Георгий Дерлугьян. Военно–налоговая теория государства

Георгий Дерлугьян. Военно–налоговая теория государства

Перед вами итоговая работа одного из наиболее влиятельных сегодня исторических социологов. Благодаря своей легендарной собранности и самодисциплине Чарльз Тилли успел написать очень много — более тридцати книг плюс сотни статей, научных обзоров и рецензий. Известность пришла к нему в 1964 г. уже с первой монографией, название которой состояло из всего–навсего одного, хотя исключительно знакового топонима «Вандея»[1]. Там, где профессиональные историки ранее лишь описывали с точки зрения якобинского Парижа либо с позиций патриотического краеведения печально известное и малопонятное контрреволюционное восстание конца XVIII в., Тилли увидел социологическую проблему объяснения вариативности политических и идеологических альянсов времен Великой французской революции. Почему в аристократическо-плебейском Париже, столице дворцов и трущоб, торжествует радикализм, в зажиточной Жиронде — осторожная и в итоге обреченная буржуазная умеренность, а в провинциальной глуши Вандеи французские крестьяне так ожесточенно отстаивают вроде бы дряхлые структуры феодально–клерикального угнетения? Крепкая социологическая теория, считал Тилли, должна уметь объяснить не только предполагаемую центральную норму (революционное брожение Парижа тех лет), но и различные местные «отклонения» от нормы — тем более что этих отклонений, от Аквитании до Эльзаса, набиралось статистическое большинство случаев, и притом полное местного разнообразия.

Вместо обычных для прежних поколений историков эрудированных и порою элегантных, но несистематичных рассуждений о характере французских провинций, Тилли выдвинул общую модель с множественными переменными, которую можно было протестировать на эмпирическом материале по самым различным параметрам: демография, классовый состав местностей, характер землевладения, административные практики Старого режима, доступ к рынкам, плотность сети дорог, уровень грамотности, присутствие центральной бюрократии в лице суперинтендантов либо сеньориального косвенного управления замков и аббатств, дислокация королевских гарнизонов, наличие или отсутствие крупных региональных городов. Такая задача потребовала долгого сидения в архивах, чем ранее занимались только историки, но никак не социологи, тем более американские. В дело были пущены все виды источников, причем не столько политические речи, письма и мемуары видных деятелей или декреты властей, сколько всевозможная архивная мелочовка, которой в Европе сохранилось ох как немало. Тут дворянские прошения и крестьянские жалобы, амбарные книги, рекрутские росписи, приходские регистрации крещений и смертей, податные списки, судебные тяжбы, закладные и векселя, контракты и деловая переписка, рыночные прейскуранты далеких лет, статистические таблицы и старинные карты. «Вандея» Тилли стала такой знаменитой, поскольку наглядно, в реальном деле, показала, как социология и история могут взаимоусиливать друг друга.

Все эти массовые архивные материалы в принципе были давно известны, но в них долго не замечали особой драматичности и тем более фундаментальной значимости. Конечно, к тому времени, где–то с конца 1950–х гг., становится очевиден переворот в науке о прошлом, начатый еще до войны школой журнала «Анналы» под многолетним предводительством многомудрого и всезнающего Фернана Броделя. Но «Анналисты» все–таки оставались включены в профессиональную гильдию французских историков. Даже вводя в оборот новые, структурно–долгосрочные, темы и массовые обиходные источники они по–прежнему чурались теоретических моделей, относя подобные занятия к чуждой им епархии экономистов, политологов и социологов. Это прекрасно видно на примере работ самого Броделя, который в каждой главке берет некий феномен или взаимосвязь, приводит массу интереснейших и порою неожиданных деталей, углубляет картинку, высказывает целый ряд обобщающих рассуждений, наводящих на новые, более широкие обобщения — и затем переходит к следующему разделу в своем грандиозном историческом повествовании. Броделя интересовали именно взаимосвязи множества деталей и неочевидные обобщения, он мастерски ткал свое богатое, плотно текстурированное историческое полотно, оставляя другим выявлять более абстрактные причинно-следственные цепочки.

Научные революции, как показывает Рэндалл Коллинз, совершаются не одиночками, какими угодно блестящими, а авангардными интеллектуальными движениями, целыми группами единомышленников, попутчиков и, неизбежно, также соперников, оказавшихся в некий момент на переднем крае своих социальных сетей[2]. Фернан Бродель (род. 1903) был на поколение старше Чарльза Тилли (род. 1927) и его друга–соперника Иммануила Валлерстайна (род. 1930). Бродель при жизни добился колоссального влияния во французской историографии. Однако в основном именно благодаря работам более младших американских социологов Тилли и Валлерстайна взгляды и слава Броделя проникли на интеллектуальный рынок Америки и распространились в социологии, антропологии и политологии. Это имело заметный обратный эффект, не только сделав Броделя подлинно мировой научной величиной, но и подсказав самому мэтру дальнейшие направления его исследований. Бродель на склоне лет выказал редкое благородство, открыто признав влияние молодых тогда американцев. Если Валлерстайн на основе броделевского обобщающего мировидения сформулировал свою знаменитую концепцию эволюции миросистемы, то Тилли скорее пошел вглубь, систематически раскапывая и выявляя полную парадоксов и противоречий динамику роста государственной власти и, одновременно, сопротивления общества росту власти над собой, что приводит в западных странах эпохи Нового времени к частым бунтам, забастовкам и революциям. Из подобных конфликтов, точнее, последующих за ними или превентивных компромиссов, как теперь показано и доказано корпусом работ Тилли и его многочисленных последователей, постепенно, в течение нескольких веков возникают и оформляются законом гражданские права, институционализация протестных движений, легальной политической оппозиции и всевозможные формы того, что экономисты называют «общественными благами» — контроль над насилием и преступностью, доступ к судам, бесплатное образование, медобслуживание, социальные пособия, национальные пенсионные системы. Кстати, в этом признавал ключевое влияние Тилли и другой известнейший француз — Пьер Бурдье.

Сам Тилли (как и Валлерстайн) совершенно не был склонен к бунтам и конфликтам. Неизменно веселый и приветливый Тилли, всегда готовый помочь с организацией очередной конференции или защитой диссертации, оставался даже на пике своего научного влияния и славы вполне доступен, поскольку обладал заразительно искренним интеллектуальным любопытством. Он постоянно чтото писал, мастерил какие–то аргументы и гипотезы. Когда несколько лет назад пронеслась обескураживающая весть, что у Тилли обнаружен рак, он нашел силы появиться на ежегодной конференции Американской социологической ассоциации и блестяще выступить на пленарном заседании, посвященном памяти его друга Пьера Бурдье. Медицина либо жизнестойкость Тилли, казалось, творили чудеса. Раз за разом он возвращался из больницы, измученный и безволосый после химиотерапии, объявляя потрясенной и ликующей аудитории, что слухи о его кончине по–прежнему преувеличены. Более того, каждый раз он писал в больнице по новой книге. Очевидно это то, что поддерживало в Тилли энергию и волю к жизни. Болезнь взяла свое лишь весной 2008 г.

Оценивая сегодня солидное и весьма разнообразное наследие Чарльза Тилли, вероятно, следует признать основным его трудом вот эту книгу, наглядно озаглавленную «Принуждение, капитал и европейские государства» (тяжеловесных подзаголовков он не терпел.) Здесь сразу высказан основной тезис — современные государства Европы сформировались в различных комбинациях военно-административного принуждения (прежде всего изъятия налогов) и капиталистического финансирования (в основном в виде постоянно возраставшего государственного долга частным капиталистическим олигархиям). Чтобы оценить необычность и историкологическую элегантность данного теоретического прорыва Тилли, надо хотя бы совсем вкратце пересказать историю его возникновения.

В конце 1960–х гг. в социальных науках Запада господствовала однолинейная и весьма идеологичная теория модернизации. Ее основной постулат — все общества проходят некие эволюционные стадии роста на пути от примитивной, статичной и функционально нераздельной традиционности к современности, характеризуемой инновационной динамичностью, рациональным научным управлением, неуклонным материальным ростом, дифференциацией на функциональные сферы экономики, политики и культуры. Американский образ жизни послевоенного периода возводился в теоретическую тотальность, прообраз высшего уровня современности, к которому должны были прийти все остальные пока полутрадиционные страны, оттого названные тогда «развивающимися».

Гарвардский выпускник, автор прозвучавшей «Вандеи» и серии статей по исторической демографии и урбанистике Чарльз Тилли считался в то время одним из наиболее перспективных исследователей нового поколения школы модернизации. Заметим, что не менее перспективным модернизационщиком тогда считался и молодой, но уже прозвучавший нью–йоркский эксперт по новым политическим элитам Африки Иммануил Валлерстайн. Оказавшись на волне политического и научного интереса, Валлерстайн и Тилли получали лестные предложения сотрудничества в новых модернизационных проектах, финансируемых правительствами Запада и крупнейшими частными фондами. Так сорокалетний социолог Тилли оказался вместе с маститым стэнфордским политологом Люсианом Паем сопредседателем международной рабочей группы по политическому развитию под эгидой элитного Совета по исследованиям в общественных науках (более известного под английской аббревиатурой SSRC). Группа в основном западных ученых летом собиралась на несколько недель в курортном климате северной Калифорнии побросать теоретический «мячик» и так, в постоянном личном общении, сформулировать основные положения будущего сборника работ. Предполагалась не обычная коллективная монография, а не менее как установочный манифест школы модернизации по проблеме формирования эффективной современной государственности, подобно уже тогда знаменитому экономическому манифесту теоретической группы Уолта Ростоу из Массачусетского технологического института. Стратегия мозгового штурма в закрытой для посторонних летней школе казалась оптимальным способом решения задачи. Вот только сама задача оказалась нерешаемой.

От группы ожидали некоего абстрактно–синтетического дистиллята опыта государственного развития Запада, который можно было бы передавать третьему миру. Опыт оказался несводимым к общему знаменателю. Французы, конечно, настаивали на главенстве рационально–бюрократической централизации, в чем их поддерживали немцы, хотя и в основном молчаливо (памятуя о милитаристском и нацистском прошлом). Англо–американские коллеги считали нормой либеральный рыночно–ориентированный путь собственных стран. Умнейший веселый норвежец Стайн Роккан озадачивал всех примером социал–демократической Скандинавии. Швейцария вообще никуда не вписывалась. Ну, и Россия. Хотя русских там, естественно, не было, собравшиеся западные эксперты были достаточно честны и трезвомыслящи, чтобы отдавать отчет в чистейше политической направленности схем тоталитаризма и понимать, насколько Россия последних столетий сродни имперской модели Испании и Австро–Венгрии.

Дискуссии затянулись на несколько лет и кончились вежливой отставкой Люсиана Пая, одного из основателей школы модернизации, не считавшего для себя возможным принимать участие в коллективных похоронах собственной теории. (Еще одна параллель — тогда же, в 1972 г., Валлерстайн выступил на собрании Американской социологической ассоциации с кратким программным докладом «Теория модернизации, да упокоится с миром».) Руководство группой по политическому развитию перешло к Роккану и Тилли, которые только в 1975 г. наконец смогли опубликовать ее материалы. Тем временем, в 1973 г., Тилли успел выступить со знаменитой, детальной и теоретически безупречной критической статьей «Порождает ли модернизация революции?» Это был разгром некогда влиятельной, но внутренне противоречивой и натянутой политологической схемы Сэма Хантингтона, который в результате молчаливо отступил из активной научной жизни в твердыню Гарварда, где и отсиживался двадцать лет, прежде чем предпринять эпатажную вылазку с уже вовсе ненаучным, но идеологически крайне заостренным «Столкновением цивилизаций».

Эти публикации и выступления означали бесповоротный разрыв с однолинейной эволюционной схемой стадий политической модернизации, с вымученным структурным функционализмом Талкотта Парсонса (одного и, откровенно говоря, не самого любимого из преподавателей Тилли в Гарварде) и с идеологией либеральной демократизации мира по американскому образцу. Эта идеология еще возродится в 1990–е гг. в перелицованном виде теорий глобализации и политической транзитологии, однако уже без того впечатляющего размаха и серьезного теоретизирования, которые отличали прежнюю школу модернизации. Размах и теоретизацию унаследовали как раз повстанцы последнего поколения модернизаторов — Валлерстайн и Тилли.

В чем состояла предложенная Рокканом и Тилли теоретическая альтернатива, станет ясно из прочтения данной книги. Обращу лишь внимание на основной ее посыл. Здесь нет однолинейной заданности. Многообразие истории воплощается во множестве рядоположенных вариантов, которые можно представить в виде спектра стратегий от полностью капиталистических (как в коммерческих городах–государствах) до полностью принудительных, подобно военно–административным империям. Россия расположена не за пределами европейского спектра возможностей, а лишь ближе к флангу принудительных стратегий. Выбор государственных стратегий далеко не произвольный и тем более не идейно заданный. Строители европейских государств Нового времени действовали в жесткой конкуренции. Проигравшие или не успевшие в ходе последних пяти столетий исчезали с карты путем поглощения более успешными государствами.

Стратегия определялась в первую очередь ресурсами, которые правители государств могли найти в пределах досягаемости. Там, где сложились капиталистические города, сплелись торговые потоки и возникла высокая плотность населения с соответствующими производственными навыками, ресурсы для ведения войн и содержания государственного аппарата находились буквально под боком и в концентрированном виде. Здесь задачей было договориться об организованном и предсказуемом изъятии части ресурсов преимущественно в виде денежных налогов. Путь этот полон своих конфликтов и порою отчаянных столкновений. Изначально именно по поводу налогов возникли революции, в ходе которых пошли на эшафот и английский король Карл I, и французский Людовик XVI. Парламентаризм и либеральная политика первоначально возникают в этой ветви эволюции как механизмы компромисса между капиталистическими и военно–бюрократическими элитами. Там же, где государство и правящие элиты имели дело с крестьянством, распыленном по множеству деревень, принуждение выдвигается на первую роль, формируются устойчиво аристократические иерархии, государство само становится главным предпринимателем и реформатором. Это, впрочем, идеальные типы, между которыми в реальной истории возникает множество гибридов. Среди специалистов эта теория государства сегодня общепризнанная и для краткости зовется военно–налоговой — постоянные войны формируют государства, которые в свою очередь приобретают морфологические черты в силу того, что и каким путем доступно для изъятия в виде податей, повинностей и налогов.

По композиции эта книга для Тилли необычна. Здесь нет массы архивных данных, которые остались в прочих его статьях и монографиях. Есть, однако, довольно широкий сравнительно-исторический охват, всегда чреватый риском упустить или перепутать какие–то детали, что Тилли готов был первым же это признать. Однако меняют ли фактические микронеточности общую теорию?

Куда серьезнее будет критика с макроисторических позиций. Теория Тилли имеет сугубо европейское применение. Она плохо работает на периферии, в Африке или Латинской Америке, да даже в исторически древней Индии и арабских странах, где современные государственные аппараты очевидно не возникали из местных процессов налогообложения и регионального геополитического соперничества. Госаппараты третьего мира прямо насаждались колониальными властями и впоследствии, после независимости, присваивались местными властными группировками, повстанческими движениями, а также всевозможными хунтами, диктаторами, иногда попросту мафиями. Это очевидно другой тип эволюции государственной власти, с особой динамикой и своими не самыми обнадеживающими результатами.

Работающий в Америке болгарский политолог Венелин Ганев не так давно предложил интересный теоретический ход — пустить тиллиевскую военно–налоговую модель исторического развития государства в обратном направлении[3]. Периферийным государствам вроде посткоммунистической Болгарии сегодня войны реально не угрожают, поэтому эффективная оборона не является главной заботой правителей. Одновременно основные источники их доходов отнюдь не в налогах, о которых надо постоянно торговаться с населением, а в иностранных займах, помощи, экспортно–импортных операциях более или менее контрабандного толка. Откуда тут взяться трудной и хлопотной работе по обеспечению рациональной эффективности власти?

Не менее характерно с другой стороны, что Тилли практически ни словом не упоминает собственную страну — Соединенные штаты Америки. Сказать, что тематика книги ограничена Европой, будет чисто формальной отговоркой. Дело куда серьезнее и потенциально интереснее. В США капитализм удивительно долго, вплоть до XX в., прекрасно развивался фактически без государства. Власть местных капиталистических элит была институционализована какими–то другими способами — через множественные протестантские церкви и джентльменские клубы, социальные сети взаимоподдержки выпускников элитных (и также протестантских) колледжей Плющевой лиги, местное самоуправление и местное же ополчение, имевшее реальное военное значение вплоть до гражданской войны Севера и Юга. Тем не менее эта, казалось бы, несвязная, минималистская федерация в момент напряжения оказывалась на изумление эффективна. В гражданской войне северяне и южане мобилизовали, снабдили и несколько лет в полном порядке удерживали под ружьем при колоссальных потерях три миллиона бойцов — больше, чем вся Европа времен Наполеоновских войн! Такой тип власти еще предстоит изучать и понять.

Чарльз Тилли, впрочем, совершил и без того более чем достаточно, чтобы считаться одним из современных классиков. Его работы предстоит осваивать и, отталкиваясь от них, самим двигаться дальше.