Долгосрочные тенденции и их взаимодействие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Долгосрочные тенденции и их взаимодействие

Следует развеять еще одну иллюзию. До сих пор мы представляли дело так, будто капитал и принуждение всегда развиваются в направлении все большей аккумуляции и концентрации. В течение тех тысячи лет, которые нас здесь занимают, таковы были основные тенденции. Однако даже в европейском опыте многие государства пережили движение назад в обоих отношениях; много раз двигалась в обратном направлении Польша, как в отношении капитала, так и в отношении принуждения, одна за другой разрушились бургундская империя и империя Габсбургов, а религиозные войны XVI в. сильно истощили европейские капиталы и средства принуждения. История европейских государств обычно развивается по восходящей линии ко все большей аккумуляции и концентрации, но при этом она не только берет трудные вершины, но и совершает глубокие падения.

Аккумуляция — это, возможно, самая яркая и устойчивая черта европейской экономики. Но концентрация, деконцентрация (дробление) и переконцентрация принуждения были приметами основных глав истории формирования государств; со временем концентрация стала зависеть в значительной степени от доступности концентрированного капитала. Рассмотрение того, как это происходило и почему, будет занимать нас в дальнейших главах настоящей книги и подведет к рассмотрению запутанных вопросов фискальной политики. Однако главная связь проста: в долгосрочной перспективе главные составляющие европейских государств сложились под влиянием войн или подготовки к ним, а не вследствие иных видов деятельности. Государства, проигравшие войну, обыкновенно уменьшались в размерах, а часто и переставали существовать вовсе. Независимо от своих размеров государства, имевшие самые большие средства принуждения, обычно выигрывали войны; произведенный эффект (efficiency) (отношение результата к вложенным средствам) был вторичен относительно эффективности (effectiveness) (общей мощности).

В результате сложно взаимодействовавших конкуренции, развития техники и технологий и просто в результате все возраставшего количества воюющих государств войны и создание средств принуждения со временем невероятно подорожали. Соответственно все меньше и меньше правителей могли создавать средства ведения войны собственными силами и из собственных источников, все чаще они прибегали к краткосрочному заимствованию и долгосрочному налогообложению. И то и другое легче было сделать там, где уже произошла концентрация капитала. Но повсюду эти мероприятия приводили к изменению правительственной организации.

Как соотносились изменения в военном деле и государственная организация? В первом приближении разделим эпоху после 990 г. н.э. на четыре временных отрезка, причем продолжительность их различна в разных частях Европы:

1) патримониализм — время (вплоть до XV в. на большей территории Европы), когда главную роль в ведении войны играли такие основанные на обычае силы, как племена, феодальные сборы, городские ополчения и подобные. Когда монархи добывали необходимый капитал как дань или ренту с тех земель и населения, которые находились под их непосредственным контролем;

2) брокераж — эпоха (приблизительно 1400–1700 гг. в основных районах Европы), когда военной деятельностью занимались главным образом наемники, набранные котракторами, а правители сильно зависели от формально независимых капиталистов, у которых они брали в долг, которые управляли приносившими доходы предприятиями, а также устанавливали и собирали налоги;

3) формирование современных армий национальных государств — период (на большей части Европы особенно в 1700–1850 гг.или около того), когда государства создают массовые армии и флоты, набирая главным образом собственное национальное население, а суверенные правители включают вооруженные силы непосредственно в государственные административные структуры и переходят к прямому управлению фискальным аппаратом, решительно ограничивая деятельность независимых контракторов;

4) специализация — эпоха (примерно с середины XIX в. до настоящего времени), когда военные силы становятся мощной специализированной властью, фискальная деятельность организационно все больше отделяется от военной, усиливается «разделение труда» между армией и полицией, представительные институты все больше влияют на определение расходов на военные цели, а государства все больше занимаются распределительной, регулирующей, определяющей компенсации и судебной деятельностью.

Ясно, что от одного периода к другому существенно менялось отношение капитала к принуждению.

Изменявшиеся под воздействием войн государства, в свою очередь, изменяли и свои ставки на войну. В период патримониализма победители больше стремились к получению дани, чем к установлению постоянного контроля над ресурсами и населением тех территорий, которые они захватывали; на основе получения ренты и даров от правителей множества регионов вырастали целые империи, без того, чтобы глубоко внедряться в местную систему правления. По мере продвижения к брокеражу, а затем к созданию армий национальных государств завоевателей больше привлекает присоединение посредством захвата новых территорий с последующим их администрированием, что доставляло возможность извлекать доходы, необходимые для содержания вооруженных сил. Но в век специализации государства так быстро обретают претендентов на свои услуги, что война становится (даже больше, чем раньше) средством удовлетворения экономических запросов правящей коалиции, поскольку является средством обеспечить доступ к ресурсам других стран. Со времени Второй мировой войны распространение европейской государственной системы на весь мир и одновременный процесс закрепления национальных границ сделали возможным оказывать влияние на другие государства, не включая реально их территории в состав другого, более сильного государства.

Таковы были основные тенденции. Однако на каждом этапе развития европейских государств мы встречаем самые разные комбинации капитала и принуждения. Мы можем выделить три пути формирования государства: с интенсивным принуждением, с интенсивным капиталом и смешанный путь одновременного употребления капитала и принуждения (capitalized coercion). Это, впрочем, не альтернативные «стратегии», а различия в условиях жизни. Правители, осуществляя сходные задачи, — специально это касается эффективной подготовки к войне — в разных условиях, под воздействием этих условий по разному моделировали свои отношения с основными социальными классами. Отношения правителей с подданными могли изменяться, производя новые, часто противоположные формы правления, более или менее социально адаптированные.

Согласно стратегии интенсивного принуждения правители выжимали средства на ведение войны из своего населения и покоренных территорий, попутно создавая грандиозные структуры по извлечению средств. Такой способ действий по модели интенсивного принуждения представляли Бранденбург и Россия — в особенности в то историческое время, когда они были построенными на взимании дани империями. В своем крайнем проявлении этот способ действий приводил к тому, что вооруженные землевладельцы сосредотачивали огромную власть, которая не позволяла никому из них установить продолжительный контроль над другими; в течение столетий польские и венгерские дворяне сами выбирали себе королей и низводили тех, кто слишком стремился к верховной власти.

Согласно стратегии интенсивного использования капитала правители опирались на соглашения с капиталистами — чьим интересам они служили — в том, что касалось найма или создания вооруженных сил. При этом им не надо было для ведения войны создавать громадные устойчивые государственные структуры. Города–государства, города–империи, союзы городов и другие формы фрагментарного суверенитета обычно шли этим путем. Такой образ действий с интенсивным использованием капитала представляли Генуя, Дубровник, Голландская республика и (в течение определенного времени) Каталония. История Голландской республики показывает, что данный образ действий (в своем крайнем проявлении) приводил к созданию союзов обладавших большой самостоятельностью городов-государств и к постоянным их переговорам относительно государственной политики.

Согласно средней (между указанными двумя) стратегии использования принуждения и капитала правители отчасти проводили политику каждого, но в гораздо большей степени, чем их соседи с интенсивным капиталом, тратили усилий на прямое включение в структуру своих государств капиталистов и источников капитала. Держатели капитала и принуждения взаимодействовали на условиях относительного равенства. По пути капитал + принуждение пошли в конце концов Франция и Англия, в результате появились развитые национальные государства раньше, чем там, где шли по пути интенсивного принуждения или интенсивного капитала.

Под давлением международной конкуренции (особенно под давлением войн и подготовки к войнам) три этих пути, постепенно сближаясь, развивались до такой концентрации и капитала и принуждения, которая сверх всякой меры превосходила положение на 990 г. После XVII в. наиболее эффективным в военном отношении стал путь капитал + принуждение, он и стал преобладающей формой даже для тех государств, которые в начале развивались по иным моделям. С XIX в. до наших дней все европейские государства занимаются гораздо больше, чем раньше, построением социальных инфраструктур, предоставлением услуг, регулированием экономической деятельности, контролем за перемещением населения и обеспечением благосостояния граждан. Все эти виды деятельности поначалу были побочным продуктом деятельности правителей по получению доходов и поддержки от подвластного им населения, но затем уже они существуют и совершенствуются независимо. Современные социалистические государства отличаются от капиталистических более прямым, осознанным контролем производства и распределения. Но сравнительно с формами государств, которые существовали в Европе в последнее тысячелетие, тем не менее они, конечно, относятся к тому же типу, что и соседние с ними капиталистические государства. Они тоже представляют собой национальные государства.

До того как три вышеуказанных типа развития государств (с интенсивным принуждением, с интенсивным капиталом и капитал + принуждение) конвергировали, они порождали очень разные типы государств. И даже конвергировав (в национальные), государства сохраняют некоторые отличительные черты — например, характер их представительных институтов, — ясно указывающие на своеобразие пройденного ими исторического пути. Все три типа государств были вполне жизнеспособны применительно к тем условиям, в которых они складывались в Европе в определенное время в прошлом. И в самом деле, при отречении Карла V в 1557 г. на большей части Европы царили империи, а не национальные государства, как мы понимаем этот термин.

В это время Оттоманская империя Сулеймана Великолепного (подчинившая себе Анатолию и большую часть Ближнего Востока) заняла почти весь Балканский полуостров и держала в вассальной зависимости государства от Волги до Адриатики. Карл V, будучи императором Священной Римской империи, императором Испании и старейшиной Габсбургов, претендовал на власть в Испании, Нидерландах, Милане, Неаполе, Сицилии, Сардинии, Австрии, Богемии, Бургундии, Франш–Конте и (спорно) на множество государств на той территории, которую мы теперь называем Германией. Восточнее Польша, Литва, Московия и донские казаки также представляли собой нечто вроде империй. В 1555 г. Северная Италия, Швейцария и значительная часть Священной Римской империи оставались регионами фрагментарных суверенитетов, и только Франция и Англия напоминали то, что мы привыкли считать национальными государствами. К тому времени города–государства и другие небольшие организационные формы начинают проигрывать сравнительно с другими формами государств. Однако уже вскоре Голландская республика докажет, что союзы городов с прилегающими территориями все еще представляют собой немалую силу как мировые державы. Между тем наступали империи, и в то время ничто не предвещало конечную победу национального государства.

Из вышесказанного можно сделать следующий вывод: если мы начнем пользоваться понятием силы (как его употребляют в XX в.) в качестве главного критерия эффективности государственного образования (что делают многие ученые), мы поддадимся искушению телеологией, неверно толкуя в прошлом Европы отношения между городами, государствами, капиталом и принуждением. Этой ошибки можно избежать, проследив, какой выбор делали создатели государств и каковы были последствия сделанного выбора, начиная с довольно ранней (но произвольно установленной) даты: 990 г. н.э. и до настоящего времени.

Выбранная стратегия устремленности в будущее позволяет предложить несколько предварительных решений главного вопроса настоящей книги: чем объясняется большая вариативность (во времени и пространстве) тех типов государств, которые появлялись в Европе после 990 г. и почему в конце концов европейские государства стали национальными государствами в том или ином виде? Этот очень емкий вопрос может быть разбит на несколько меньших проблем, которые будет удобнее рассматривать.

1. Чем объясняется в общем–то концентрическая схема формирования государств в Европе в целом, где такие громадные, но слабо контролируемые государства, как Оттоманская империя и Московия образовывались на периферии; меньшего размера, но лучше управляемые государства, как Франция и Бранденбург, группировались примерно в переходной зоне, а центральная группа состояла из городов–государств, княжеств, федераций и других видов весьма раздробленных суверенных образований, которые только после 1790 г. превратились в более крупные государства?

2. Почему (несмотря на очевидное противоречие их интересам) правители часто принимали ту организацию институтов, которая обеспечивала представительство главных классов населения, подпадавшего под юрисдикцию этого государства?

3. Почему так сильно варьировались европейские государства в том, что касалось включения городских олигархий и институтов в структуру национального государства, так что Голландская республика как государство практически не отличалась от группы ее муниципальных правительств, польское государство практически не обращало внимания на городские институты и существовало с дюжину других переходных форм между этими двумя крайностями?

4. Почему политическая и торговая власть выскользнула из рук городов–государств и городов — империй Средиземноморья и перешла к большим государствам и сравнительно зависимым городам Атлантики?

5. Прочему утратили свое значение города–государства, города-империи, федерации и религиозные организации, ранее преобладавшие в Европе?

6. Почему войны перестали быть завоеваниями ради получения дани и борьбой вооруженных получателей дани и превратились в продолжительные сражения громадных армий и флотов?

И, хотя это все непростые вопросы, но еще труднее дать общее объяснение разных путей, по каким пошли европейские государства. Попробуем справиться с этой гигантской проблемой и ее более доступными составляющими, внимательно проанализировав различные пути, какими в действительности шли государства в разных частях Европы после 990 г. Для этого нам придется выделить основные процессы преобразования государств и разделить их на варианты: связанные с интенсивным принуждением, интенсивным капиталом и с капиталом + принуждением.

Автору, который ставит подобные задачи, придется пробираться узкой тропкой между тем, чтобы приписывать события случайности или предопределенности. С одной стороны, глухая стена случайностей, где все в истории представляется sui generis: сменяющие друг друга короли и битвы. С другой — ущелье телеологии, в котором конечный результат формирования государства, кажется, объясняет и весь пройденный им путь. Я постараюсь не наткнуться на глухую стену и не упасть в ущелье, заявляя, что пути формирования государств были многочисленными, но не бесконечно разнообразными. Я постараюсь показать, что на каждом перекрестке истории был выбор между несколькими вариантами будущего, что государства, правители и граждане оказывали друг на друга сильнейшее влияние, что европейские государства исторически объединялись общими проблемами и процессами. Если смогу, я расскажу о разнообразии в единстве и о единстве в разнообразии, о выборе и последствиях.