Война способствует формированию и трансформации государств

Война способствует формированию и трансформации государств

Применение средств принуждения для ведения войны и осуществления контроля внутри государства ставит тех, кто решался обратиться к войне, перед новыми трудностями. Во–первых, в случае успешного подчинения себе соперников на своей территории и за ее границами, употребляющие принуждение оказываются в положении, когда они сами должны управлять вновь приобретенными землями, имуществом и населением. Теперь они оказываются втянутыми в процессы изъятия ресурсов, распределения имущества, услуг и доходов и разрешения споров. Но управление отвлекает от боевых действий, и иногда возникают такие интересы, которые вообще настраивают против войны. Такое положение сложилось в V в., когда мусульманская Испания была завоевана христианами. Начиная с захвата Коимбры в 1064 г., устанавливается следующая практика осады: «Жители осажденного города, если они быстро сдавались, сохраняли и после падения города полную свободу. Если мусульмане сдавались после сколько–нибудь длительной осады, то они могли покинуть город лишь с тем, что можно унести. Если они сопротивлялись до конца, то их ждали смерть или рабство» (Powers, 1988: 18).

Однако при любом из трех возможных исходов у победителей возникали новые трудности. В первом случае необходимо было, хотя бы временно, установить систему параллельного правления. Во втором случае необходимо было перераспределить собственность, а также организовать управление обезлюдевшим городом. В третьем случае на руках у победителей оставались рабы, так что еще острее стоял вопрос о возрождении производства и восстановлении населения. Во всяком случае, за завоеванием шло управление. В огромных масштабах эти проблемы обременяли Реконкисту на Иберийском полуострове. В различных формах они встречаются во всей истории завоеваний в Европе.

Вторая проблема параллельна первой. Подготовка к войне, тем более в больших масштабах, неизбежно вынуждает правителей прибегать к изъятию. Приходится строить инфраструктуру обложения налогами, поставок и управления, которую надо поддерживать саму по себе и которая часто растет быстрее, чем обслуживаемые ею армия и флот. Те, кто управляет этой инфраструктурой, обретают власть, у них складываются собственные интересы, причем эти власть и интересы существенно ограничивают характер и интенсивность военных действий, каковые могла бы вести та или иная страна. Монгольские и татарские государства Европы разрешали эти трудности набегами и грабежом, не утруждая себя созданием устойчивых администраций. Впрочем, эта стратегия была действенной только ограниченно, и со временем данные государства не устояли перед хорошо финансируемыми громадными армиями. В противоположность монголам и татарам в высшей степени коммерциализированные государства, как Генуя, разрешали эти проблемы, занимая или нанимая структуры, необходимые для извлечения средств ведения войны. Помимо данных двух крайностей европейские государства доставляют нам многочисленные примеры других способов примирения требований ведения войны, извлечения средств на нее и других важных видов деятельности.

Европейские государства сильно различались по их характерной деятельности и организации. Три типа государств преобладали в разных частях Европы после 990 г.: империи, построенные на сборе дани (tribute–taking empires), фрагментарные (парцеллярные) суверенитеты (fragmented sovereignty) как города–государства и федерации городов и национальные государства. Первые создавали громадный военный аппарат и аппарат отчуждения, но местное управление предоставляли по большей части региональным правителям, пользовавшимся значительной автономией. В системах фрагментарных суверенитетов в том, что касалось войны и извлечения средств на ее ведение, важную роль играли временные коалиции и консультативные институты, при этом на национальном уровне редко возникали устойчивые государственные аппараты. Национальные государства объединяли значительные военные, экстрактивные, административные и иногда даже распределительные и производственные организации в относительно скоординированные централизованные структуры. Поскольку все три типа государств сосуществовали долгое время, мы не можем рассматривать процесс формирования европейских государств как единый и (однолинейный) прямолинейный, как не можем считать национальное государство — которое в конце концов возобладало — по сути превосходящей другие формой правления.

Столетиями построенные на сборе дани империи доминировали в истории государств мира. Империи появились, когда аккумулировались сравнительно небольшие, но достаточно доступные средства принуждения. Когда же кто–нибудь, кроме императора, сосредотачивал у себя значительные средства принуждения или сам император утрачивал способность к их применению в значительных масштабах, империи часто распадались. Китайская империя, например, при всей ее кажущейся долговечности переживала постоянные восстания, вторжения, борьбу за автономию отдельных регионов и долгое время тратила большую часть своего бюджета на уплату дани монголам и другим воинственным кочевникам. Не больше стабильности было и у европейских империй. Так, вторжение Наполеона на Пиренейский полуостров в 1808 г. разрушило (преимущественно) заморскую империю Испании. Уже в течение нескольких месяцев большую часть испанской Латинской Америки охватило движение за независимость, и через 10 лет практически весь этот регион раскололся на независимые государства.

Практически во всех отношениях от империй отличаются федерации, города–государства и другие виды фрагментарного суверенитета. Эти образования опираются на сравнительно высокую аккумуляцию и сравнительно низкую концентрацию принуждения. Типичным проявлением такой комбинации были широко распространенные в Западной Европе городские милиции XIV в. В государствах фрагментарного суверенитета даже небольшая коалиция не особенно могущественных (номинальных) подданных могла противостоять силам правителя, и это при том что отдельные лица, группы и все население в целом имели неограниченные возможности предать существующую власть и перейти на сторону конкурирующей юрисдикции.

Так, разительный контраст мы обнаруживаем между Пруссией и Померанией XIV в.: в Пруссии, где в то время правили тевтонские рыцари, никто из принцев не мог соперничать с великим магистром, а у городов было мало власти. Здесь поставленные рыцарями помещики пользовались в своих громадных владениях широкой свободой до тех пор, пока рыцари получали с них доходы. В соседней Померании, герцогстве, которое возникло в результате небольших германских завоеваний и недолгих союзов, у герцога было множество вооруженных соперников, а бароны поменьше занимались прямо бандитизмом. Что же до городов, то они занимали господствующее положение сравнительно с землями герцогства и были главными поставщиками войск в военное время.

Во время войны 1326–1328 гг. между герцогами Померании и Мекленбурга города Померании выступали по преимуществу на стороне своего герцога, а дворянство — на стороне Мекленбурга. С победой правящего дома Померании землям, где велик был авторитет городов, «были дарованы большие привилегии: попечение над младшими герцогами (minor dukes), право решать, строить ли новые герцогские замки или сносить, право избрать нового магистра (master), если герцог нарушит свои обещания или обманет своих подданных» (Carsten, 1954: 90). Поскольку города могли оказывать поддержку или отказывать в ней, они пользовались немалой властью, отстаивая свои интересы.

Промежуточное положение между империями, основанными на взимании дани, и городами–государствами занимают национальные государства. Как и другие государства, они росли в связи с войнами, процессами государственного строительства и изымания ресурсов, но ограничивались договорами по передаче средств принуждения подчиненного населения для вложения их в защиту, разрешение споров (adjudication), а иногда даже в производство и распределение. Дальнейшая история Пруссии демонстрирует процесс, в ходе которого формировались национальные государства. Мы уже упоминали, что в XIV в. тевтонские рыцари установили здесь централизованную империю. В XV в. союз рыцарей, ослабленных чумой, исходом крестьян и военным поражением начинает распадаться, и местные магнаты, которых они раньше контролировали, становятся в Пруссии независимой политической силой. Пользуясь окрепшей властью, они все больше и больше ограничивают права крестьян, населявших их земли; употребляя подневольный труд, эти имевшие власть помещики постепенно переходят к фермерству (на основе частного землевладения) — фольваркам и могут уже экспортировать зерно в Западную Европу.

В то же самое время правители Бранденбурга и Померании, до того ослабленные союзом своих герцогов с богатыми бюргерами, начинают побеждать в непрестанной борьбе с городами, поскольку города утрачивают свое влияние в международной торговле и ослабевает способность Ганзейского союза выступать от их имени. Тогда правителям приходится вести переговоры с отдельными землями, где господствующее положение занимало дворянство, приобретшее основную власть предоставлять (или отказывать) королям в средствах для ведения войн и укрепления династии. В следующие столетия бранденбургские маркграфы Гогенцоллерны прокладывают себе путь к главенствующему положению в том, что стало Бранденбург–Пруссией, попутно поглощая большую часть прежней Померании. При помощи браков и дипломатических союзов они постепенно расширяют свои владения на прилегающие области и богатые капиталом районы нижнего Рейна. Затем заключают договоры со своей знатью, оставляя привилегии и сравнительно большую власть лордам в их собственных владениях, но предоставляя монарху доступ к регулярным доходам.

Так из битв, переговоров, договоров и наследственного имущества появляется национальное государство, где крупные землевладельцы Пруссии, Бранденбурга и Померании получают большую власть внутри тех доменов, которые корона никогда не могла у них отнять. В XVIII в. такие монархи, как Фридрих Великий, последними штрихами завершают построение всей структуры: они включают в состав армии и крестьян и их помещиков, одних под командой других. Прусская армия таким образом начинает воспроизводить сельскую структуру: дворяне — офицеры, свободные крестьяне — сержанты, а серфы — солдаты. Эти структурные преобразования ухудшили положение крестьян и серфов: многие крестьяне были закрепощены, и «на войне, и в мирное время военные обязательства старой Пруссии ухудшали социальное положение, законные права и имущественное положение серфов относительно дворянского сословия» (Busch, 1962: 68). В этом отношении исторический путь Пруссии отличался от путей, по которым пошли Великобритания (где крестьяне стали сельскими рабочими) и Франция (где крестьянство сохранялось до XIX в. и владело значительным имуществом). Но Пруссия, Великобритания и Франция — все они сотрясались борьбой монархов с имущими классами за средства ведения войны и перешли в дальнейшем к созданию устойчивой государственной структуры.

Пруссия, Великобритания и Франция определяли судьбу друг друга также в качестве военных союзников или соперников. Национальные государства всегда и неизбежно вступали в соперничество и обретали свою идентичность в противостоянии другим государствам; они входили в систему государств. Широкие различия главных типов государственных структур схематически представлены на рис. 1.7. После 990 г. н.э. в разных частях Европы существовали развитые формы всех четырех типов государств. Настоящие империи процветали до XVII в., а последние большие зоны фрагментарного суверенитета превратились в национальные государства только в XIX в.

Рис. 1.7. Различные условия развития государства как функции от аккумуляции и концентрации принуждения

Перед правителями трех типов вставали общие проблемы, но по–разному. По необходимости для обеспечения контроля они распределяли средства принуждения на своих территориях неравномерно. Чаще всего эти средства концентрировались в центре и на границах, а между (границами и центром) — власть пытались поддерживать посредством вторичных групп принуждения, преданных проводников принуждения на местах, подвижных дозоров и широко раскинувшейся разведки. Например, Оттоманская империя создавала две системы с отчасти одинаковыми задачами: одна состоящая из kazas и других подразделений гражданской администрации, которыми руководили. Вторая система состояла из санджаков и других округов феодальной кавалерии под руководством военачальника; во время завоевания военная система имела тенденцию поглощать гражданскую, но при этом сокращались доходы (Pitcher, 1972: 124).

Чем крупнее было государство и чем больше была разница в распределении принуждения и капитала, тем сильнее были стимулы для сопротивления контролю из центра, для соединения в союзы врагов государства как внутри него, так и за его границами. В белградском санджаке, бывшем частью оттоманской Сербии XIX в., знать на службе империи (avan) рассудила, что ей будет легче обогащаться, если создать собственную систему перераспределения, чем просто исполнять служебную функцию в общем перераспределении. Они начали захватывать часть продукции крестьян, взимали незаконные поборы за проход скота и удерживали часть сборов на таможенных заставах перевалочных пунктов на Саве и Дунае (особенно в Белграде), через которые шел экспорт хлопка в Серрес и Салоники, предназначенного для Вены и Германии. Особенно они настаивали на своем праве на deveto, на этом незаконном взимании девятой части урожая крестьян, после того, как тимариотом у них уже была взята десятая часть (deseto) (взамен службы в государственной кавалерии). «Этими действиями и другими актами принуждения (направленными против личности и собственности) поборы с сербских крестьян удваивались, а иногда утраивались» (Stoianovitch, 1989: 262–263).

Такого рода дробление, девальвация центральной власти отмечалась по всей распадавшейся Оттоманской империи XIX в. Впрочем, и повсюду в Европе, искушение тем или иным способом превзойти своих сербских сородичей охватывало агентов непрямого правления. При том, что коммуникации были дорогими, а доходы, получаемые агентами короны невыполнением требований центра или употреблением делегированных им национальных средств для своих местных или индивидуальных целей, велики — все правители сталкивались с постоянными покушениями на их власть.

Правители империй обычно кооптировали местных и региональных владык, не изменяя основ своей власти; они создавали отдельные корпусы монарших слуг — часто из их настоящих или бывших товарищей по военной службе — судьба которых напрямую зависела от судьбы короны. Султаны мамелюки (крайний случай) имели у себя на службе целую касту порабощенных иностранцев, становившихся воинами или администраторами, за исключением тех феодов, которые прямо содержали государственных должностных лиц, однако мамелюки не трогали местных магнатов в их владениях. Так же рабы управляли Египтом и соседними с ним территориями Ближнего Востока в 1260–1517 гг. (Garcin, 1988). Что же до правителей национальных государств, то они обычно старались изо всех сил полностью построить административную иерархию и уничтожить автономные базы власти. Курфюрсты и короли Бранденбург–Пруссии, например, предоставляли большую власть владеющим землей юнкерам, но крепко связывали их с короной, предоставляя должности, налоговые изъятия или приглашая на военную службу.

Те, кто правил городами–государствами (или кто объявлял себя там правителями), федерациями и другими государствами из числа отдельных суверенных образований, часто были в состоянии осуществлять строгий контроль над отдельными городами и непосредственно прилегающими к ним землями, представлявшими собой их экономическую зону. Однако, в остальном им не оставалось ничего иного, как вести переговоры с конкурировавшими центрами. Местный контроль обычно опирался не только на силы принуждения данного города, но также и на широкое землевладение в сельских районах городского правящего класса. С началом агрессивной экспансии Флоренции, вышедшей за муниципальные границы, в XIV в. флорентийские тираны стали, насколько это было возможно, заменять правителей покоренных городов собственными людьми, однако для замены выбирались местные патриции.

Во всех приведенных случаях у местных владык оставалась значительная власть и свобода действий до тех пор, пока они могли сдерживать натиск врагов монарха и обеспечивали непрерывность поступлений в национальный капитал. И в действительности ни одно европейское государство (кроме, может быть, Швеции) не делало серьезных попыток ввести в национальном масштабе прямое правление сверху донизу до начала Французской революции. До этого времени все, кроме самых маленьких государств, полагались на тот или иной вариант непрямого правления, так что все они подвергались риску нелояльности, обмана, коррупции и бунта. Впрочем при этом непрямое правление позволяло обходиться без введения, финансирования и поддержания громоздкого административного аппарата.

Переход к прямому правлению обеспечивал правителям более прямой доступ к гражданам и контролируемым ресурсам через обложение домохозяйств налогами, массовую воинскую повинность, перепись населения, полицейскую систему и множество других видов вторжения в общественную жизнь на ее нижнем уровне. За все это приходилось платить широким сопротивлением снизу, многообразными согласованиями и установлением прав и привилегий граждан. И вторжение (государства), и согласования закладывали основы новых государственных структур, одновременно раздувая правительственный бюджет, численность чиновников и усложняя организационные схемы. Оформлялось всепожирающее государство нашего нового времени.

Легко представить формирование государства как результат своеобразной инженерии, а королей и министров — его конструкторами. Но можно привести четыре факта, которые не укладываются в это представление рассчитанного планирования.

1. Европейские князья редко держали в голове точную модель государства, которое они строили, и еще реже действовали в направлении успешного воплощения такого совершенного государства. Например, когда норманн Рожер II Сицилийский (Роджер де Готвиль) в 1060 и 1075 гг. вырвал у арабов Сицилию он, импровизируя, создал правительство, инкорпорировавшее сегменты мусульманской администрации, привлек в свою армию мусульман–солдат, поддержал мусульманскую, еврейскую и греко–христианскую церкви, но сделал своим доменом громадные участки земли и раздавал земли своим сторонникам. Калабрия, принадлежавшая Сицилии, оставалась в культурном и политическом отношениях греческой, сохранила византийские учреждения и ритуалы, которые целиком перешли к норманнскому правительству. Но и арабские институты обрели свое место: первый министр Рожера носил великолепный титул эмира эмиров и архонта архонтов. Получилось, конечно, ни на что не похожее новое государство, но оно строилось непоследовательно. Рожер II Сицилийский со своими присными создали мозаику из адаптированных элементов и импровизаций (Mack Smith, 1968a: 15–25).

2. Никто не проектировал основные составляющие национальных государств — казначейства, суды, центральную администрацию и т.д. Обычно они появлялись как более или менее незапланированный побочный продукт при решении непосредственных задач, особенно задач создания и содержания вооруженных сил. Когда французская корона, чрезвычайно расширившая в 1630–е гг. свое участие в европейских войнах, настолько завязла в кредитах, что оказалась на грани банкротства, местные власти и чиновники, на которых обычно опирались королевские министры в деле сбора доходов, перестали сотрудничать с двором. Тогда первый министр Ришелье в отчаянии начинает рассылать собственных агентов, ставя перед ними задачу: или принудить местные власти к сотрудничеству или найти способ их обойти (Collins, 1988). Эти эмиссары были королевскими интендантами и впоследствии стали главной опорой государственной власти во французских регионах вплоть до Кольбера и Людовика XIV. И лишь искаженное видение данных фактов в обратной перспективе может представить нам этих интендантов сознательно поставленными инструментами абсолютизма.

3. Другие государства, а со временем вся система государств, оказывали мощное влияние на выбор каждым отдельным государством собственного пути развития. С 1066 по 1815 гг. английское государство формировалось в ходе великих войн с французскими монархами: вторжение французов осложнило Англии задачу покорения Шотландии и Ирландии, а соперничество с Францией стимулировало принятие Англией голландских нововведений в фискальной системе. Начиная с XVI в. мирные договоры после всех крупных войн вносили изменения в очертания границ и состав правителей европейских государств вплоть до Второй мировой войны; разделение Германии, включение Эстонии, Латвии и Литвы в состав СССР и распад большинства европейских империй — все это в той или иной степени стало результатом урегулирования после Второй мировой войны. И ни в одном из приведенных случаев государство не действовало по своему выбору и самостоятельно.

4. Борьба и согласования с разными классами зависимого населения оказывали значительное влияние на формирование возникавших в Европе государств. Так, например, народные восстания обычно были неудачными, но каждое оставляло заметный след в организации государства в виде ли обращения к репрессивной политике, перегруппировки классов в поддержку государства или против него или в виде конкретных соглашений, определяющих права затронутых сторон. Во время бурного восстания флорентийских рабочих (чомпи[5]) в 1378 г., две или три новые гильдии этих рабочих, возникшие в ходе восстания, перешли на сторону правительства и таким образом разрушили единый фронт восставших, которые уже сумели захватить власть в городе. По условиям заключенного затем соглашения сохранявшая бунтарский настрой (и более пролетарская) гильдия потеряла право на дальнейшее существование, а две коллаборационистские гильдии стали частью официального муниципального правительства и в дальнейшем принимали участие в решении вопросов управления (Schevill, 1963: 279; Cohn, 1980: 129–154).

В меньшем масштабе государственные структуры создавались и перестраивались (с течением времени) действиями множества иных акторов: рыцарей, финансистов, муниципальных служащих, землевладельцев, крестьян, ремесленников и т.д. Таким образом, классовая структура населения, находившегося в юрисдикции того или иного государства, существенно влияла на формирование этого государства, а вариации классовых структур по регионам Европы вылились в систематическое географическое разнообразие, характеризующее возникшие государства. На европейские государства повлияли не только правящие, но все классы, деятельность или ресурсы которых имели значение при подготовке к войне. Так, на особенности формирования шведского государства сильно повлияли два факта: во–первых, преобладание крестьянства, владевшего большей частью земли в XVIII в., и, во–вторых, относительная неспособность землевладельцев создать большие поместья или принудить крестьян работать на их землях. Эта исключительная особенность классовой структуры шведской деревни не позволила королевской власти прибегнуть к стратегии дарования дворянству фискальных и судебных привилегий и оказания ему помощи в подчинении крестьянства в обмен на сотрудничество в получении от крестьян доходов и привлечении их на военную службу, причем именно такая стратегия преобладала на соседних территориях, таких как Пруссия и Россия. Этим же объясняется сохранение здесь отдельного крестьянского сословия, влиявшего на деятельность правительства, и тот факт, что во время имперской экспансии Швеция быстро перешла от найма солдат на европейском рынке к созданию народных ополчений (служившие в этих ополчениях получали затем землю или доход с земли). В Швеции, как и повсюду, классовая структура общества сдерживала попытки правителей создать вооруженные силы, оставляя отпечаток на самой организации государства.

Обобщенное схематическое изображение основных взаимоотношений представлено на рис. 1.8. Вид нашей диаграммы обусловлен причинами, которые были изложены выше: для войны и в ходе подготовки к войне правители занимались извлечением средств ведения войны у тех, кто владел основными ресурсами — людьми, оружием, запасами или деньгами для их приобретения — и кто не торопился с ними расстаться без сильного их к тому принуждения или компенсации.

Рис. 1.8. Отношения между принуждением, капиталом, государствами и городами

Структура основных классов общества на территории государства, а также их отношение к этому государству оказывали сильное влияние на стратегии, которые употребляли правители для изъятия требуемых ресурсов, на подавление сопротивления, с которым они сталкивались, на происходившую в результате борьбу и устанавливаемые затем виды долговременной организации изъятия и борьбы, а следовательно, и эффективности изъятия ресурсов. В пределах выгод и трудностей, которые возникали на поле межгосударственного соперничества, именно процессы изъятия ресурсов и борьбы по поводу средств ведения войн сформировали основные структуры государственности. Структура основных классов общества на территории государства, а также их отношение к этому государству сильно варьировались в Европе: от регионов с интенсивным принуждением (тех районов, где было мало городов и преобладало сельское хозяйство, где в производстве главную роль играло прямое принуждение) до регионов с интенсивным капиталом (районов, где было много городов, где преобладала коммерция, где превалировали рынок, обмен и ориентированное на рынок производство). Соответственно изменялись и требования этих классов к государству и их влияние на государство. Относительный успех различных стратегий изъятия и сами применяемые правителями стратегии поэтому сильно различались в регионах с интенсивным принуждением и регионах с интенсивным капиталом. Вот почему организационные формы государств по–разному развивались в этих частях Европы, и следовательно невозможно принять идею, будто европейские монархии избирали некую определенную модель формирования государства и сколько возможно ей следовали.