ПОДОЗРЕНИЯ СОВЕТСКИХ СПЕЦИАЛИСТОВ

Советские патологоанатомы выдали свой ненадежный отчет, и прошло почти полвека, прежде чем стало очевидно, что они работали под страшным давлением, вынуждающем их прийти к выводам, которые должны были удовлетворить Сталина, с нетерпением ожидавшего их заключения.

Первое свидетельство, ставшее достоянием общественности и потянувшее последующие разоблачения, имело своим источником Сергея Владимировича Мироненко, директора Главного государственного архива СССР, расположенного в Москве на Большой Пироговской улице. Он продемонстрировал, как он считал, части черепа Гитлера, найденные в простой картонной коробке, в каких продают ботинки, помеченной синими чернилами шариковой ручки, вместе с фотографиями дивана со следами крови, стоявшего в комнате Гитлера (на этом этапе уже без обивки, которая была отправлена для анализа) и запачканной кровью деревянной стойкой от того же дивана, после того как диван был полностью разобран.

Эти находки сопровождались шестью толстыми фолиантами объемом более двух тысяч страниц — протоколы допросов свидетелей из числа обитателей бункера, проводившимися советскими органами внутренних дел, а также заключения экспертов — как патологоанатомов, так и разведчиков, — направивших свои донесения Лаврентию Берию, печально знаменитому главе секретной полиции, который, в свою очередь, докладывал их непосредственно Сталину.

Еще до обнаружения этих фолиантов ходили слухи, что останки «Гитлера» и «Евы» были уничтожены еще лет двадцать назад после нескольких перезахоронений. Даже после тщательного изучения фолиантов советские журналисты повторяли все ту же глубоко укоренившуюся версию. Подлинная судьба останков станет очевидной позднее в тексте данной книги.

Из показаний Кэте Хейзерман и данных первоначального патологоанатомического вскрытия, проведенного в мае 1945 года, мы знаем, что протезы нижней челюсти с несколькими коронками и отделившаяся нижняя челюсть, предъявленные Хейзерман, были изъяты из трупа Гитлера и использованы в качестве вещественных доказательств для идентификации. Эти протезы и нижняя челюсть были, по всей видимости, переправлены из Берлина в Москву, где они и затерялись в архивах КГБ; они не фигурировали в последних расследованиях.

В 1993 году среди слухов о том, что же хранится в московских архивах, появились намеки на то, что в Москву были отправлены фрагменты какого-то черепа без нижней челюсти, возможно, в соответствии с тогдашним увлечением русскими френологией. Однако Мироненко не разрешил западным патологоанатомам осмотреть эти останки.

Содержание коробки из-под ботинок может оказаться вещественным доказательством в охоте за одной из самых кровавых фигур современности. По словам корреспондентки «Известий», когда она держала в руках высохшие останки, я испытывала страх, не столько страх прошлого, сколько будущего — страх перед идеями и замыслами, которые могут прорасти из такого обычного человеческого черепа».

Когда было объявлено о находке черепа, я немедленно предложил простой способ идентификации, который не имели в виду московские архивисты, до того как я обратил на него их внимание. Я предложил сделать рентгеновские снимки глазных впадин найденного черепа для сравнения с рентгеновскими снимками черепа Гитлера, хранящимися в архивах США. Таким образом можно было бы доказать, принадлежал ли обнаруженный советскими архивистами череп Гитлеру или нет. Мое предложение помочь было встречено молчанием.

Существовала еще одна возможность, на которую я обратил их внимание. В 70-х годах Рейдар Согнес, профессор ортодонтологи и Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, создал модели гитлеровских протезов, основываясь на трехмерных реконструкциях, отталкивавшихся от двухмерных рентгеновских снимков, хранящихся в американских архивах, а также на схемах и описаниях зубов Гитлера, оставленных профессором Блашке. Эти протезы можно было приложить к обнаруженному черепу и убедиться, совпадают ли они.

В то время как положительная идентификация с помощью этого метода позволила бы определить, принадлежит ли череп, находящийся на Большой Пироговке, Гитлеру, отрицательный результат означал бы только одно: этот череп не подлинный. В конце концов, нигде не было помечено, что это череп Гитлера. Негативный результат не исключал бы точную идентификацию, проведенную советскими специалистами в мае 1945 года.

Мои подозрения в отношении подлинности этого черепа усилились после еще одного, ничем не аргументированного отказа в разрешении исследовать останки. Я засомневался, существует ли в действительности этот череп, поскольку на фотографиях коробка выглядела такой тонкой, что развалилась бы под тяжестью останков, не оставляя сомнений в том, что в этой коробке не могло уместиться основание черепа, не говоря уже обо всем черепе.

Только один фрагмент черепа (ошибочно названный затылочной костью) был представлен для конфиденциального исследования. Однако исследование этого фрагмента также дало повод для серьезных сомнений насчет его происхождения, сомнений, которые будут в дальнейшем сформулированы в данной книге.

Изучение шести больших фолиантов, обнаруженных вместе с черепом, более обнадеживает, поскольку не приходится сомневаться в их подлинности. Это увлекательная история.

В 1945 году советские представители в Берлине изо всех сил потакали сталинским причудам и всячески старались успокоить его патологические страхи, что Гитлер каким-то образом в конце концов перехитрил его. Неуверенность патологоанатомов была смягчена в докладе заместителя министра внутренних дел Ивана Серова его начальнику Берии. Он писал: «Перечисленные документы (теперь недоступные) и фотографии содержат доказательства правильности опознания Гитлера. Нет никаких сомнений, что труп Гитлера идентичен (то есть подлинный)».

Сталин в Москве оставался в высшей степени подозрительным, особенно когда британский генерал-майор Форт, пытаясь выудить информацию, старался убедить в Берлине генерала Синева, что англичане абсолютно не сомневаются, что Гитлер мертв и что русские владеют его трупом. Продемонстрировав таким образом свою якобы уверенность, Форт тут же подорвал ее, попросив Синева предоставить ему результаты обследования зубов, найденных во рту трупа, обнаруживая тем самым свое неверие.

В конце лета 1945 года Сталин поручил представить ему специальный доклад о смерти Гитлера. Ответственность за этот доклад была возложена на генерала Кобуло-ва из НКВД (впоследствии он был расстрелян вместе с Берией. Донесение было подготовлено и направлено тогдашнему министру внутренних дел Круглову 19 января 1946 года. Главный начальник, отвечавший в НКВД за дела военнопленных, дал этой операции довольно вызывающее название «Миф».

Когда летом 1945 года западные союзники стали задавать вопросы по поводу данных о зубах и обнаружении трупа Гитлера, Серов в истерике запрашивал Берию:

— Что он должен сделать, чтобы удовлетворить Сталина?

— Должен ли он обращаться к союзникам по поводу информации, которой они могут располагать?

— Должен ли он заново проверить весь район в Берлине, где были найдены трупы?

— Должен ли он врать и сам выпутываться из всей этой заварухи?

Никакого ответа от коварного Берии не зафиксировано, но впоследствии было высказано мнение, что офицеры СМЕРШа, проводившие первое обследование трупов, действовали слишком поспешно, не проявив достаточной тщательности и отнесясь к «фрицам» слишком снисходительно. Эта ошибка не должна повториться. Неудовольствие Сталина докладом СМЕРШа, представленного ему Абакумовым, заместителем министра обороны, совершенно очевидно лишило Серова спокойствия, он понимал, что такое раздражение, если оно повторится, может иметь самые серьезные последствия для его будущего.

Соперничество между Серовым и Абакумовым становилось все острее. Абакумов твердо стоял на том, что пер вые патологоанатомические обследования, безусловно, подтвердили — достаточно зубок как вещественных доказательств! — что это труп фюрера, хотя они не установили причину смерти. Серов, с другой стороны, поносил следователей СМЕРШа, обвиняя их в некомпетентности и тем самым нападая на Аббакумова, который опередил его, получив доклад первым.

Материалы, содержащиеся в фолиантах, показывают, что Серов полагал, что Сталин уверен, что патологоанато мическое обследование свидетельствует о том, что был совершен посмертный подлог и что Гитлер сумел бежать: «Мы раскроем пути, по которым бежали из Имперской канцелярии».

Серов начал свою операцию «Миф» самым неудачным образом. Он знал, что советские эксперты во главе с московским патологоанатомом профессором Семеновским, консультирующие сейчас Сталина, твердо установили, что отравление цианистым калием не имело места, что ампулы с цианидом были подлогом. Сталин считал это за доказательство того, что этот труп не принадлежал Гитлеру, но НКВД все еще хотело выяснить, как умер человек, чей труп нашли в бункере. Что бы ни писал Серов, его задача была ясна: найти конкретные доказательства того, в результате чего наступила смерть. Единственное доказательство, которое удовлетворило бы Сталина и убедило бы его, что труп принадлежит Гитлеру, было бы доказательство, что смерть наступила в результате пулевого ранения. Ход мыслей Серова раскрывают многие фразы в материалах фолиантов: «предполагаемое самоубийство», «воображаемая смерть» и тому подобное — они свидетельствуют о его убеждении, что любой труп, который предположительно застрелили выстрелом в голову, а потом инсценировали самоубийство с помощью цианистого калия, не мог принадлежать фюреру, а должен был принадлежать его двойнику.

Частью этого колоссального расследования, предпринятого многоликим НКВД, стали оперативные группы в каждом крупном немецком городе, оказавшемся после войны под контролем советских войск, которые занялись поиском доказательств наличия двойников, известных местному населению.

Эта, казалось бы, немыслимая задача быстро дала свои результаты. Оперативная группа в городе Бернау получила информацию о некоем Густаве Велере, который был очень похож на фюрера. До 1944 года он проживал в Берлине. Его неоднократно вызывало гестапо и предлагало изменить прическу и сбрить усики. НКВД выяснил, что Велера вызывал лично Гиммлер и предупредил его: «Если ты по-прежнему будешь причесываться так же, как фюрер, то исчезнешь навсегда».

НКВД старался найти следы Велера и допрашивал сотрудников гестапо, имевших отношение к этому делу. В донесениях НКВД была фотография Велера. На ней он очень напоминал Гитлера.

Невозможно было увязать живого Велера с мертвым фюрером, но скрупулезные допросы сотрудников гестапо подтвердили, что двойники существовали и гестапо знало о них. Эти донесения из Берлина вынуждали советских чиновников изменить свое отношение к захваченным ими обитателям бункера.

Обнаруженные в московских архивах инструкции, касающиеся операции «Миф», включают пункт, подчеркивающий необходимость систематического подхода: «Наличие серьезных разночтений в данных о предполагаемом самоубийстве Гитлера требуют тщательной проверки. Необходимо осуществить тщательное и всеобъемлющее расследование версий о «самоубийстве» в соответствии с разработанным планом».

Пункт 3 этого плана предусматривал: «Обеспечить, чтобы в камере каждого подследственного был агент».

НКВД теперь готовился к «активным допросам». Начальнику Бутырской тюрьмы было приказано оборудовать камеры на двоих, хорошо изолированные друг от друга. Один из этих двоих должен был быть агентом НКВД. Начальник тюрьмы должен был также подготовить нужное количество помещений для допросов и обеспечить «особые меры» для наблюдения за арестованными, их охрану и сопровождение.

Из московских лагерей, где содержались военнопленные, отобрали восемь заключенных — тех, кто служил в бункере до самого конца, включая Линге и Баура. Протоколы допросов, которые длились по восемь-девять часов и проходили большей частью по ночам, в делах отсутствуют, их заменяют конспекты. Тем не менее можно установить, что Линге и Бауру не разрешали днем спать, их одели в рваное тряпье, что усугубляло испытываемый ими ужас.

Из документов явствует, что Линге не доверяли. Когда его схватили, он дал сомнительные показания, будто бы заранее приготовил одно одеяло, чтобы завернуть в него труп, и положил это одеяло в коридоре около комнаты Гитлера в ожидании его самоубийства. Как это могло бытъ, спрашивали советские следователи, когда должно было быть два самоубийства? При такой похвальной предусмотрительности нужно было бы приготовить два одеяла?!

Более того, хотя Линге корчился от ярости и страха, вызванных холодом и голодом, он говорил своему сокамернику (агенту НКВД, немцу, которого звали Бемен), что никогда не расколется и поэтому его нельзя будет обвинить во лжи, потому что только Мартин Борман и он знают правду!

Тем не менее следователи были уверены, что он лжет и что он намеренно отослал в последнюю минуту из кабинета Гитлера второго камердинера, чтобы он, Линге, «освободился от свидетеля». Во всех показаниях, которые Линге давал советским следователям, он ни разу не упоминал о каком-либо запахе вроде цианида, а только о едком дымке, в отношении которого они не верили, что его можно было унюхать через закрытую дверь, не пропускавшую запахов.

Высокомерие советских следователей, допрашивавших Линге насчет пулевой раны на виске у Гитлера — по словам Линге, «маленькая капля крови», — заставило его после возвращения в камеру признаться Бемену. Донесение Бемена представляет собой весьма интересное чтение: задаваемые ему провокационные вопросы вызвали у Линге ответ, от которого у меня глаза на лоб полезли от удивления:

«Они спрашивали меня о пулевом отверстии и о том, были ли на одежде следы крови. Я ответил, что заметил кровавое пятно на правом виске —- красное пятно — размером не больше трех почтовых марок. Я не знал, действительно ли это рана от пули —это красное пятно могли и нарисовать».

Как мог Линге, якобы последний человек, который видел Гитлера живым, и первый, кто увидел его труп, даже предполагать, что пулевая рана могла быть нарисована? Это весьма странное заявление, к тому же одно из многих подобных. Интересно также, что «маленькая капля крови» на виске увеличилась до размера трех почтовых марок, чтобы удовлетворить допрашивающих, и что в первоначальных показаниях Линге утверждал, что видел кровь на левом виске.

Я должен согласиться с позицией следователя, допрашивавшего Линге, что невозможно поверить, чтобы Линге не мог описать более точно рану на виске, если он видел ее на самом деле. Вместо этого Линге даже не приблизился к истине, хотя предполагаемое пулевое ранение было основой его показаний. Я согласен, что это только подтверждает отсутствие какой-либо раны от пули.

В показаниях Линге есть одна весьма интересная фраза. Линге утверждал, что вошел в кабинет Бормана, чтобы сказать ему: «Это произошло, министр», — якобы имея в виду, что Гитлер застрелился. Но в тот момент Линге, как предполагается, не открывал дверь в комнату Гитлера, и эта фраза приобретает иное значение, которое мы рассмотрим ниже.

Показания Линге в отношении Евы Браун также весьма причудливы: не говоря уже о том, что он не заметил никаких следов на теле, Линге, похоже, не мог вспомнить и остальные детали, даже такую, как кто именно выносил тело Евы из бункера.

Из показаний Линге становится ясно, что советские следователи подозревали, что если и был выстрел, покончивший с Гитлером, то ответственность за это лежит на Линге. (На это намекает и Елена Ржевская, одна из переводчиц при допросах Линге, в своей книге «Конец мифа Гитлера».) Завершающий комментарий офицера НКВД, проводившего допросы Линге, в разделе, посвященном версии Линге о предполагаемом самоубийстве, звучит так: «Я лично никогда не слышал ни об одном случае, когда муж и жена, совершая самоубийство, прибегали к разным способам. Точно так же не могу себе представить, чтобы эти люди мирно сидели рядышком на диване».

Допросы Баура, который тоже подвергался пыткам голодом и холодом и который делил камеру с агентом «Б-III»,также содержат некоторые интересные моменты. Баур страдал обмороками и депрессией, но в общем оставался «слишком спокойным». Тем не менее он рассказывал, что «узнал о смерти Гитлера от Геббельса и Бормана, когда трупы уже были сожжены в саду. Его ничто не удивило, кроме того, что вождь застрелился из обычного армейского пистолета, а не воспользовался своим прекрасным личным оружием». (Читатели припомнят, что на полу лежали не один, а два прекрасных личных пистолета «вальтер»; никто до этого не упоминал армейский пистолет.)

Советские следователи отнеслись весьма подозрительно насчет «банальностей в рассказе о том, как он прощался с Гитлером», особенно имея в виду, что Баур не только не подошел к телу, но и не попрощался ни с кем, не стал расспрашивать других свидетелей в Берлине и даже в советских лагерях, что же в действительности случилось с Гитлером, — факт, который они сочли «странным безразличием». Они считали ответ Баура, что он намеревался выяснить все после того, как спасется из бункера, очевидной ложью, учитывая то, что они знали от своих агентов, помещенных среди заключенных. Они были уверены, что его реакция является следствием чувства вины, и неоднок ратно предлагали своим начальникам в НКВД «признать тот факт, что Баур так невозмутим, потому что он знает, что это все обман».

Бесконечные часы перекрестных допросов свидетелей не приблизили следователей к истине. Серов приходил в отчаяние, но он уже подготавливал арену для нового раунда жульничества.