Риторика как способ борьбы в суде

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Риторика как способ борьбы в суде

В своем труде-учебнике по риторике Аристотель утверждал, что важно овладеть не только, так сказать, «техникой» этого искусства — когда, каким тоном и с каким выражением лица сказать то или иное слово, — но и обращать внимание на психологические аспекты:

• Раскрывать в споре свою сущность; позиционировать себя в качестве личности («ethos» — «характер»; отсюда — «этика», «этичный»).

• Хорошо понимать, что может сдвинуть с места аудиторию, особенно консервативно настроенную («pathos» — «эмоция»; отсюда — «патология», «психопат»).

Другими словами, так же, как пронырливый и удачливый служака Дживс из рассказов Вудхауса Вустера, древние греки высоко ценили познания о «психологии индивидуума» и знали, что особенно ценны эти познания были тогда, когда решался вопрос жизни и смерти, свободы и несвободы — в ходе судебных баталий. Здесь мы видим еще одно применение риторики как науки — а именно в области права (ранее мы убедились в широком использовании риторики на политической арене).

Использование риторики особенно распространено в британском суде; и горе расслабленному, дружелюбному, незлобивому персонажу — участнику судебного процесса, не знающему азов этой тонкой науки. Сильные мира сего, представители разных областей жизни — политики, бизнеса, журналистики, науки, права — ведут себя, как атлеты на стадионе или боксеры на ринге, то есть борются между собой за место под солнцем и, не в последнюю очередь, при помощи эффективного, а порой и смертельного, оружия — риторики.

Древнегреческая и британская правовые системы очень схожи в одном аспекте: «дух и буква закона» — это одно, а реальная судебная практика — нечто другое. Не всегда удается следовать «духу и букве» не в последнюю очередь из-за состязательности самого процесса. Однако у нас в Соединенном королевстве есть специальные юридические органы, надзирающие как за ходом судопроизводства, так и за правильностью интерпретации законов на самых разных этапах. Иными словами, адвокаты и прокуроры, какими бы уловками они не пользовались, как бы не усердствовали в риторике, чтобы выиграть процесс, не имеют права подминать закон под себя. Под таким же контролем находятся и судьи. К тому же, когда законы еще только проходят через парламент, надзирающие органы — и никто другой — проверяют их на адекватность. Такое «разделение властей» — в «крови» у нашей политической системы. Я не упоминаю здесь контроль со стороны общественного мнения, выражаемого обычно в средствах массовой информации; но это — особый разговор.

В Древней Греции даже в самый расцвет афинской демократии такого «разделения центров силы» не было: те, кто создавали закон, были и судьями. Я уже говорил о том, что из числа афинских граждан старше тридцати лет ежегодно выбирались по жребию 6 тыс. присяжных, а из этого списка, затем (как для суда последней инстанции), снова по жребию, избирались пятьсот человек для проведения самых сложных и неоднозначных разбирательств. И, насколько мы знаем, не было никаких надзирающих органов, заставлявших бы суды трактовать законы не по своему усмотрению.

В результате, по самому строгому современному счету, древнеафинская законность мало чем отличалась от общечеловеческих, обывательских представлений и ценностей. Каждый закон, без сомнения, требует своей интерпретации (то, что мы называем «подзаконным актом»), и британское право, я полагаю, в этом смысле вполне четкое и недвусмысленное. Смущает лишь, что правительство все чаще недальновидно пытается внести в судебный кодекс юридические новеллы, потрафляющие, например, религиозной нетерпимости, и чье дальнейшее правоприменение совершенно туманно и неопределенно.