумия умиравшего Адриана. К императору вернулся рассудок, и он вернулся к Марку. Все встало на свои места. Может быть, ледяной ветер смуты на миг коснулся сердца юного Цезаря? Вроде бы нет: кажется, что он не сознает смертельного риска политики, благодушно купается в теплых струях гуманности, разлившихся по Империи.
Его воспитанием занимался не один Сенека, а добрый десяток наставников, в администрации было полно мудрых Бурров — даже чересчур: мальчика обкормили культурной революцией. Из-за чрезмерной опеки он оторвался от жизни — замкнулся в моральной автаркии, но никак не мог выправить дисбаланс, заложенный в основе его воспитания, его негармоничного взросления рядом с требовательными дедами и властной матерью. Ему не хватало мужской руки — отца, которого он лишь смутно помнил в раннем детстве. Он полагал, что найдет себя рядом с Фронтоном, потом с Антонином, но чего не было, того нельзя было воротить. Сошлись все условия для хронически беспокойного состояния, а физиологически — для развития язвы желудка.