Бифуркация насилия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Бифуркация насилия

Несмотря на то что теперь уже 40 лет между великими державами нет открытой войны, в целом XX в. оказался самым воинственным в мировой истории. Согласно одному дотошному подсчету с 1900 г. в мире произошло 237 новых войн — гражданских и с внешним врагом — и в битвах убивали, по меньшей мере, 1000 человек в год; к 2000 г. эти цифры возросли до 275 войн и 115 млн смертей в бою. Потери гражданского населения были почти столь же велики. Кровавый XIX в. знал только 205 войн и 8 млн убитых, а в богатом войнами XVIII в. в 68 войнах погибло 4 млн чел. (Sivard, 1986: 26; Urlanis, 1960). Соответственно количество погибших на тысячу населения составляло примерно 5 в XVIII в., 6 в XIX в. и 46 — в восемь–девять раз больше — в XX в. С 1480 по 1800 г. более или менее значимый международный конфликт возникал примерно раз в два–три года, с 1800 по 1944 г. — каждый год или через год, после Второй мировой войны — раз в 14 месяцев или около того (Beer, 1974: 12–15; Small, Singer, 1982: 59–60; Cusack, Eberwein 1982). Наступление ядерного века нисколько не изменило эту давнюю традицию постоянного учащения все более смертоносных войн.

Живущие в Западном мире думают иначе, возможно, потому что великие державы воюют реже: Франция, Англия, Австрия, Испания и Оттоманская империя в 1500 г.; Франция, Великобритания, Советский Союз, Западная Германия, Соединенные Штаты и Китай в недалеком прошлом; другие комбинации воюющих сторон — между двумя отмеченными вехами. С XVI в. войны с участием великих держав становятся в среднем реже, короче и число участвующих государств сокращается. Кроме того, они становятся намного тяжелее (в смысле расплаты), особенно если посчитать количество погибших в месяц или за год (Levy, 1983: 116–149). Общее направление таково: все больше и больше относительно небольших войн между меньшими государствами, и все меньше и меньше все более смертоносных войн между великими державами.

Это различие между участием в войнах великих держав и таковым же других государств можно толковать оптимистически и пессимистически. Оптимистически мы предполагаем, что великие державы со временем нашли не столь дорогостоящий способ урегулирования проблем, как постоянные войны, и можем надеяться, что то же со временем произойдет и с другими государствами. Пессимистически напрашивается вывод, что великие державы экспортировали войну в другие страны мира, а собственную энергию приберегают для разрушения друг друга посредством более направленных действий. Но при любом подходе перед нами открывается картина возрастания агрессивности в мире, где великие державы по большей части не ведут войны на собственной территории и потому становятся все менее чувствительными к ужасам войны.

И дело вовсе не в том, что люди вообще стали менее агрессивны. По мере того как мир все больше склоняется к войне, насилие между отдельными людьми (за пределами государственной сферы) в целом сокращается (Chesnais, 1981; Gurr, 1981; Hair, 1971; Stone, 1983). Во всяком случае, оно сокращается в странах Запада, о которых единственно мы накопили до сих пор достаточно сведений причем за достаточно длинный срок. И хотя в газетах мы ежедневно читаем об убийствах, изнасилованиях и терактах, в общем возможность погибнуть насильственной смертью от рук другого гражданина чрезвычайно сократилась.

Так, например, количество убийств в Англии XIII в. было примерно в 10 раз больше, чем сегодня, и примерно в два раза больше, чем в XVI и XVII вв. Особенно быстро количество убийств сокращалось в XVII—XIX вв. (Так как Соединенные Штаты отличаются самыми высокими показателями количества убийств в западном мире, американцам, возможно, труднее, чем другим, заметить, как сократилось повсюду проявление насилия между людьми. В большинстве западных стран количество самоубийств в 10 и даже 20 раз превышает количество убийств, а среди американского населения количество убийств сопоставимо с количеством самоубийств.) И если бы не войны, государственные репрессии, самоубийства и автомобильные аварии, то количество насильственных смертей было бы несравнимо меньше в современном западном мире, чем 200–300 лет назад. Возможно, правы такие мыслители, как Мишель Фуко и Марвин Беккер, приписывающие это сокращение массовому изменению менталитета. Но, несомненно, велико значение развития государственного мониторинга, контроля и монополизации эффективных средств насилия. В целом в мире в результате деятельности государств сложилось положение, когда насилие государственной сферы несопоставимо с относительным ненасилием частной жизни.