Диалог невозможен

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Диалог невозможен

Здесь случился процедурный сбой, который изменил масштаб всего дела. Одним из осужденных был грек из Азии по имени Аттал, немаловажное в городе лицо, который, как в последний момент выяснилось, оказался римским гражданином. Легату пришлось обратиться к императору: это было дело принципа и выходило за рамки его компетенции. Документы немедленно отправили в Рим, и Императорский совет рассмотрел их. «Император ответил, что некоторых следует подвергнуть пытке, но тех, кто будет отрицать вину, отпустить. Поскольку тогда начался большой местный праздник, весьма многолюдный, на который приезжали и из других стран, губернатор выставил блаженных перед судом напоказ для потехи народа. Итак, он вновь допросил их, и тем, кто обладал римским гражданством, велел отрубить голову, прочих же послал на растерзание зверям». Среди этих прочих была «немощная рабыня» — бессмертная Бландина (возможно, уроженка Бланда во Фригии). По всей видимости, Марк Аврелий просто велел легату держаться судебной процедуры, установленной Траяном. Она считалась достаточно толерантной, поскольку запрещала охоту на христиан и предписывала наказывать — но тут уже в бесспорном порядке — лишь публичное и многократное исповедание веры.

При всем при том оказывается, что моралист, проповедовавший диалог и сострадание, ничего не сделал, чтобы смягчить бесчеловечное в своем автоматизме законодательство. Он мог бы — и христиане ждали этого от императора-философа — более снисходительно трактовать предписания своих предшественников, довольно расплывчатые, но имевшие либеральное направление. Почему он, изучая лионское дело, не вспомнил собственный совет: «Можешь — переучивай их, не можешь — помни, что на то и дана тебе благожелательность» (IX, 11)? Куда девалось его уважение к свободе мнений, так замечательно сформулированное в VI книге: «Все мы служим единому назначению, одни сознательно и последовательно, другие — не сознавая… Всякий здесь трудится по-своему, и с избытком — тот, кто сетует и пытается противостоять и уничтожать то, что сбывается, потому что и в таком нуждается мир. Ты уж пойми на будущее, с кем становишься в ряд» (VI, 42)? Чувствуется, что Марк Аврелий подчас увлекается игрой в отвлеченные благородные идеи. Он идет даже дальше христианских апологетов своего времени: те, обращаясь к нему, защищались от обвинения в желании что-то разрушить в этом мире. Они хотели только, чтобы их выслушали и обращались так же, как с прочими.

Но император явно ничего не хотел слышать от этих людей. Они не были приемлемыми собеседниками в умном разговоре. Он, несомненно, считал их уклонистами по религиозным убеждениям, добивавшимися для себя особого политического статуса. Если так, философ уступал место главе государства, который во имя принципов общественного устройства не признавал за ними права отделяться от него. Кстати, несколькими строчками ниже появляется другая максима, ограничивающая действие предыдущей: «Ты пытайся убедить их, но действуй хотя бы и против их воли, раз уж ведет тебя к этому рассуждение справедливости». Именно так и происходило с христианами: при Траяне, Адриане и Антонине судьи пытались довольно добросовестно рассуждать с ними и уж потом переходили к страшным крайностям. Хотелось бы быть уверенными, что судьи Марка Аврелия тоже соблюдали правила постепенности. Но при нем к христианам относились явно неблагожелательно. Мы знаем из документов того времени о предрассудках двух наставников Марка Аврелия — Рустика и Фронтона.

Рустик, будучи префектом Рима, вел процесс, который философ-киник Крескент возбудил против апологета Юстина из Наплузы. Юстин — чрезвычайно культурный человек и очень сильный догматист — со всем пылом неофита вел полемику в кружках интеллектуалов и стал невыносим для своих соперников. Рустик, судивший его, не мог не знать о его достоинствах, но, по-видимому, провел допрос высокомерно и небрежно и после ритуального требования отречения сразу же осудил Юстина на казнь. Евсевий сохранил для нас весьма выразительный протокол этого допроса — правда, христианского происхождения. Что касается Фронтона, до нас дошел от него прискорбный текст: рассказ о христианских агапах, где вся символика причащения превращена в сцены людоедства и кровосмешения да к тому же еще и жертвоприношения младенцев. Марк Аврелий, несомненно, не принимал всерьез все эти фантасмагории старого учителя, но мог быть отравлен впечатлениями от таких рассказов. Смесь глубокого личного непонимания с общими предрассудками восстановила его против христиан и, кажется, только против них.

Между тем христиане продолжали обращаться к нему. Им нельзя было вменить ни малейшего кощунства, никакого неповиновения. До нас дошла большая апологетическая литература, которая свидетельствует, что сознательные и ответственные духовные лидеры христиан стремились к диалогу. Среди них Афинагор — автор «Прошения в защиту христиан», около 177 года адресованного «императорам Марку Аврелию Антонину и Аврелию Коммоду Армянским, Германским, Сарматским, а паче всего философским». В сочинении вначале так пламенно защищаются нравы христиан, что римлянам от требований совершенной чистоты не могло не стать не по себе. Далее читаем такое поразительное требование: «Египтяне поклоняются кошкам, змеям и псам, и всем этим верованиям вы даете свободу. О нас же, именуемых христианами, вы вовсе не имеете попечения. Вы дозволяете гнать нас и преследовать нас за одно имя. Ваши законы не велят наказывать других, обвиняемых в преступлении, если они не уличены. Итак мы просим исследовать жизнь тех из нас, которые предстают перед судом. Повелите устроить тщательное разыскание о наших нравах».

Дошла ли эта петиция до Марка Аврелия? Читал ли он хотя бы жалобу, отправленную ему на несколько лет раньше епископом Сард Мелитоном? Эта жалоба задает историкам серьезную проблему: «Невиданное дело: именем новых императорских указов благочестивые в Азии преследуются и истребляются. Если поистине это делается твоим повелением, это хорошо, ибо не может справедливый государь повелеть ничего несправедливого. Тогда мы согласны принять смерть как заслуженную кару. Мы просим тебя только об одном: изучи сам дело тех, кого тебе объявили мятежниками, и соблаговоли рассудить, заслуживают ли они смерти или достойны жить в мире под покровительством твоих законов. Если же эти указы и варварские поступки не от тебя, мы умоляем тебя впредь не допускать прилюдного разбойничества». Хотя никаких других следов этих указов не обнаружено, над памятью Марка Аврелия тяготеет подозрение: не ухудшил ли он положение христиан?