Возможные решения

Возможные решения

Имеющиеся на сегодняшний день решения этого важного вопроса не могут удовлетворить сколько–нибудь серьезного исследователя европейской истории. Причем предлагаемые ответы различаются в первую очередь по их отношению к двум проблемам. Во–первых, в какой степени и насколько сильно формирование государства зависит от определенной формы экономических изменений? Здесь возможен разброс вариантов от прямой экономической предопределенности до полной автономии политики. Во–вторых, насколько сильно влияют на путь его преобразования внешние (относительно определенного государства) факторы? Конкретные решения этих вопросов варьируются от преобразований, зависящих от сугубо внутренних факторов, до таких, где наибольшее значение имели внешние обстоятельства. Не случайно совершенно так же варьируются теории войн и внешних связей: от экономического детерминизма до политического детерминизма, от внутренних факторов до внешних (международных).

И хотя мало кто из исследователей стоит на крайних позициях — выводя, например, происхождение и развитие государства исключительно из экономики — различия в предлагаемых подходах к решению этих вопросов огромны. На рис. 1.1 схематично представлены ответы на два поставленных вопроса.

Рис. 1. 1. Концепции формирования государства

Этатистские исследования

Так, этатистская модель войны, международных отношений и образования государства рассматривает политические изменения как отчасти независимые от экономических изменений и представляет развитие в основном как серию событий, происходящих внутри данного государства. Многие исследователи международных отношений часто прибегали к этатистскому подходу, полагая, что отдельные государства исходят из своих, присущих им, интересов, что международная система анархична и что взаимодействия государств сводятся в конечном счете к нанесению и отражению ударов акторами, действующими в собственных интересах. В наши дни самые популярные теории классического типа принято называть теориями «структурного реализма» (structural realist) или «рационального выбора» (rational choice); такие теории рассматривают действия гегемонистской биполярной или многополярной международной системы, но в своем анализе поведения государства исходят из интересов и ориентации отдельных государств (например, Bueno de Mesquita, 1988; Gilpin, 1988; Waltz, 1988; развернутый обзор и критика в Holsti, 1985; Jervis, 1988a).

Этатистское описание трансформации государств, несомненно, самое популярное среди историков, социологов и тех, кто занят сравнительной политологией. Эти исследователи восприняли теперь уже дискредитировавшую себя теорию политического развития, в рамках которой ученые искали те глубинные причины, которые порождали сильное, стабильное и эффективное государство, причем считалось, что существует только один набор таких причин. Как Когда же исследование не ограничивалось историей отдельных государств, устанавливался некий магистральный путь развития европейских государств и определялись отклонения от него. Эти отклонения представлялись проявлением неэффективности, слабости, неудачи, геополитических особенностей или связывались с определенным временем экономических преобразований и сопутствующих им обстоятельств. В этой традиции выделялись удачные примеры (Франция или Британия) и множество полностью или частично неудачных (Румыния или Португалия). Бертран Бади и Пьер Бирнбаум, например, считают Францию наиболее полно реализовавшейся моделью европейского государства: «Пруссия, Испания и Италия пошли разными, хотя и родственными путями, но процесс дифференциации и институализации нигде не зашел так далеко, как во Франции». Великобританию они считают «примером недоогосударствления» (Badie, Birnbaum, 1979: 191, 217).

Самуэль Хантингтон был великодушнее. Рассматривая вместе Европу и США, он различает три модели модернизации правительственных институтов: континентальная рационализация верховной власти и дифференциация структур в рамках единого суверенного образования под одной короной, британская централизация власти в представительном собрании и американский тип дробления суверенитета (Huntington, 1968: 94–98). Позднее, однако, Хантингтон отказывается от противопоставления Британии Континенту и больше занимается сопоставлением европейского и американского опыта. В обоих случаях, однако, Хантингтон указывает на влияние войны на изменения в государственных структурах, считая, впрочем, что война производила один и тот же эффект по всей Европе. Этот анализ, подчеркивая внутренние причины изменений, мало внимания уделяет экономическим детерминантам.

Второй вариант этатистского анализа располагается ближе к центру нашей диаграммы. В этом случае государства рассматриваются в международном контексте, но все–таки как действующие более или менее индивидуально; в разрешении же вопроса о различных путях образования государства исследователи данного направления исходят из социокультурных различий разных частей Европы — протестанты или католики, славяне или германцы, закрепощенные или свободные, крестьяне или пастушеские племена — и возводят различия к попыткам правителей достичь схожих целей в совершенно различных средах. Так, ученые не раз заявляли, что особенности развития государств в юго–восточной Европе (в отличие от России на востоке и капиталистических государств на западе) предопределялись местными славянскими, мадьярскими и романскими крестьянскими традициями (Berend, 1988; Hitchins, 1988; Roksandic, 1988).

Пол Кеннеди в своей популярной книге предлагает усложненный вариант этатистской аргументации с привлечением значительного количества экономической аргументации. Его «Подъем и падение великих держав» (Rise and Fall of the Great Powers) похожа на «Подъем и падение наций» (Rise and Decline of Nations) Манкура Олсона (которую он даже не цитирует), причем не только названием: в обеих книгах утверждается, что самый процесс экономической и политической экспансии приводит к таким последствиям, которые затем замедляют этот вызвавший их процесс. Впрочем, Олсон больше занят современностью: он стремится построить общую модель и выделяет объединения — картели, тред–юнионы и другие, — которые формируются внутри государства и пользуются преимуществами и пользуются преимуществами развития. Кеннеди же, напротив, рассматривает главным образом положение государства на международной арене и широко обрисовывает их исторический путь.

Из–за неравномерности экономического развития, по Кеннеди, ведущие государства то приобретают, то теряют преимущества сравнительно с другими государствами, причем обычно они стремятся поддержать эти преимущества военной силой. Государствам, которые выигрывают в этом соревновании, приходится тратить все больше ресурсов на армию и флот. «Если же слишком большую часть ресурсов государства приходится направлять не на рост благосостояния, а на военные цели, то, скорее всего, это приведет в дальней перспективе к ослаблению этого государства» (Kennedy, 1987: xvi). Другие государства в это время собирают все больше материальных ценностей, реинвестируя их в производство новых материальных ценностей, пользуясь тем, что у них меньше обязательств по финансированию военной силы. И хотя предварительно Кеннеди заявляет, что упадок и полное падение суть лишь возможность, но все приводимые им примеры — раннеимператорский Китай, империя Великих Моголов, Оттоманская империя, Габсбурги, Великобритания и Соединенные Штаты — указывают на то, что упадок неизбежен. В поддержку своей точки зрения Кеннеди приводит соответствующую хронологию с 1519 г.: Габсбурги начинают борьбу за власть (1519–1659), борьба великих держав, когда ни одна не стала ведущей (1660–1815), период неопределенной гегемонии Британии (1815–1885), следующий период напряженного равновесия (1885–1918), подъем Соединенных Штатов и временное превосходство (1918–1943), биполярная система СССР—США (1943–1980) и следующий период нарастающей борьбы (1980—?). И если анализ Кеннеди лишь неопределенно указывает на различные источники государственной организации, то подчеркиваемое им взаимодействие войны, экономики и международного положения указывает на те факторы, которыми не может пренебречь ни одно исследование данного вопроса.

Еще большее значение различным формам и масштабам войны в трансформации европейской системы государств приписывает Уильям МакНил в своей книге «В борьбе за власть». В описании МакНила tour de force предстает в разных формах войны в мире в целом с 1000 г. н.э., особенно автор подчеркивает технологические аспекты военного дела. Он подробно описывает последствия изобретения пороха, осадной артиллерии, антиосадных фортификаций и других великих технических изобретений не только в военном деле, но и в государственных финансах, введение дисциплины и точности в гражданскую сферу и многое другое. Я, впрочем, считаю, что МакНил недооценивает важность таких организационных нововведений, как коммодификация военной службы, а также влияние изменений в ведении морской войны, но в целом его работа полна озарений относительно воздействия войн на общественную жизнь и государственную структуру. Впрочем, он не делает попытки проанализировать систематически, как военная организация соотносится с разными типами государственных образований.

МакНил в своей работе исчерпывает возможности этатистского и геополитического анализа (формирования государства). В этом изложении, центральное место отводится войне, а положение (государства) внутри международной системы в первую очередь определяет организационную историю государства… По большей части работы с этатистским подходом к рассматриваемому вопросу отвечают традиционному употреблению данного термина, поскольку считают трансформацию французского, оттоманского или шведского государств результатом событий и процессов, протекавших в их собственных границах.

Подобное этатистское описание формирования государства — будь оно аналитически углубленным или развернутым — доставляет в избытке сырой материал, который послужил мне для обоснования предлагаемой здесь теории. Но сам по себе этот материал не дает сколько–нибудь определенного ответа на главный вопрос настоящей книги: почему европейские государства, идя столь разными путями, в конечном счете пришли к национальному государству. Привлекаемый нами материал состоит из описаний особенностей (particularisms) и направленности развития (teleologies) и проясняет, почему «современная» форма отдельно взятого государства сложилась на основе особенностей некоторого народа–нации и экономики. Причем вне зоны внимания оставлены сотни государств, некогда процветавших, а затем исчезнувших — Моравия, Богемия, Бургундия, Арагон, Милан, Саввой и многие другие. Чтобы найти системное объяснение, мы должны выйти из круга этатистской литературы.

Геополитический подход

Большинство исследователей формирования государства придерживались этатистской перспективы и возводили преобразования определенного государства к неэкономическим событиям на его территории. Однако влиятельными оказались и три других исследовательских направления. Так, геополитический анализ формирования государства придает большое значение международной системе как фактору оформления внутри нее того или иного государства. Геополитическая аргументация обыкновенно исходит из того, что межгосударственные отношения имеют свою логику и государства при этом оказывают друг на друга влияние, так что формирование государства в значительной степени определяется межгосударственными отношениями. В рамках такого подхода Джеймс Розенау выделяет четыре типа политической адаптации: уступчивая (asquiescent) адаптация; неуступчивая (intransigent) адаптация; содействующая (promotive) и консервирующая (preservative) адаптации. Уступчивое государство, например, может стремиться к тому, чтобы его «международное окружение не противоречило его сложившемуся состоянию». В то же время приспосабливающееся (promotive) государство «стремится привести в соответствие запросы своей существующей структуры и имеющегося окружения» (Rosenau, 1970: 4). По Розенау, каждая модель предопределяет своим действием определенный характер исполнительной власти, партийной системы, роль законодательной власти, вооруженных сил и многое другое (Rosenau 1970: 6–8). Также в рамках того, что Уильям Томпсон называет взглядом на войну и международные отношения в перспективе «глобального общества», — политика считается в значительной степени автономной, а отдельные государства рассматриваются как сильно зависящие от структуры отношений между государствами. Такой подход можно считать вариантом геополитического. Неудивительно, что очень близки между собой геополитические модели формирования государства, войны и международных отношений (Thompson, 1988: 22–27; см. также Waltz, 1979). Этот круг работ, как мне представляется, вносит важные коррективы в интернализм этатистского анализа, но указывает неверное направление для поиска механизмов связи определенных форм государств с особенностями их положения в международной системе.

Исследования по способу производства

Исследования, в основание которых положено описание способа производства, подробно рассматривают логику феодализма, капитализма или иных форм производства и выводят создание государства и его развитие практически исключительно из этой логики, как она действует на территории рассматриваемого государства (Brenner, 1976; Corrigan, 1980). «Нам представляется что происхождение государства, — заявляют в своем программном утверждении Гордон Кларк и Майкл Диэр, — обусловлено как экономическими, так и политическими императивами капиталистического товарного производства. Государство, в конечном счете, занимается созданием и распределением прибавочной стоимости, стремясь удерживать свою собственную власть и принадлежащие ему материальные ценности». (Clark, Dear, 1984: 4).

При таком подходе исследователь считает, что структура государства определяется главным образом интересами капиталистов, действующих в рамках государственных структур этого же государства. Так же и марксисты, и марксистствующие (marxisant) рассматривают войну и международные отношения в свете той или иной теории империализма как проекцию национальных экономических интересов в сферу международных отношений, и этого рода исследования должны быть представлены на нашей схеме как исследования по способу производства.

Вот какую формулу предлагает Перри Андерсон в одном из самых полных и убедительных марксистских исследований: «В начале Нового времени для Запада характерен аристократический абсолютизм, возведенный на социальной основе незакрепощенного крестьянства и растущих городов, для Востока — аристократический абсолютизм на основе закрепощенного крестьянства и подчиненных городов. Шведский же абсолютизм, напротив, был построен на уникальном основании, поскольку… здесь соединились свободное крестьянство и не имевшие особого значения (nugatory) города; другими словами здесь соединились «противоположные» переменные, по признаку наличия каковых делился Континент в целом» (Anderson, 1974: 179–180).

Также отсутствие развитого абсолютизма в Италии Перри Андерсон приписывает особенностям отношений городской аристократии к окружающим вассальным территориям, где они были одновременно и правителями и хищными эксплуататорами-землевладельцами. Картина еще больше усложняется заявлением автора о том, что именно «международное давление западного абсолютизма, политического аппарата более сильной феодальной аристократии, стоявшей во главе более продвинутых обществ, заставило аристократию на Востоке принять ради выживания столь же централизованное государственное устройство» (Anderson, 1974: 198). Таким образом, по обе стороны Эльбы полномасштабное абсолютистское государство использовало государственную власть для укрепления положения крупных феодалов–землевладельцев, но военная угроза по–разному воздействовала на это положение землевладельцев на Востоке и на Западе. Андерсон рассматривает преимущественно сильнейшие наиболее централизованные государства XVI — XVIII вв. Однако его общий подход к исследуемым проблемам можно распространить и на всю Европу в рассматриваемые тысячу лет. Впрочем, работам Андерсона сильно недостает связного описания процесса формирования европейских государств. Так что, хотя исследования по способу производства в целом много дают для понимания борьбы за контроль в государстве, но они лишь слегка затрагивают вопрос о различии форм и видов деятельности различных государств, имеющих сходный способ производства.

Миросистемные исследования

Миросистемные исследования формирования государств объясняют различные пути формирования государств особенностями мировой экономики. Такие теоретики–неомарксисты, как Иммануил Валлерстайн и Андре Гюндер Франк, распространяют классическое марксистское противопоставление труда и капитала на мир в целом. По этому признаку их исследования надо поместить на схеме среди миросистемных — поскольку они объясняют отношения между государствами экономической структурой, но структуру отдельных государств выводят из их положения в мировой экономике (см. Taylor, 1981). Грандиозное описание европейской истории Валлерстайном с 1500 г. (Wallerstein, 1974–88) в целом сориентировано относительно движения исторической спирали к формированию государств: способ производства в определенном регионе приводит к формированию некоторой классовой структуры, эманацией которой становится определенный тип государства. Характер этого государства, а также отношения производителей и торговцев данного региона к мировой экономике в целом определяют положение данного региона в мировой экономике: центральное, периферийное или полупериферийное. Это положение в свою очередь оказывает значительное влияние на устройство государства. В рамках такого перспективного анализа государство предстает в основном как инструмент национального правящего класса, инструмент, который служит интересам этого класса и в мировой экономике. Впрочем, миросистемные исследования так и не смогли разработать сколько-нибудь стройную теорию относительно того, как именно реальные организационные структуры государств связаны с положением этих государств в мировой системе. Валлерстайн, например, описывая голландскую гегемонию (том II, глава 2) в XVII в. не дает никакого объяснения структуры голландского государства — тем более того, почему голландцы процветали в своем отнюдь не мощном, легчайшем государстве, в то время как их соседи создавали внушительные гражданские структуры и регулярные армии.

Ни одно из четырех рассмотренных нами направлений исследований, ни тем более их комбинации не дают удовлетворительных ответов на неразрешенные вопросы формирования европейских государств. Большинство предлагаемых ответов несостоятельны потому, что игнорируют тот факт, что на разных этапах европейской истории жизнеспособными оказывались самые разные типы государств, потому что они ищут решения вариативности форм государств в индивидуальных характеристиках этих государств, а не в их отношениях друг с другом, а также потому, что они имплицитно полагают, что все государства стремились превратиться в те громадные централизованные государства, которые в основном преобладали в Европе в XIX—XX вв. из рассмотренных здесь подходов более перспективными представляются геополитические и миросистемные исследования, но и они не сумели до сих пор дать убедительное описание тех реальных механизмов, которые связывают мировую систему с устройством и практикой конкретных государств. Тем более они не смогли объяснить, как война и приготовления к войне влияют на весь процесс формирования государства, более внятно это демонстрирует этатистский анализ.

В книге Формирование национальных государств в Западной Европе, опубликованной в 1975 г., мои коллеги и я попытались исправить эти недостатки существующей научной литературы. В серии статей, делая упор на экстрактивный и репрессивный аспекты формирования государств, мы затронули вопросы войны, поддержания порядка (внутри государства), налогообложения, контроля над поставками продовольствия и некоторые другие родственные процессы, но не занимались анализом типов политического развития рассматриваемого времени. Правильнее поступили наши критики, продемонстрировав (ретроспективно) недостатки построения однолинейных моделей политического развития вместо того, чтобы предложить некое альтернативное описание процесса формирования европейских государств. На деле мы в своих работах вместо старой однолинейной модели предложили новую: от войны к изъятию), репрессиям и формированию государства. Мы продолжали более или менее неосознанно полагать, что европейские государства шли одним главным путем, который был обозначен Британией, Францией и Бранденбург–Пруссией, и что другие пути развития были всего лишь ослабленными или провальными вариантами того же процесса. Это было неправильно. Теперь в нашей новой книге мы постараемся исправить прошлые ошибки.

К счастью, у нас перед глазами удачные примеры. Три крупных исследователя — Баррингтон Мур, Штейн Роккан и Льюис Мамфорд — избежали присущих большинству теоретических работ ошибок, хотя эти авторы не сумели последовательно описать варианты формирования европейских государств. В своей книге Социальные истоки диктатуры и демократии Баррингтон Мур стремился разъяснить (как это видно и по названию книги), почему в XX в. некоторые государства сохраняют более или менее жизнеспособную представительную систему, в то время как другие выбирают ту или иную форму авторитарного правления. Автор масштабно и детально описал отдельные страны, но когда дело дошло до различий в национальном развитии, Мур выбрал за точку отсчета правительственные формы 1940–х гг., а «социальными истоками» посчитал классовые союзы, преобладавшие на момент, когда началась широкая коммерциализация сельского хозяйства рассматриваемых стран. Следовательно, по Муру, если землевладельцы, эксплуатирующие чужой труд, выживали при переходе к интенсивному товарному фермерству, то выживало и авторитарное правительство, иногда оно могло продержаться даже до наших дней. Если же преобладал класс буржуазии, то правление было демократическим.

При несомненных достоинствах исследование Мура оставляло некоторые проблемы нерешенными. Автор занят в основном формами правления в определенный исторический момент и не анализирует разные формы правления у одних и тех же народов до и после этого отмеченного момента. Исследование намеренно не останавливается на малых, зависимых и исчезнувших государствах. Также не описаны действительные механизмы, при помощи которых некая форма классового господства становилась специфической формой правления. Впрочем, у Мура заострены те проблемы, которые будут занимать и нас в настоящей книге. Мур указал, что решение можно найти, если принять во внимание развитие и вариативность тех классовых союзов, которые занимали господствующее положение в различных регионах Европы.

Еще в начале своей карьеры Штейн Роккан занялся вариативностью политических систем Европы, а также предрасположенностью сопредельных государств к созданию сходных политических устройств. Со временем он разработал карту–схему вариантов европейских государств, на которой по оси север—юг отражалось разного рода влияние католической и православной церквей, а по оси восток—запад проходило деление на приморские периферии, морские нации–империи, пояс городов–государств, континентальные нации–империи и континентальные буферные зоны. Кроме того, Роккан выделяет и более тонкие варианты по этим двум измерениям.

Роккан умер, так и не закончив работы над своей концептуальной картой. Но и в том виде, в каком она осталась, эта схема привлекала внимание к факту вариативности форм европейских государств по географическому признаку; выделяла особенности формирования государств в урбанизированной центральной Европе и намекала, как велико было значение долгосрочных изменений в отношениях правителей, соседствующих держав, господствующих классов и религиозных институтов. Однако оставалось неясным представление о действительных социальных процессах, соединяющих эти изменения с различиями в государственном развитии. И нам трудно представить себе, как бы мог продвинуться Роккан дальше, если бы он не отложил свои карты и не сосредоточился на анализе механизмов формирования государств.

Менее очевиден вклад Льюиса Мамфорда. Неявно он создал теорию урбанизма «порога–и–равновесия» (threshold–and–balance theory of urbanism). По Мамфорду, две великие силы вызывали рост городов: концентрация политической власти и расширение средств производства. Ниже порогового уровня власти и производства находились только деревни и банды. Характер городов, находившихся выше этого порога, зависел от уровня власти и производства (как относительного, так и абсолютного). Сравнительно невысокий и сбалансированный уровень власти и производства делал когерентными классический полис и средневековый город. От чрезмерного роста политической власти происходил барочный город. Гипертрофированность производства породила индустриальные коктауны XIX в., а громадная концентрация по обоим параметрам — непомерных размеров города сегодняшнего дня. На рис. 1.2 этот процесс представлен в виде диаграмм.

Рис. 1.2. Урбанизация по Льюису Мамфорду

Мамфорд указывает на сходные результаты в национальном масштабе. «Не приходится сомневаться, — пишет он, — что, по крайней мере, в наиболее промышленно развитых странах сейчас комплекс крупномасштабного механизированного производства (мегатехнический комплекс) находится на вершине своей власти и авторитета или быстро к нему приближается. В измеримых физических величинах — единицах энергии, количестве произведенных товаров, нанесенном ущербе, способности к массовому принуждению и массовому разрушению — данная система практически исчерпала свои (теоретически допустимые) размеры и возможности; так что, если не подходить к этой ситуации с иными, более гуманными мерками, то ее надо признать безусловным и окончательным успехом» (Mumford, 1970: 346). Рекомендации Мамфорда непосредственно вытекают из его анализа; сократите и производство, и объем политической власти, и явится более гуманный город.

Поскольку Мамфорд никогда так и не изложил все свои аргументы целиком, то мы и не находим у него выводов, объясняющих процесс формирования государств. По большей части он рассматривает формы правления как результат определенной стадии развития техники и технологий, в особенности военных. Между тем, следуя логике его анализа, различные траектории формирования государства надо выводить из преобладающей формы комбинации производства и власти.

В этой книге мы постараемся продолжить рассмотрение поставленной проблемы, начиная с того места, где Мур, Роккан и Мамфорд свой анализ останавливают. Это момент признания решительно различающихся путей развития, избранных государствами в разных частях Европы в сменявшие друг друга эпохи, а также осознания того факта, что классовые союзы отдельного региона в определенный исторический момент сильно ограничивали возможности действий будущего или настоящего правителя. Специальное внимание будет уделено гипотезе, что регионы раннего господства городов при активной деятельности капиталистов порождали совершенно иные государства, чем те регионы, где господствующее положение занимали крупные землевладельцы и их поместья. Мы расширим наш анализ (сравнительно с Муром, Рокканом и Мамфордом) в двух направлениях: во–первых, для нашего подхода важнейшим является вопрос об организации принуждения (coercion) и подготовки к войне. Причем в крайних случаях мы даже рассматриваем государственную структуру, главным образом, как побочный продукт деятельности правителя по приобретению средств ведения войны. Во–вторых, мы настаиваем, что отношения между государствами, в особенности во время военных действий или подготовки к ним оказывали сильнейшее влияние на весь процесс формирования государства. Таким образом, я предлагаю в этой книге истории формирования государств, отличные от бесконечно варьирующихся комбинаций концентрации капитала, концентрации принуждения, подготовки к войне и положения в системе государств.

Центральное для настоящей работы положение не столько синтезирует, сколько повторяет анализы Мура, Роккана и Мамфорда. Это положение даже в его простейшем виде довольно сложно; мы утверждаем, что, исходя из опыта Европы, люди, которые контролировали средства принуждения (армию, флот, полицию, оружие и их эквиваленты), обычно стремились использовать эти средства для увеличения массы населения и ресурсов, находившихся в их власти. Когда у них не было соперника с таким же уровнем контроля над средствами принуждения, они просто производили захваты; когда они наталкивались на сопротивление — вели войну.

Некоторым захватчикам удавалось осуществлять стабильный контроль над населением на значительных территориях и иметь постоянный доступ к части товаров и услуг, производимых там, тогда они становились правителями.

Эффективность всякой формы правления ограничивалась ее окружением (environment). Попытки освободиться от таких ограничений приводили к поражению или частичной потере контроля, так что по большей части правители соглашались на некую комбинацию из захвата, защиты от могущественных соперников и сосуществования и кооперации с соседями.

В конкретном районе сильные правители для всех устанавливают условия войны; перед слабыми правителями открываются две возможности: или приспосабливаться к требованиям могущественных соседей, или прилагать невероятные усилия, готовясь к войне.

Ведение войны и подготовка к ней вынуждают правителей заняться изъятием средств для войны у тех, кто владел основными ресурсами — людьми, оружием, запасами продовольствия supplies или деньгами, чтобы все это купить — у тех, кто вовсе не склонен был отдавать эти средства без сильного на них давления или компенсации.

В пределах выгод и трудностей, которые возникали на поле межгосударственного соперничества, именно процессы изъятия ресурсов и борьбы по поводу средств ведения войн сформировали основные структуры государственности.

На территории определенного государства сильнейшее влияние на стратегию правителей в деле добывания ресурсов оказывали организации основных общественных классов и их отношения с государством. Это влияние принимало формы сопротивления, борьбы, разного рода устойчивых организаций, учреждаемых для эффективного изъятия и борьбы, что в конечном счете определяло эффективность изъятия ресурсов.

Организация основных общественных классов и их отношения с государством в Европе сильно варьировались. Варианты располагаются в спектре от регионов с интенсивным принуждением (ареалы с небольшим количеством городов и преобладанием сельского хозяйства, где значительную роль в производстве играло прямое принуждение) до регионов с интенсивным капиталом (capital–intensive) (ареалы со множеством городов и ведущей ролью коммерции, где основную роль играли рынки, обмен и ориентированное на рынок производство). Соответственно варьировались и требования основных классов к государству, а также их влияние на государство.

Вот почему значительно варьировались по регионам (от регионов с интенсивным принуждением до регионов с интенсивным капиталом) и относительный успех различных стратегий изъятия, и реально употребляемые при этом правителями приемы.

В результате организационные формы государств развивались по совершенно различным траекториям в разных частях Европы.

Так что определенное время в Европе царило большое разнообразие государственно–подобных образований. И только к концу первого тысячелетия национальные государства начали определенно побеждать города–государства, империи и другие общие для Европы формы государств.

Тем не менее разрастание войн и собирание европейских государств в систему посредством коммерческого, военного и дипломатического взаимодействия постепенно обеспечили военные преимущества тем государствам, которые могли выставить регулярные армии; победили государства, где (в каком–то виде) сочетались следующие факторы: значительное сельское население, капиталисты и сравнительно прибыльная экономика. Эти государства определяли условия войны, и их форма стала преобладающей в Европе. Постепенно европейские государства стали трансформироваться в одном направлении: в направлении национального государства.

Некоторые из упомянутых обобщений (например, тенденция к созданию государственных структур под влиянием войны) можно распространить на мировую историю в целом. Другие (как резкое отличие регионов с интенсивным принуждением от регионов с интенсивным капиталом) выделяют Европу среди других регионов мира. В изложении истории мы будем в дальнейшем стараться, не упуская особенностей, стремиться к возможно большему обобщению. Я постараюсь приводить достаточно конкретных примеров, чтобы предлагаемые принципы были не только понятны, но и достоверны, впрочем, постараюсь также не утопить их в деталях.

Однако если мы разъясним различность путей формирования европейских государств, мы лучше будем понимать и современные неевропейские государства. Не то чтобы государства Африки и Латинской Америки воспроизводили теперь опыт Европы. Напротив, тот факт, что европейские государства, определенным образом сформировавшиеся, затем навязали свою власть остальному миру, гарантирует, что опыт неевропейских государств будет иным. Но если мы выделим устойчивые характеристики системы, ранее построенной европейцами, а также определим принципы вариативности внутри этой европейской системы, то нам будет легче выявить специфику современных государств, мы сможем определить исторически обусловленные ограничения, при которых они сейчас функционируют, а также установить, какие из характерных черт государств сохраняются до настоящего времени. Именно ради этой цели, последняя глава настоящей книги посвящена не анализу европейского опыта, а исследованию военной силы в современном третьем мире.

Так что же случилось в истории? В течение нескольких первых столетий европейские государства множились на том пространстве, которое им оставляли окружавшие Средиземное море мусульманские страны и захватчики–кочевники, штурмовавшие Запад, налетая из евразийских степей. Захватывая территории, мусульмане, монголы и другие пришлые народы обыкновенно устанавливали военный режим и данническую систему, приносившую значительные доходы. При этом они, однако, не вмешивались сколько–нибудь решительно в местное социальное устройство. На занимаемом ими пространстве европейцы вели сельское хозяйство, производили мануфактуру и торговали, но больше всего воевали друг с другом. Почти что невольно они таким образом создавали национальные государства. В этой книге мы расскажем, как и почему.