ПРОДВИЖЕНИЕ ГРУППЫ МОНКЕ

Я не собираюсь прослеживать движение всех групп, поскольку меня интересует только предполагаемый путь Мартина Бормана в составе группы 3. Однако путь этой группы был таким же, как и путь первой группы, который вполне документально освещен на первых этапах бегства, а подробные описания, предоставленные впоследствии участниками других групп, позволяют понять ход событий и перепроверить другие свидетельства. Вглядываясь в продвижение группы Монке, мы получаем взгляд как бы изнутри на обстоятельства, с которыми столкнулись бежавшие.

В группе самого Монке были двадцать мужчин и четыре женщины. В эту группу входили майор Гюнше, посол Хавель, вице-адмирал Фосс, а также повар Гитлера, две его секретарши и секретарша Бормана Эльза Крюгер. Превосходные воспоминания, оставленные всеми выжившими участниками этой группы, включая подробные свидетельства самого Монке, как в целом, так и в деталях находятся в странном и кричащем контрасте с показаниями, данными впоследствии выжившими участниками группы 3, чьи свидетельства не только скудны и смутны, но и противоречивы.

В группу 3 входили пилот Гитлера Баур, его второй пилот Бетц, капитан Гюнтер Швегерман и шофер Геббельса Рах, а также гигантская фигура хирурга Штумпфегге-ра. Сзади них был однорукий вождь Гитлерюгенда Артур Аксман, который отстал от группы 4, которую, как он утверждал, он возглавлял, и который пристал к группе 3 и после войны выступал от их имени.

Первые несколько групп прошли к станции метро «Штадтмитге», испытывая примерно одинаковые трудности.

Прежде всего для тех нескольких человек, которые хотели остаться анонимными, представилась идеальная возможность осуществить свое намерение. Дело в том, что, когда группа благополучно добралась до входа на станцию «Кайзерхоф», беглецы обнаружили, что платформа длиной 100 метров кишит перепуганными людьми. Кое-кто из группы вдруг остановился и стал смотреть, как их товарищи исчезали в темноте. Видимо, многие предполагали, что самая явная опасность угрожает им до того, как будет объявлено прекращение огня; на самом же деле самый верный шанс спастись оставался до того, как орды Красной Армии организуются для того, чтобы намертво перекрыть город в тот промежуток, когда русские солдаты будут праздновать победу. В результате первая группа сократилась до пятнадцати человек к тому моменту, когда добрались до следующего пункта — «Штадтмитге». Примерно то же самое происходило и с другими группами.

На станции «Штадтмитге» было больше порядка, чем на станции «Кайзерхоф», в заброшенном желтом вагоне метро устроили пункт первой медицинской помощи, где несколько измученных хирургов оперировали при свете свечей и газа.

Первая группа была вынуждена подняться на поверхность на станции «Фридрихштрассе». Монке рассказывает историю, иллюстрирующую тевтонское отсутствие гибкости, которое обошлось беглецам довольно дорого и вынудило их вернуться к этому пункту.

«Мы не прошли и ста метров от станции «Фридрихштрассе», когда оказались перед огромной стальной перегородкой. Водонепроницаемая перегородка запирала тоннель в том месте, где он проходил под рекой Шпрее.

Здесь — я не мог поверить своим глазам — мы столкнулись с двумя крепкими сторожами метро. Оба они, как и положено ночным сторожам, имели при себе фонари. Их окружали разъяренные люди, требовавшие, чтобы они открыли перегородку. Они отказывались. Один из них сжимал огромный ключ. Когда я увидел эту идиотскую ситуацию, я приказал им отпереть перегородку для моей группы и гражданского населения. Оба сторожа категорически отказывались. Они ссылались на устав и какой-то его параграф.

Эти упрямые парни имели при себе по экземпляру устава и принялись зачитывать нам из него. Этот устав, датированный 1923 годом, действительно ясно предписывал, что перегородка должна запираться каждый вечер после того, как пройдет последний поезд метро. В течение многих лет в их обязанности входило следить за этим. Я был ошеломлен. Уже в течение по крайней мере недели здесь не проходил ни один поезд, а эти законопослушные служаки действовали по имеющемуся у них уставу, и ничего с ними нельзя было поделать.

Конечно, мы были вооружены, а они нет, и я чувствовал, что мы могли бы спастись, если бы в точности следовали намеченному мною первоначальному плану. Долгие годы, находясь в советском плену, я тихо проклинал себя за то, что в тот критический момент проявил странную нерешительность».

По словам сержанта Миша, телефониста, который уходил самостоятельно, отделившись от своей группы, этой перегородки уже не было, когда он час спустя оказался там, — не было никаких следов двух охранников, никакой толпы, он благополучно миновал это препятствие. Произошло это предположительно через час после прохода здесь группы 3.

Намечалось, что все группы будут поддерживать связь друг с другом, особенно когда будут пробираться по тоннелям, но это легче было сказать, чем осуществить, поскольку групп уже оказалось четыре. Предполагалось, что они будут следовать одна за другой на расстоянии 100 метров друг от друга, чтобы не оказаться всем вместе в западне, но в действительности были так напуганы, что держались всего лишь в 10—20 метрах от идущей впереди группы. Но даже при этом им трудно было поддерживать зрительный или голосовой контакт, поскольку беглецы боялись зажигать факелы.

Группа 1, вынужденная подняться на поверхность станции «Фридрихштрассе», обнаружила, что близлежащий мост Вейдендамм через реку Шпрее блокирован танками. Считая, что пройти через этот укрепленный пункт, где продолжались бои, невозможно, они перебрались через Шпрее, перебегая по мосткам, где проложены рельсы. Теперь в этой группе осталось всего 12 человек. Беглецы добрались до Шифбауэрдамм, где жили и работали берлинские судоремонтные рабочие, и укрылись в неиспользуемом подвале. Это было примерно в два часа ночи.

Двигаться на север по Фридрихштрассе было невозможно, но беглецы нашли узкую тропинку, вьющуюся между развалинами, которые раньше были Альбрехт-штраесе, по подвалам домов, сдававшихся внаем, полуобвалившимися строениями, у которых в недавних боях саперы взрывали стены. Они выбрались на Инвалиденштрассе неподалеку от клиники «Шарите», которая, как они предполагали, находилась в руках советских войск. От перепуганных жителей беглецы узнали, что русские прошли через этот район, но теперь он относительно свободен.

Пройдя по Инвалиденштрассе мимо Музея истории естествознания, они выбрались на Шоссештрассе и двинулись на север, выйдя в конце концов к башне зенитной артиллерии в Веддинге. Там они нашли генерал-майора Баренфенгера среди танков «Тигр», окружавших башню, — свежие команды, орудия, бронированные машины, битком набитые солдатами.

23 апреля по дикой причуде Гитлера Баренфенгер был назначен комендантом Берлина — должность, которую он с гордость исполнял целых одиннадцать часов. Благодаря своему высокомерному отказу подчиняться чьим бы то ни было приказам, если они не исходили лично от Гитлера, Баренфенгер сохранил свою воинскую часть в целости и сохранности, хотя кровавая бойня происходила рядом с ним. Это была, как сказал Монке, «чистая фантастика, просто фата-моргана».

Решимость Монке доставить послание Гитлера, тщательно завернутое в непромокаемую клеенку вместе с маленьким кожаным саквояжем с бриллиантами, которое он «получил в наследство» от Гитлера и в отношении которых он полагал, что они ему весьма пригодятся, начала рассеиваться вместе с утренним туманом. Его мужество и намерение передать завещание фюрера улетучились, и, кроме того, Монке отнюдь не собирался получать приказы от Баренфенгера, младшего по званию офицера.

Как только в 10 часов утра 2 мая до них дошел приказ Вейдлинга о капитуляции, Монке, Крукенберг и Баренфенгер распорядились разоружить танки, заклепать стволы всех орудий и взорвать все гранаты. Затем они начали поспешно отступать к пивоваренному заводу «Шюльттейз Патценхофер», в двадцати минутах отсюда, где посол Ха-вель одарил их сказками о Гитлере — словно их-то им и не хватало.

Спустя годы Монке признался, что некоторые члены его группы не держались вместе со всеми, а он уговаривая и* бежать в поисках безопасности (что они и делали): «Я советовал им пытаться спастись от плена, когда и как они сумеют, даже путем переодевания в гражданское платье».

Монке даже не отдавал приказ расходиться: вместо отого его группа, к которой присоединилось несколько отставших солдат и которая насчитывала от 150 до 200 человек, послала полковника вермахта Клаузена, чтобы он попытался найти советскую часть, чтобы договориться о сдаче в плен.

Из двадцати женщин, находившихся в бункере, только одна —австриячка, повариха Гитлера Констанца Манци-але — не была зафиксирована в числе спасшихся. Последний раз ее видели на Инвалиденштрассе, около железнодорожной станции Штеттинер.

На примере группы 1 мы знаем, что можно было спастись и не опускаясь в тоннели метро. Достаточно было пробраться от Инвалиденштрассе на север и там просочиться сквозь кольцо советских войск. Некоторые так и поступили. Мы знаем, что Миш таким же путем отправился по тоннелям метро. Теперь настало время поинтересоваться трудностями, вставшими на пути группы 3, в которую якобы входил Мартин Борман.

Эта группа, по всей видимости, прошла в темноте мимо левого поворота на полпути от станции «Фридрихштрассе». В результате они решили выйти на поверхность на станции «Штадтмитте». Они пробрались на Жандармен-маркт напротив того места, где театр Макса Рейнхардта стоит фасадом к двум соборам, но тут же выяснили, что дальнейшее продвижение будет весьма трудным. Тогда они перебежали обратно на станцию и попытались пробраться на Фридрихштрассе. Дойдя до моста Вейдендамм, они увидели, что путь им преграждают танки, — то самое танковое заграждение, которое раньше заметила группа 1.

Начиная с этого момента история, рассказанная выжившими из состава группы 3, значительно расходится с другими свидетельствами. Разночтения настолько значительны, что я вынужден был использовать слово «якобы», описывая предполагаемые местопребывания Мартина Бормана вплоть до этого места, то есть до моста Вейдендамм.

Когда Хью Тревор-Ропер впервые расследовал события, имевшие место в 1945 году у моста Вейдендамм, он нашел несколько очевидцев, которые утверждали, что были вместе с Борманом у этого моста и видели, как он был убит, когда в немецкий танк, на броне которого он примостился, попал снаряд базуки. Одним из этих свидетелей был Эрик Кемпка, твердо придерживающийся этой версии в своей книге «Я сжег Адольфа Гитлера», вышедшей в 1950 году. Кемпка настаивал, что видел Бормана за несколько секунд до взрыва, когда тот находился на тан-ке, полностью уничтоженном взрывом снаряда. Хотя сам он был ослеплен вспышкой, он, утверждает Кемпка, уверен, что Борман не мог остаться в живых.

Кемпка рассказал в 1945 роду своим западным следователям, что вернулся к реке и прятался там весь день вместе с группой югославских женщин, до того как попал в руки русским, бежал и добрался до Эльбы, где его схватили американцы.

По другой версии, приводимой Кемпкой, танки «Тигр» атаковали танковое заграждение на северном конце моста Вейдендамм и продвинулись метров на триста вдоль Фрид-рихштрассе, чтобы дойти до Зигельштрассе, когда в танк, рядом с которым он шел, угодил снаряд. После этого Кемпка забрался в какой-то подвал на Фридрихштрассе, где две женщины дали ему гражданскую одежду. Там он отдохнул и на следующий день направился дальше. (Совершенно очевидно, что Кемпка оказался одним из многих, кто снял свою военную форму, как только она оказалась бесполезной, и остался в гражданской одежде, которая была под ней.)

На беду, чтобы усложнить проблему, Хью Тревор-Ропер нашел еще трех свидетелей, которые утверждали, что были вместе с Борманом после взрыва танка на мосту Вейдендамм. Один из них —Артур Аксман, которому удалось бежать из Берлина и добраться до Баварских Альп, где он шесть месяцев скрывался среди своих последователей из Гитлерюгенда, пока в декабре 1945 года не был арестован за попытку организовать подпольное нацистское движение. Свидетельство Аксмана крайне важно, ибо оно расходится со всеми остальными показаниями. Об этих расхождениях будет сказано ниже, а пока прежде всего необходимо разобраться со свидетельствами насчет танкового сражения на мосту.

Гарри Менгерхаузен показывал, что Борман действительно ехал в танке, когда он видел его на мосту, но это был не тот танк, в который стреляли прямой наводкой.

Рассказ Кемпки и далее оказывается под вопросом, потому что, по свидетельству генерала Крукенберга, пять танков из его дивизии «Нордланд» решили прорываться сквозь танковый заслон на мосту Вейдендамм, и в два часа ночи они пробились, а потом сражались на Фридрих-штрассе. Борман не находился ни в одном из танков, а других там не было.

Другим якобы свидетелем этого танкового боя был личный пилот Гитлера Ганс Баур. Его показания заслуживают тщательного рассмотрения. Баур имел с собой любимый Гитлером портрет Фридриха Великого, который, как он утверждал, Гитлер завещал ему. Полотно было вырезано из своей рамы, свернуто и привязано к его рюкзаку. Баур утверждал, что он совершенно сознательно был одет в военную форму, отказавшись от гражданской одежды.

Он же утверждал, что вечером 29 апреля Гитлер отдал ему два прямых приказа. Первый из них гласил:

«Ты должен взять на себя ответственность за то, чтобы тело моей жены и мое были сожжены, чтобы мои враги не могли надругаться надо мной, как это было с Муссолини».

Второй приказ был таков:

«Я дал Борману несколько посланий Деницу. Ты должен вывезти Бормана из Берлина и доставить к Деницу с помощью твоих самолетов в Рехлине».

Первый приказ весьма примечателен, учитывая, что сообщение о смерти Муссолини дошло до бункера 30 апреля!

Ко второму предполагаемому приказу тоже следует отнестись скептически, ибо, как помнит читатель, после своего возвращения из советского плена Баур дал интервью газетам, утверждая, что лично видел, как Гитлер совершил самоубийство, застрелившись, а позднее уверял, что не был свидетелем самоубийства фюрера, каким-то образом упустил это событие, потому что «его известили об этом только после смерти Гитлера», —довольно странное несовпадение, если Гитлер возложил на него ответственность за похороны.

Еще более подозрительным выглядит заявление, сделанное Бауром позднее, что он не присутствовал при сожжении трупов Гитлера и Евы Браун, потому что не ощущал в себе достаточного «мужества», чтобы подняться в сад и убедиться, действительно ли трупы сожжены. Это противоречит не только его предшествующим утверждениям, но и его долгу оголтелого нациста.

Поэтому описание Бауром бегства Бормана требует, чтобы к нему относились с таким же скептицизмом.

Когда Баур вернулся из Советского Союза, Хью Тревор-Ропер расспрашивал его в его же доме в Западной Германии. Баур утверждал, что Борман почти наверняка погиб во время взрыва танка, хотя сам он в суматохе не видел мертвого тела. Рассказ Баура был подтвержден Линге, тоже вернувшимся из Москвы, в интервью Тревор-Роперу.

Вскоре после этого состоялась встреча между Аксма-ном (к тому времени работавшим торговым представителем в Берлине), Бауром и другими, и воспоминания Баура полностью изменились. Теперь он утверждал, что Борман не только не погиб при взрыве танка, но и что он, Баур, сопровождал Бормана в его дальнейших путешествиях. Несмотря на эту аномалию и явное стремление Баура подогнать свои новые показания под версию Аксмана, эти показания стоит проанализировать.

Заявив, что он потерял Бормана примерно минут на двадцать, Баур утверждал, что увидел его «сидящим на каменных ступеньках разбомбленного здания». Это угловой дом, там, где Шифбауэрдамм пересекается с Фридрихштрассе. Находится он по другую сторону моста Вейдендамм.

Судя по свидетельствам Аксмана, Швагермана и Баура, те, кто остался от группы 3, вернулись к Фридрих-штрассе и пошли по Шифбауэрдамм в сторону железнодорожной станции Лертер. Сегодня выбор этого направления выглядит весьма неудачным: надо было миновать находящийся на другом берегу все еще горевший рейхстаг, который, совершенно очевидно, занят советскими войсками. Станция Лертер сама по себе являлась одним из главных пунктов, куда было направлено острие наступления советских войск.

Хью Тревор-Ропер утверждал, что их показания заставили его поверить, что они шли по железнодорожным путям до станции Лертер, где разделились: Борман и Штумпфеггер пошли на восток вдоль Инвалиденштрассе в направлении на станции Штеттинер, а остальные — Рах, Науман, Швегерман, Аксман и Баур — двинулись на запад в сторону Старого Моабита.

На самом же деле, как нам стало теперь известно из советских архивов, Баур получил ранения в обе ноги, грудь и руку, когда пытался спрыгнуть на дорогу после того, как перешел железнодорожный мост над бухтой Гумбольдта, но до того, как ему удалось добраться до станции Лертер, где часа через четыре он был найден немецкими санитарами, работавшими на русских. Он наверняка не мог быть среди тех, кто двигался по Инвалиденштрассе. Швегерман, Науман и Рах спаслись (Швегерман впоследствии попал в американскую тюрьму).

Последнее воспоминание Баура о местонахождении Бормана указывало, что они якобы оказались напротив рейхстаг а на рельсах станции Лертер, в полумиле от станции. За час до рассвета они покинули убежище на Шиф-бауэрдамм и, каждый в отдельности, укрывались от советских снайперов, которые вели огонь со стороны рейхстага.

Баур, оказавшись один на рельсах, утверждает, что увидел первые проблески рассвета, а это значит, что должно было быть около четырех часов ночи, самое раннее — без четверти четыре. Даже если Борман благополучно продвигался дальше к станции Лертер и потом по Инвалиденштрассе, следующие 800 метров он должен был бы идти медленно вдоль железнодорожного пути.

Причина, почему время, когда Баур в последний раз видел Бормана, имеет такое значение, — это показания Аксмана, который заявил своим западным следователям, что он натолкнулся на мертвые тела Бормана и Штумп-феггера. Он дал такие же показания на Нюрнбергском процессе, где Борман был заочно приговорен к смертной казни, но суд не поверил показаниям Аксмана. У представителей Советского Союза были в распоряжении показания других людей, включая майора Гюнтера Вельцина, который сопровождал Аксмана в его бегстве, но впоследствии попал в руки к русским. Генерал Руденко, советский обвинитель на процессе, не представил трибуналу показания Вельцина, поэтому мы должны выуживать все возможное из показаний Аксмана.

Аксман родился 18 февраля 1913 года в Хагене. Фанатичный нацист, он в августе 1933 года унаследовал от Баль-дура фон Шираха руководство Гитлерюгендом, впоследствии потерял руку в боевых действиях на Восточном фронте в 1941 году.

Аксман возглавлял собственную группу бегства, но потерял несколько своих людей, когда пытался пройти к станции метро «Фридрихштрассе», и был схвачен вместе с остатками группы 3. Когда на мосту Вейдендамм взорвался танк, Аксман бросился в воронку от снаряда, где обнаружил Бормана, Наумана, Швегермана, Штумпфег-гера и того же Баура, который в своих новых показаниях советским следователям спустя десять лет и в своем интервью в 1956 году Хью Тревор-Роперу не смог припомнить ничего о бегстве Бормана.

Но и Аксман в своих первоначальных показаниях не мог припомнить, был ли Баур в его группе, в которой он припомнил Наумана, Швегермана и Раша.

Аксман утверждает, что он со своей группой и майором Вельцином шел тем же путем, который описывают Баур и Швегерман, — по железнодорожным путям к станции Лертер, — не столкнувшись с трудностями, описываемыми Бауром.

«Мы дошли до моста через Фридрих-Лист-Уфер западнее залива Гумбольдта. Этот мост открывал нам дорогу к станции железной дороги Лертер Банхоф. Кто-то из нас спрыгнул с моста и, к нашему разочарованию, обнаружил, что под мостом отдыхает взвод русских солдат. Они быстро окружили нас. Но, к нашему изумлению и радости, они принялись неистовым хором выкрикивать: «Гитлер капут! Войне конец!»

Потом они начали объясняться с нами на ломаном немецком языке. Все они восхищались моей искусственной рукой, а я демонстрировал ее им так, словно это последний выпуск нюрнбергской фабрики игрушек. Потом они дружески угощали нас папиросами — сигаретами с бумажным мундштуком. По-видимому, они решили, что мы простые солдаты фольксштурма, возвращающиеся после долгого и тяжелою вечера на фронте.

Эту атмосферу братания испортило психологически фальшивое поведение подвыпивших Бормана и доктора Штумпфеггера. Они начали отходить в сторонку, а потом бросились бежать Это сразу же насторожило русских, но Вельцин и я сумели отойти и улизнуть так, что нас не заметили».

Этот предлагаемый эпизод должен был занять некоторое время, после чего Аксман пробирался пять кварталов по Инвалиденштрассе до того, как оказался под сильным огнем русских. Здесь вместе с Вельцином он прятался в развалинах, пока не прошли танки, после чего они вернулись на Инвалиденштрассе. На все это ушло еще немало времени.

Возвращаясь по той же Инвалиденштрассе, теперь уже на восток, он, по его утверждению, натолкнулся на трупы Бормана и Штумпфеггера — за мостом, там, где Инвалиденштрассе пересекает железную дорогу.

В своих первых показаниях Аксман рассказывал, что они оба лежали распластанные, лунный свет играл на их лицах. Остановившись на минутку, он убедился, что они оба мертвы, но огонь советских войск помешал ему осмотреть их более подробно. Но да- при этом он убедился, что на обоих трупах не было видимых ран, никаких следов взрыва. Аксман предположил, что они убиты выстрелами в спину.

В своих интервью в 70-х годах журналисту Джеймсу О’Доннелу Аксман заявлял:

«Мы натолкнулись на тела Мартина Бормана и доктора Штумпфеггера, лежащих близко друг от друга. Я наклонился и увидел, как лунный свет играет на их лицах. Не было никаких заметных следов, говоривших о том, что они были застрелены или попали под взрыв снаряда. На первый взгляд они выглядели так, словно потеряли сознание или заснули. Но они не дышали. Я тогда предположил, и уверен в этом и сегодня, что оба они приняли яд. Мы с Вельцином не стали искать у них пульс. Нам угрожала опасность, и мы совершенно не интересовались тем, что оказались свидетелями исторического события. Мы продолжили наш путь на восток. Рассвет наступил через полчаса, уже после того, как мы добрались до Берлин-Веддинга (километрах в двух оттуда)».

О’Доннел утверждал, что Аксман сказал ему, что нашел трупы до трех часов ночи, и это подтверждалось многими сделанными впоследствии заявлениями Аксмана, в которых он сообщал, что это произошло между половиной второго и двумя.

Танковый бой и взрыв на мосту Вейдендамм, судя по многим свидетельствам, произошли около половины третьего!

В то время, когда, по утверждению Аксмана, он видел Бормана и Штумпфеггера, он должен был находиться на Шифбауэрдамм, следуя вдоль железнодорожных путей, так что в его ссылках на время имеются существенные противоречия. Быть может, стоит проверить разногласия во времени в показаниях Баура и Аксмана, насчитывающие от двух до трех часов. Если верить показаниям Баура, то Аксман нашел трупы Бормана и Штумпфеггера задолго до того, как они были убиты.

Итак, почему Баур изменил свои показания — после более чем десяти лет и после многочисленных бесед со своими нацистскими коллегами, — но изменил столь неудачно?

Ответ может заключаться в том, что к тому времени, когда Баур выдавал свою пересмотренную версию, Акс-ману уже перестали верить — отчасти из-за того, что упоминания им времени того или иного события для любого сведущего человека выглядят сомнительными (хотя никто не знал, ради чего он это делает, учитывая, что первые его показания были даны им сравнительно вскоре после событий). Значит, если верить вторым показаниям Баура — особенно в связи с тем, что они полностью противоречат его первоначальным показаниям, нельзя было, чтобы они целиком соответствовали сомнительным подсчетам времени, приводимым Аксманом.

Если верить Бауру, то его новые показания могли делаться только в надежде на то, что они придадут достоверность тому, что путешествие Баура, Аксмана и Бормана вдоль железнодорожных путей действительно имело место. Должны ли мы верить, что именно это стало причиной неожиданного изменения показаний Баура?

Другая серьезная причина не верить показаниям Аксмана заключается в том, как он описывает местонахождение трупов Бормана и Штумпфеггера и, что менее важно, почему такой фанатичный нацист, как Аксман, знавший, что Борман несет с собой последнее завещание фюрера и другие документы, которые должны попасть в руки Дени-ца, не взял эти документы, оставляя их, чтобы они попали в руки русских.

Местонахождение трупов, как мы увидим позднее, будет иметь первостепенное значение в 70-х годах — спустя более двадцати лет после интервью, данного Аксманом Хью Тревор-Роперу, — поэтом здесь уместно рассмотреть некоторые несоответствия в этом вопросе. Это довольно трудно проделать благодаря упрямству историков, которые утверждают, что они были правы во всем. Эта тенденция вносить со временем поправки очень четко видна в отношении железнодорожного моста на Инва-лиденштрассе. Историки и писатели, исследовавшие те события, поначалу отмечали, что, если бы тела Штумп-феггера и Бормана лежали распростертыми на спине на мосту, их наверняка бы заметили другие беженцы, о которых известно, что они двигались этим маршрутом и проходили мимо этого места. Однако таких свидетельств нет.

Некоторые авторы пытались справиться с этой проблемой, простодушно решив, что Аксман имел в виду станцию метро, находившуюся в четырехстах метрах севернее главной железнодорожной станции, а вовсе не основную станцию. Другие искали объяснение в том, что Аксман увидел трупы на рельсах под мостом Лертер, перегнувшись через перила, чтобы лучше рассмотреть их. В таком случае он не мог проверить их пульс, и это вообще никак не совпадает с его показаниями, которые в главном являются образцом последовательности.

Оценивая показания Аксмана, я не обращал большого внимания на разночтения во времени, потому что люди весьма часто неправильно определяют время. Меня не обеспокоили также несоответствия в описании боевой обстановки. Я готов был поверить показаниям Аксмана, показаниям убежденного нациста, который мог говорить правду, а мог и не говорить. Я не придал значения и изменениям в его показаниях в отношении причин смерти — сначала он предположил, что Борман и Штумпфеггер были застрелены в спину, потом склонился к версии, что они покончили самоубийством, а позднее выражал полную уверенность, что они приняли цианистый калий, —человеческой натуре свойственно округлять и так уже хорошо складную историю. Гораздо больше меня интересовало другое: зачем разумному, интеллигентному человеку, такому, как Баур — профессиональному летчику, — ставить себя под удар и выглядеть смешным, столь радикально меняя свою историю.

Тем не менее появилась необходимость подтверждения версии Аксмана. Дело в том, что 17 февраля 1953 года майор СО Иоахим Тиберциус написал в бернской газете «Дер Бунд»:

«После взрыва я потерял Бормана из виду, но столкнулся с ним у отеля «Атлам». К тому времени он уже сменил свою форму на гражданскую одежду. Мы вместе отправились по Шифбауэрдамм и Альбрехт-штрассе. Потом я окончательно потерял его из виду, но у него был шанс спастись, как спасся и я».

Одежда Бормана оставалась нерешенной проблемой, поскольку одни главные свидетели описывали его то в полной форме обергруппенфюрера СС, то в коричневой форме нацистской партии без знаков отличия, то в серой военной полевой форме. Совершенно очевидно, что свидетельство Тиберциуса поставило версию Аксмана под сомнение, поскольку путь, которым якобы шли Борман и Тиберциус, был именно тем путем, которым двигалось большинство беглецов, то есть путем, избранным группой Монке, и, судя по времени, упоминаемому Тиберциу-сом, они с Борманом шли примерно в двадцати минутах ходьбы позади группы Монке.

Все это ставит перед нами загадку, которая, как мы увидим, с течением времени становится все значительнее. Потому что если Тиберциус говорит правду, то Баур лжет, — факт, вполне совпадающий с тем, что он менял свои свидетельства. Еще более существенно то, что показания Тиберциуса означают, что свидетельство Аксмана, вероятно, лживо. Аксман якобы сбежал и скрывался в доме своей любовницы в Веддинге, и его показания, правдивые или лживые, лежат как дымовая завеса над всем местом действия: декорация для обнаружения предполагаемых трупов Бормана и Штумпфеггера и одной из самых важных в истории патологоанатомических опознаний.