КРУГ ВТОРОЙ ДУНОВЕНИЕ ГОСПОДА

Год, предшествовавший отплытию Магеллана, оказался богат событиями для Испании. Вполне возможно, что эти-то события и сделали испанского монарха куда сговорчивее относительно новой экспедиции, нежели его соседа.

В 1519 году Кортес выступил на завоевание Мексики, основал 21 апреля город Веракрус («Истинный крест») и в течение ближайших восьми лет сокрушил две великие, но, увы, языческие цивилизации Северной Америки - ацтеков и майя.

В 1519 году мавританский пират Хайр-эд-Дин стал Барбароссой II, пашой всего Алжира, после чего испанским капитанам не оставалось ничего иного, как засунуть поглубже на дно своих рундучков карты Средиземного моря. Надолго ли? Кто знает...

В 1519 году (по другим данным - в 1518-м) в водах Карибского моря впервые было зафиксировано появление английских пиратов - появление эпизодическое, вызванное, скорее всего, каким-нибудь штормом или поломкой руля, но тем не менее... Это был двухсотпятидесятитонный корабль, точно рассерженный еж ощетинившийся пушками. Он притаился в одной из укромных бухточек Пуэрто-Рико, и его экипаж за стуком топоров не услышал плеска буруна испанской каравеллы, показавшейся у входа в ту же бухту. Испанский капитан не поверил собственным глазам, но все же на цыпочках убрался восвояси. Он был настолько ошеломлен видом британского флага, что чувствовал, вероятно, - подобное донесение не примут всерьез. И не сообщил об этом инциденте ни одной живой душе. Но какой-то честный патриот из его экипажа не замедлил оповестить Севилью, и губернатор получил высочайшую выволочку за то, что в его водах безнаказанно разгуливают подданные Генриха Тюдора. Рикошетом досталось и капитану, но поезд, как говорится, ушел...

Когда папа делил весь мир между Испанией и Португалией, он не забыл предусмотреть возможность самозванства, и корабль любой третьей страны, вышедший в Атлантику, согласно его воле расценивался как пиратский, а команда этого корабля причислялась к еретикам (ибо только еретик способен не подчиниться воле Ватикана). Иными словами, такой корабль автоматически оказывался вне закона, и захват его или потопление было делом богоугодным. Вот почему появление англичан у берегов Центральной Америки настолько мало взволновало самоуверенных испанцев, а те, кто упустил законный приз, вызвали монаршье неудовольствие. И теперь мы даже не знаем имен первых британских пиратов Карибского моря. Беглое упоминание в одном из урочных отчетов - вот и все. Ах, как же были тогда недальновидны кастильские гранды! Прозрение придет к ним гораздо позже, когда ничего нельзя уже будет поправить...

Английский военный корабль начала XVI века.

На циферблате времени уже ясно обозначилось начало конца испанской монополии на американские воды, и это отчетливо видели все, кроме самих испанцев. Хотя исторический опыт мог бы их научить, что нельзя открыть что-нибудь стоящее только для себя самого. В том числе и Америку. Прошел какой-нибудь год-другой - и испанцам пришлось уже столкнуться с целой эскадрой, тоже под чужий флагом. На этот раз на нем была вышита саламандра Франциска I, сменившая дикобраза Людовика XII. Сколько было кораблей, мы не знаем, но имена двух капитанов известны хорошо. Собственно, имя было одно - Жан. Различно звучали лишь фамилии - Анго и Флери.

Первый был оружейником из Дьеппа, за свои подвиги в испанских морях он получил от Франциска I дворянство и стал впоследствии главой богатейшей торгово-пиратской фирмы, располагавшей целым флотом отлично оснащенных судов и огромным штатом картографов, навигаторов и ученых разных специальностей. Среди его потомков был Луи Анго - побочный сын Людовика XV, приходившийся прадедом по материнской линии прославленному поэту XIX века Жюлю Амедею Барбе д`Оревильи.

При том же дворе Людовика XV и, в XIX веке, Луи Наполеона встречается и фамилия второго: это знаменитый Андре Эркюль де Флери, кардинал и воспитатель Людовика, и граф Эмиль Феликс Флери, генерал и в 1869-1870 годах посланник в Санкт-Петербурге. Имели ли они какое-то отношение к Жану Флери - неизвестно в точности, хотя оба эти вельможи, бесспорно, могли бы гордиться таким предком. Достоверно же то, что Жан Флери был капитаном корабля, входившего в эскадру Анго.

Впрочем, не исключено и то, что кораблей было всего два, хотя тут есть сомнения прежде всего арифметического порядка. Не утруждая себя понапрасну поисками добычи, Анго предпочитал терпеливо дожидаться, пока она сама приплывет к нему в руки. И поэтому крейсировал примерно на тридцать седьмом градусе северной широты, между мысом Сан-Висенти - юго-западной оконечностью Пиренейского полуострова - и островами Санта-Мария и Сан-Мигел, самыми восточными в Азорском архипелаге.

Терпение его было вознаграждено, и не единожды. В один прекрасный день 1521 года банкиры Севильи не дождались сразу трех каравелл с сокровищами западных Индий, а год спустя Флери повторил этот подвиг уже самостоятельно (Анго в это время занимался другим «делом»). Вот этот-то второй эпизод и наводит на мысль: мог ли Флери на одном корабле захватить сразу три каравеллы? Ведь одна, а то и две вполне успели бы удрать. Другое дело, если пираты располагали целой флотилией и, что весьма вероятно, каперским свидетельством христианнейшего монарха Франции.

Анго и Флери хорошо знали, что делали. Им и в самом деле ни к чему было гоняться за испанскими кораблями. Сокровища, какие не снились и царю Соломону, методично совершали один и тот же путь. Точнее - два.

Первый начинался неподалеку от мыса Сан-Висенти, в гавани Севильи-Сан-Лукар-де-Баррамеде, единственной, имевшей право торговли с Америкой. Там партнерами Севильи были Номбре-де-Дьос, заложенный Никуэсой, Веракрус и Портобело. Ежегодно весной из Испании в Новый Свет спешил так называемый «серебряный флот», чтобы забрать в Веракрусе сахар и табак, кошениль и индиго, а главное - серебро и медь.

В том же Сан-Лукаре подготавливался и второй флот - «золотой», регулярно, тоже один или два раза в году циркулировавший между Старыми Новым Светом. Его главной целью была колумбийская Картахена. Товары «золотого флота» были в основном те же, что «серебряного», только вместо серебра и меди в трюмы его галеонов загружали золото Перу и изумруды Гренады.

Многие галеоны шли в Америку с грузом ртути: она нужна была для очистки золотоносных и сереброносных руд.

Из Сан-Лукара корабли шли вдоль берегов Америки до Канарских островов или до островов Зеленого Мыса, дальше трасса примерно повторяла маршрут Колумба и приводила либо к Малым Антильским островам, либо к Багамским, оттуда корабли брали курс на Гавану и наконец достигали гавани Веракрус в Мексике или - через колумбийскую Картахену (такой же промежуточный складочный порт, как Кальяно в Перу) - Портобело в Панаме. Такова была первая половина пути «золотою флота».

Собственно золотым или серебряным он становился в Веракрусе, Картахене или Портобело. Оттуда отяжелевшие корабли возвращались к Гаване, служившей постоянным местом сбора, и дальше шли уже совместно к берегам Флориды, где их подхватывал Гольфстрим и доставлял прямехонько к Азорским островам, а оттуда не составляло никакого труда добраться до Сан-Лукар-де-Баррамеды. Весь этот кольцевой маршрут соблюдался столь неукоснительно, будто его предписал сам папа. Естественно, что он не мог долго оставаться тайной, и испанцев поджидали у порога их родного дома многие, кому хватало сообразительности рассчитать направления течений и ветров. Такие, например, как англичанин Робер Ренеджер, захвативший примерно в те же годы со своими пятью кораблями испанский галеон «Сан Сальвадор», дабы столь простым способом возместить стоимость конфискованного у него в Испании груза (по крайней мере, такое объяснение он выдвинул в свое оправдание по возвращении в Саутгемптон).

Три каравеллы, захваченный Жаном Флери в 1522 году, надолго сделали его хозяином положения в афро-европейских водах. Мало того, что это были именно те корабли, на коих Кортес отправил из Веракруса в Севилью награбленные в Мексике сокровища. принадлежавшие последним властителям инков - Монтесуме и Куаутемоку. Маски и идолы из чистого золота; рукописи и разного рода украшения; ограненный в виде пирамиды изумруд в кулак величиной; драгоценные ткани и сосуды - они, конечно, тоже не были лишними. Но подлинным сокровищем для пиратов, воистину не имеющим цены, оказался набор сверхсекретных морских карт с подробно нанесенным на них маршрутом «золотого флота». В марте 1524 года, внимательно изучив трофейные испанские документы, Флери захватил еще один испанский корабль - на этот раз у Канарских островов. Через два года и два месяца испанские документы фиксируют еще один такой же подвиг Флери, и можно не сомневаться, что в подобные отчеты включались только воистину бедственные для испанцев случаи. Полтора года спустя Флери был наконец схвачен и в ноябре 1527 года повешен в Испании.

Испанская карта XVI века.

Но кровопускания «золотым флотам» продолжались. Эти флоты стали теперь исчезать один за другим, но должно было пройти еще пятнадцать лет, прежде чем твердолобые испанские монархи признали свое бессилие перед пиратами в собственных, как они считали, водах. Никакие молитвы «Мадонне мореплавателей», превосходно изображенный в 1530-1535 годах Алехо Фернандесом и помещенной в капелле севильского Алькасара (где она благополучно пребывает по сей день), не помогали. Лишь в 1537 году Карл осознал наконец всю серьезность сложившейся ситуации и ввел нерушимые правила для своих капитанов. Ни один из них не имел теперь права совершать сквозные одиночные рейсы через океан, «золотые и серебряные флоты» (не менее трех десятков судов) стали сопровождаться конвоями, а в состав каждого экипажа отныне включали определенное число - в зависимости от ценности груза - вооруженных до зубов солдат. Это было возрождение античной противопиратской практики, известной и в Средние века под названием «адмиральство». Вот и теперь капитаны галеонов выбирали из своей среды старшего - адмирала. С этого времени положение резко изменилось. Да и сами эти флоты существенно изменились - в них стали явно преобладать огромные галеоны, способные заменить собою не одну каравеллу и тем свести до минимума количество рейсов. Так было рентабельнее для севильских магнатов. Но так было рентабельнее и для пиратов. На тридцать седьмой параллели северного полушария всегда можно было увидать английский корабль, терпеливо выжидающий своего часа.

Английское наречие зазвучало на морях еще в 1497 году, почти за четверть века до дебюта Магеллана. Основанная в 1485 году в Дептфорде (теперь в черте Большого Лондона) Генрихом VII верфь с первоклассными доками (это в них работал в 1698 году Петр I) один за другим спускала со своих стапелей высокомореходные корабли. И вот теперь, в 1497 году, бристольские купцы с согласия того же Генриха VII, который был непрочь обзавестись собственным Колумбом, снарядили экспедицию на поиски западного морского пути в Индию и Китай. Первую, но не последнюю. Ее возглавил уже упоминавшийся генуэзец (стало быть, земляк Колумба) Джованни Габотто, ставший в Англии Джоном Каботом. В этом и следующем годах он открывает Лабрадор, остров Ньюфаундленд с его рыбообильной банкой (с 1504 года эта банка была, можно сказать, оккупирована бретонским рыбаками) и солидный кусок североамериканского побережья.

Однако сыну Кабота и участнику его экспедиции, Себастьяну, человеку крайне честолюбивому и склонному к всяческой саморекламе, претили черная неблагодарность и скупердяйство английского короля. Он переселился в 1518 году в Испанию, где был пожалован званием «первого кормчего Кастилии», и в 1526-1530 годах нанес на испанские карты реки Ла-Плата, Парана и Парагвай. А уже два года спустя Альмагро и Писарро выступили на завоевание перуанской империи инков, чтобы бросить ее к августейшим стопам.

Весной 1536 года каравелла «Сантьяго» под командованием Эрнандо Грихальвы, доставившая в Перу припасы для Писарро, отбыла из порта Пайты в западном направлении без определенной цели. Скорее всего, Писарро или сам Грихальва вздумали примерь к себе лавры Колумба: а вдруг и их ожидает где-нибудь на западе еще один неведомый континент! Открытый в этом безумном плавании архипелаг, получивший впоследствии название Лайн, казалось, и впрямь явился им улыбкой Фортуны: ведь и Колумб нашел поначалу всего лишь россыпь островов.

Еще немного - и была бы обнаружена Новая Гвинея. Однако ужасные условия плавания, недостаток воды и съестного привели к бунту на борту «Сантьяго». Грихальва был зверски убит своей командой, но жертва эта была бессмысленной: обратного пути не было, слишком далеко углубились испанцы в южные воды...

Открытие Новой Гвинеи не состоялось, хотя люди Грихальвы, сами того не подозревая, все же достигли ее. У нынешнего полуострова Чендравасих, или Доберай, венчающего ее северо-западную оконечность, «Сантьяго» в самом буквальном смысле этого слова развалился на части. Те, кому посчастливилось выбраться на берег, угодили в плен к папуасам, так и не узнав, где они находятся. Год-другой спустя семерых уцелевших от цинги и иных невзгод выкупил губернатор Молукк Антониу Галван. Судьба их неизвестна. Возможно, они умерли в португальской тюрьме: так бывало не единожды...

Здесь уместно попутно заметить, что в эти годы, а точнее в 1543 году, испанцы упустили блестящую возможность сделаться властителями морей на долгие-долгие годы: именно тогда в Барселоне местный изобретатель Бласко де Гарлай, как сообщают архивные документы, демонстрировал большое колесо, снабженное лопастями и приводившееся в движение силой пара. Но эта поистине эпохальная новинка (если только документы не сфальсифицированы задним числом) не привлекла внимания судостроителей и рассматривалась в лучшем случае как курьез, цирковой аттракцион. К счастью для изобретателя, не привлекла она и внимания инквизиции.

Что же до Новой Гвинеи, то испанцы открыли-таки ее в третий раз - после Минезиша и Сааведры - шесть лет спустя. 20 июня 1545 года это название начертал на своей карте Иньиго Ортис Ретес, участник южноморской поисковой экспедиции Руя Лопеса де Вильяловоса, снаряженной на пяти кораблях. Ретес дал острову это имя из-за внешнего сходства папуасов с жителями африканской Гвинеи, и отсюда естественно напрашивается вывод, что раньше он был либо работорговцем, либо пиратом, либо тем и другим (что вероятнее всего). Испанцы узнали об этом открытии только через три года, когда жалкие остатки вконец измученного экипажа Ретеса достигли наконец родных палестин после долгих и опасных приключений. И оно имело последствия довольно неожиданные: после долгих ученых размышлений придворные картографы объявили, что Новая Гвинея - это вовсе не остров, а полуостров. Если же выражаться еще точнее - это выступ искомой Южной Земли. Могли ли они доставить большую радость его величеству! Отныне, и уже окончательно, все помыслы и надежды Севильи были там, в южных морях.

Однако, погнавшись за пока еще призрачной синей птицей, испанский король, сам того не заметив, упустил вполне реального журавля. И какого!

После возвращения из Южной Америки в Европу Себастьян Кабот имел удовольствие убедиться, что все монархи одинаково неблагодарны, независимо от того, на каком языке они исповедуются придворному капеллану. И он, последовав примеру отца, уехал в Англию, где стал королевским советником по морским делам при дворе Эдуарда VI, сменившего на троне в 1547 году Генриха VIII и хорошо известного в наше время по роману Марка Твена «Принц и нищий». Первый совет Кабота был осуществлен в 1548 году - в том самом году, когда Европа узнала об открытии Новой Гвинеи: в Лондоне было учреждено «Общество английских купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых». Немного длинновато, зато понятно. А главное - название точно отражало устремления английской короны (впрочем, не только английской).

Общество это существовало пока условно: воротилы с Ломбард-стрит не спешили вкладывать капиталы в неведомые и не посещавшиеся моряками земли. Сегодня мы бы назвали его неформальным объединением с паевым капиталом.

Но у Кабота уже наготове и вторая идея. 24 февраля 1552 года лорды Тайного совета его величества отменили все привилегии ганзейских купцов, оставив им лишь право обычной свободной торговли с Англией, а 10 мая 1553 года по рекомендации Себастьяна Кабота из устья Темзы вышли три корабля этого Общества, построенные вскладчину, чтобы отыскать Северо-Восточный проход в Тихий океан. Одним из них, стодвадцатитонным, командовал Хью Уиллоби, другим, девяностотонным, - Копелий Дюрферт, третьим, сташестидесятитонным, - Ричард Ченслер. Когда они прошли берега Норвегии и достигли примерно острова Ваннёй, корабль Ченслера потерялся во время шторма. Уиллоби и Дюрферт с многими трудностями достигли Новой Земли, легли на обратный курс и добрались до северного побережья Кольского полуострова в районе устья реки Варзины. Все они погибли во время зимовки.

Голландский корабль, затертый льдами у Новой Земли, 1599.

Третий же корабль 24 августа благополучно прибыл в устье Северной Двины, оттуда Ченслер добрался до Москвы и с грамотой Ивана Грозного на право беспошлинной торговли в марте 1554 года отбыл на родину. В 1555 году Общество было узаконено юридически и стало называться более кратко, но не менее выразительно - Общество для открытия неведомых земель. Разумеется - английское. Разумеется - торговое. И немножко пиратское... Известно оно и как Русская торговая компания, и как Московская торговая компания.

Соперником номер один и для испанцев, и для англичан были, безусловно, французы. Франциск I упорно добивался у папы, чтобы тот показал ему пункт Адамова завета, где бы говорилось, что весь мир должен быть поделен между Испанией и Португалией. А в ожидании ответа подмахивал одно за одним каперские свидетельства, дабы хоть таким испытанным способом исправить ошибку земного наместника Господа - папы Александра IV.

Ах, как всем им хотелось золота, пряностей, власти, новых земель - всем этим королям английским, испанским, португальским, французским! И их пиратам. Эту неутолимую жажду можно сравнить разве лишь с муками умирающего от неразделенной любви сладострастника. Второй круг своего Ада Данте и заселил сладострастниками, но в реальности политика одержала верх над физиологией - и это оказалось еще мучительнее и страшнее. Франциск не был одинок в своем негодовании, его поддерживали Тюдоры: на картине итальянца Винсента Вульпа, жившего в то время в Англии, запечатлены британские корабли, готовые отплыть из Дувра с Генрихом VIII на борту, отправлявшимся на рандеву с Франциском (это полотно можно увидеть теперь в Хэмптон-Корте).

20 апреля 1534 года Франциск выслал в море уроженца Сен-Мало - Жака Картье с предписанием, аналогичным тому, какое Генрих VII дал Каботу. Но не к Бразилии, куда он уже неоднократно хаживал, а в противоположном направлении. Картье сразу повезло, он обнаружил залив Святого Лаврентия, 5 сентября Картье уже докладывал о своих похождениях королю, а 19 мая следующего года его корабли «Гран Эрмин» («Большой горностай»), «Пти Эрмин» («Малый горностай») и «Эмерийон» («Кобчик») снова прошли по уже разведанному пути и в сентябре поднялись по реке, получившей то же имя, примерно до нынешнего Квебека, основанного французами в 1608 году.

Так была открыта Канада, провозглашенная Картье владением Франции. В октябре 1540 года по повелению короля там была основана первая французская колония, а ее границы были очерчены так, что включали в себя также Лабрадор и Ньюфаундленд. Вскоре в Лувр была доставлена «золотая руда», оказавшаяся при ближайшем рассмотрении медной, и «алмазы» - горный хрусталь.

Об этом знали в Лувре, но не в Тауэре. Англичанам пришлось поторапливаться, дабы получить достаточно весомую долю пирога, и английский король в ответ на заявление Франциска одним махом объявил своей собственностью весь Североамериканский континент, сославшись на то, что Кабот первым достиг Лабрадора. Канада - часть этого континента.

Между Тауэром и Лувром назревал конфликт.

Вот тогда-то и появились на морских дорогах всерьез бродяги еще одной национальности, к тому же традиционные соперники Британии, - французы.

В 1554 году Франциск I вписал в каперские свидетельства имена нормандца Франсуа Леклерка, известного в своей среде как Деревянная Нога, и дворянина-гугенота из Лa-Рошели Жака де Сора. Если даже допустить, что Жан Флери щедро делился в портовых кабаках тайной испанских карт, то первыми известными нам французами, воспользовавшимися ею в полной мере, были именно эти двое. Одно за другим получают испанские монархи донесения о бесчинствах французских пиратов на Гаити, в Пуэрто-Рико, в Сантьяго.

Венцом всего стал захват ими в 1555 году резиденции испанского губернатора - Гаваны. Экипажи десяти пиратских кораблей совершенно безнаказанно резвились в этом городе целых три недели, и после их ухода эта жемчужина Карибского моря стала походить на посудную лавку, где квартировало стадо не слишком трезвых слонов. А еще год спустя такая же участь постигла города Ямайки. Есть основание полагать, что в составе эскадры, разграбившей Гавану, одним из кораблей командовал Виллеганьон, примерно в те же дни совершивший плаванье к Бразилии и прибавивший к французской короне кусочек Гвианы. Возможно, впрочем, что он не имел отношения к пиратам и лишь воспользовался случаем, чтобы под их присмотром безопасно пересечь Атлантику.

В начале 1550-х годов французы вплотную занялись средней Бразилией, где процветали португальские фактории, занимавшиеся добычей и вывозом розового дерева. Район мыса Кабо-Фрио и расположенные вокруг него россыпи островов и скал с целой сетью бухт и лагун служили превосходными укрытиями для пиратов, а окрестные леса избавляли их от забот о поиске материала для строительства и ремонта кораблей.

Налег следовал за налетом. Португальский король попытался было защитить своих подданных, учредив на мысу Кабо-Фрио капитанию (провинцию) Сан-Томе, но святой Фома явно манкировал своими обязанностями.

Франко-португальская морская баталия у берегов Бразилии.

Французские пираты - mair, как называли их местные индейцы, - заручились поддержкой племени тамойу, имевшего особый счет к pero (португальцам), и с его помощью основательно закрепились в нескольких пунктах побережья, верноподданнически известив об этом своего короля. Франциск I не стал долго раздумывать и объявил район мыса владением своей короны. Это владение получило имя «Антарктическая Франция», и оно было главным опорным пунктом пиратов для наскоков на португальцев свыше полустолетия - пока в 1612-1615 годах не возник аналогичный опорный пункт в Мараньяне - «Экваториальная (Equinoctial) Франция». Со своего плацдарма на Холодном мысу французы, построившие там собственные сильно укрепленные фактории, попытавшись таким образом перехватить у португальцев торговлю розовым деревом, в 1557-1567 годах совершали и дальние рейды, эпические по своей дерзости, - в район бухты Гуанабара и впадающей в нее реки Мирити, где португальцы как раз закладывали «город Январской реки» - Рио-де-Жанейро. В 1564 году они захватили этот город, сломив оборону Эстасио де Са - кузена генерал-губернатора Мена де Са.

Все это сильно бьет по нервам властителей Британии. Они высылают одну экспедицию за другой, стремясь урвать как можно больше, а после триумфов испанцев в южных морях (как раз пронесся слух, что Хуан Гаэтано, кормчий экспедиции Вильяловоса, нанес в 1555 году на карту Гавайские острова), после триумфов французов на Кубе и в Бразилии англичане, как уже говорилось, основывают в том же году Общество для открытия неведомых земель. Капитаны этого Общества прилежно изучают французский язык, в котором появляется новое словечко - «корсар», мгновенно сделавшееся интернациональным. Его исток толкуют по-разному. В итальянском corsia - «течение, узкий проход», a corsa - «бег, состязание на скорость». Во французском cours - тоже «течение». Оба они произошли от латинского cursus - «течение», но еще и «движение, путь, маршрут, рейс». Отсюда - наш «курс».

Но раз уж мы вспомнили римлян - в античности очень часто пиратов называли по имени самого отчаянного среди разбойничих племен, так сказать, первого среди равных: тиррены, киликийцы, корикейцы... Славились когда-то и корсиканские пираты. По- французски корсиканец - corse; капер, пират, бандит - corsaire. Нельзя исключать того, что здесь есть родственная связь, тем более что итальянцы первые стали называть корсарами именно корсиканских пиратов - это известно точно. И все же корень этого слова, по-видимому, латинский: у Цицерона и Цезаря, Колумеллы и Саллюстия, Веллея Патеркула и многих других латинских авторов cors, cohors - «судовой экипаж, когорта». Но и он вполне мог родиться на Корсике.

Испанские монархи (в 1558 году Карлу наследовал Филипп II) на сей раз прозорливо разглядели в лице своих английских коллег опасных и сильных соперников. Англичанам же ничего не надо было разглядывать: морское господство Испании все еще ни у кого не вызывало сомнений. Столкновение интересов привело к столкновениям кораблей. Они случались все чаще и чаще - преимущественно в Карибском море.

Начало положили три экспедиции Джона Хокинса, подозрительно похожие на пиратские вылазки. В октябре 1562 года этот подданный британской короны на трех своих кораблях - стодвадцатитонном «Соломоне», стотонной «Своллоу» («Ласточке») и сорокатонном «Ионе» - доставил на Гаити и продал испанцам первые триста или четыреста (во многих подобных случаях цифры в разных источниках варьируются) негров-рабов, купленных у португальцев в Сьерра-Леоне.

После второго его рейса в 1566 году, субсидированного на паях с королевой Елизаветой, снарядившей для этого случая ганзейское судно «Иисус фон Любек», испанский посол в Лондоне заявил протест, и с Хокинса взяли слово не ходить больше в Карибское море. Честный моряк сдержал обещание: на следующий год четырьмя его работорговыми кораблями, в подготовке коих вновь приняла живейшее участие ее величество, командовал Джон Лоувелл, а сам Хокинс проводил время в Сити в ожидании дивидендов.

Так считалось. Однако если бы кто-нибудь вздумал повидаться с Хокинсом в Англии, ему пришлось бы долго его искать! Историки располагают собственноручной записью Хокинса, где он точно датирует время отплытия (2 октября 1567 года) и перечисляет все свои шесть судов (а не четыре, которыми действительно командовал Лоувелл). Самыми крупными из них были все тот же королевский «Иисус фон Любек» и «Миньон» («Крошка» или «Любимчик»). Судя по французскому названию, второе было захвачено у подданных Карла IX и Хокинс не стал забивать себе голову подыскиванием нового имени. Загрузив на африканском побережье «черный товар», он взял курс к Вест-Индии. Одним из кораблей Лоувелла стал в этой экспедиции командовать племянник Хокинса - Фрэнсис Дрейк. В этом походе Хокинс лишился лучшего своего корабля - «Иисуса». Флагманом стал «Миньон». Только ему да еще «Юдифи» суждено было вернуться в Англию и подсчитать свои и королевские дивиденды...

Дивиденды, видно, были немалыми, судя по тому, что рейсы Хокинса были расценены как патриотический поступок и принесли ему дворянский титул. Впрочем, неизвестно, чему он больше обязан своим дворянством, - сверхприбылям, хлынувшим в кошельки лордов-пайщиков и в королевскую казну, или тому, что после каждого его рейса в Мадриде (этот город в 1561 году стал столицей Испании) и Лиссабоне недосчитывались двух-трех приписанных к тому или иному порту кораблей, а бывало - и больше. Начав свою почтенную деятельность при Генрихе VIII, Хокинс закончил ее при Якове I. Лоувелл, его ученик и компаньон, одним из первых додумался не покупать негров, а захватывать их на суше и на море, удваивая таким образом прибыль. Когда же в 1564 году француз Лодонньер добрался до Флориды, а два года спустя флотилия французских пиратов штурмовала португальские укрепления на островах Сан-Томе и Принсипи в Гвинейском заливе, это привело в состояние шока и испанцев, терявших по крохам свои заморские привилегии, и англичан, которым терять пока было нечего, но зато очень хотелось иметь...

Наиболее, пожалуй, подробные и достоверные сведения о последней экспедиции Хокинса можно найти в одном сообщении из Севильи, составленном на основе нескольких писем из Виго - портового города на берегу одноименной бухты на северо-западном побережье Пиренейского полуострова - и датированном 21 января 1569 года. В нем красочно повествуется, как в минувшем году «один англичанин» (видно, он забыл представиться испанцам) на восьми хорошо оснащенных кораблях (тогда как их было только шесть, если только к Хокинсу по пути не присоединились еще два океанских бродяги) отправился в португальскую Гвинею, где обменял прихваченные для этого случая товары на полторы тысячи чернокожих (по другим данным, их было не более пятисот), а затем повернул к Новой Испании: он надеялся сбыть там свой живой товар с рук с немалой прибылью. Было лишь одно затруднение - всякая торговля на испанских землях всем, кто не принадлежал к числу подданных его католического величества, была заказана строго-настрого.

Хокинс разрубил сей гордиев узел с блеском и не без остроумия. Он оккупировал со своими молодцами маленький, но хорошо укрепленный испанцами островок Сан-Хуан-де-Луа, лежащий строго на трассе «золотого флота» и господствующий над узким проходом к гавани Веракрус, расставил в нужных местах свои корабли, превратившиеся по существу в плавучие крепости, а на самом острове ему сослужили славную службу испанские пушки, державшие под прицелом узкий проход. Когда испанский флот, насчитывавший традиционные три десятка кораблей, приблизился к острову, англичанин вступил с капитан-генералом в переговоры, и, так как испанцы могли войти в гавань Веракрус только с согласия англичан (совершенно дикая ситуация!), Хокинс вскоре бережно уложил в карман своего камзола составленное по всей форме разрешение на беспошлинную распродажу рабов и беспрепятственный вывоз вырученных за них монет. А поскольку высокие договаривающиеся стороны исповедовали неодинаковые нравственные идеалы, то они для верности обменялись еще и дюжиной заложников.

И не напрасно. Уже несколько дней спустя испанский гранд, терзаясь угрызениями совести и перспективой объяснения с королем, приказал изготовить семь трухлявых брандеров и пустить их по ветру к стоянке английских кораблей. Но там были начеку, и прежде чем брандеры достигли цели, четыре ближайших испанских корабля из тринадцати тихо отправились на дно бухты. Англичане же, целые и невредимые, с двенадцатью заложниками на борту неторопливо отбыли восвояси, увозя с собою выручку и часть нераспроданных невольников.

Однако, говорится в севильском документе, на обратном нуги английские корабли были рассеяны жесточайшим штормом, так что больше никто никогда их не видел. Только флагман, единственный, добрался-таки до Виго с умиравшей от голода и лишений командой и оттуда, подремонтировавшись и запасшись всем необходимым, взял курс на Англию. По словам севильского наблюдателя, еще два-три дня - и этот корабль рассыпался бы на части!

Насколько можно доверять севильскому документу? Попутно уже были отмечены некоторые его неточности - если только считать стопроцентной истиной английские свидетельства, например записки самого Хокинса. Бесспорно неточен в нем финал: уцелело не одно, а два английских судна. Это были «Миньон» и «Юдифь». Впрочем, они вернулись порознь, и в бухту Виго действительно вошло только одно. Судя по письму, то был «Миньон» Хокинса. Своим спасением экипажи этих кораблей обязаны мастерству своих капитанов, хотя их состояние по прибытии в Европу испанцы описали, по-видимому, достаточно верно. Самое же непонятное в этой истории - ремонт английского пиратского корабля в испанском порту. Но факт остается фактом.

Теряя шаг за шагом свои позиции в вест-индских морях, испанцы совершали эпохальные открытия на пути к Южной Земле. В 1565 году они основали колонию на архипелаге Сан-Лазар, открытом Магелланом. С воцарением Филиппа II эти острова были верноподданнически переименованы в Филиппинские. Раджа злосчастного острова Себу отныне и навсегда признал власть смутно представляемой им метрополии. В том же году Алонсо де Арельяно на «Сан Лукаре» и тремя месяцами позже Андрее де Урданета на «Сан Педро» уверенной рукой провели свои корабли от Филиппин до Калифорнии и оттуда с устойчивым западным пассатом до мексиканского порта Акапулько. Так была проложена постоянная трасса «флота пряностей и шелка». Этот путь занимал до трех месяцев при плавании к Филиппинам и вдвое больше времени - в противоположном направлении.

Морская звезда Испании быстро тускнела, становясь уже совсем плохо различимой в Атлантике. Еще хуже обстояли, впрочем, дела у португальцев. Упоминавшееся нападение французских корсаров на острова Сан-Томе и Принсипи заставило их всерьез заняться укреплением своих морских рубежей. Но время было упущено. Уже в следующем, 1567 году пираты вновь подошли к этим островам, многократно усилив свою эскадру, и захватили столицу Сан-Томе. Не только захватили, но и, как водится, основательно ее разграбили, а затем подожгли. Только чудо могло помочь португальцам. И оно произошло. Отступая, жители отравили источники и колодцы, лишив пришельцев пресной воды, а главное - щедро подсыпали яду в вино, до коего всегда были охочи морские бродяги. Улицы и площади поруганного города запестрели камзолами умиравших в страшных корчах пиратов. Оставшиеся в живых бежали, охваченные суеверным ужасом, осеняя себя крестным знамением. Сан-Томе, а заодно и Принсипи были спасены, они остались португальскими еще по крайней мере на три десятилетия.

Но предпринятая в те же годы попытка португальцев закрепиться в дальневосточных морях провалилась. При даймё (князе) Сумитадзе Омуре, правившем в 1553-1581 годах, был, правда, заложен портовый город Нагасаки на месте рыбачьего поселка. И наверняка не без участия португальцев, от которых этот князь, первый из крупных правителей Японии, принял крещение. Но дальше этого дело не пошло. Япония не стала португальской, как, например, Бразилия или Ангола.

19 ноября того же 1567 года, когда португальцы решали свои проблемы в Гвинейском заливе, а Хокинс, Лоувелл и Дрейк совершали свои художества в других частях Атлантики, по приказу вице-короля Перу Гарсии де Кастро из гавани Кальяо на поиски лежащих к западу неведомых земель вывел свои галеоны «Лос Рейес» («Волхвы») и «Тодос Сантос» («Все святые») его двадцатипятилетний племянник Альваро де Менданья и Нейра. На шестьдесят второй день плавания был открыт архипелаг Тувалу, а еще через три недели - острова, то ли искренне принятые Менданьей за золотоносный неуловимый, такой желанный и долгожданный библейский Офир и названные поэтому Соломоновыми, то ли Менданья по возвращении просто пожелал представить экспедицию в хоть сколько-нибудь достойном свете и не пожалел красок при описании новооткрытых земель, после чего острова и получили это имя, а Менданья был назначен их губернатором. Здесь его флот (если можно так назвать два судна) увеличился: для исследования окрестных островов был построен бриг (испанцы везли с собой для такого случая запасной рангоут, такелаж и опытных корабелов). Золотой мираж рассеялся быстро, и 11 августа испанцы легли на обратный курс - к Перу. Три недели, немилосердно гонимые юго-восточным пассатом, неслись они в беспредельность. И грянул неизбежный бунт. Кормчие дружно потребовали изменить направление. Менданья вынужден был уступить, и... 17 сентября его корабли прибыли к еще одним неведомым островам - теперешним Маршалловым!

Сам Господь дует в паруса племянника вице-короля, не иначе! Слишком много открытий за один рейс. Да каких! Их ведь и оценить-то сполна сумели лишь много лет спустя...

Однако это все же опрометчиво - чересчур долго искушать судьбу, она этого не любит и не прощает. Расплата наступила 16 октября. Сумасшедшая буря перемешала море с небом. «Тодос Сантос» исчез. «Лос Рейес», без единой шлюпки (их смыли первые же волны), с искалеченным рангоутом и изодранным в клочья такелажем дал сильную течь. Трое суток мотался он по прихоти ветра и моря. Что ни день - за борт летели трупы. Не было воды. Жажда и цинга. Голод и жажда. Один матрос повредился в рассудке, остальные глядели на него и с ужасом вслушивались в его невнятный бред, истово молясь о том, чтобы их миновала чаша сия...

Каким-то чудом, иначе это назвать нельзя, «Лос Рейес» все-таки остался на плаву. В середине декабря его вынесло к Южной Калифорнии, и... испанцев едва не пустили ко дну их же соотечественники в мексиканской гавани Сантьяго близ Колимы, приняв их за английских пиратов (что в те времена было вполне естественным). А через пару дней в ту же гавань прибыл вконец истрепанный «Тодос Сантос». В плаванье уходили около полутора сотен человек. Тридцать один или тридцать два из них, как теперь оказалось. - навсегда... В конце лета оба корабля, подремонтировавшиеся в Калифорнии, вошли на рейд Кальяо. Чуть больше полугода назад просохли чернила на севильском документе, повествующем о подвигах Хокинса и его удалой компании...

При отправке в метрополию своих тяжело нагруженных судов ни испанцы, ни португальцы теперь не были уверены в исходе этих рейсов. Шла необъявленная война на море. Испанцам приходилось теперь думать о сохранности не только «золотых» и «серебряных» флотов, но и «манильских галеонов». В 1571 году Филипп особым распоряжением повелел, чтобы «золотой флот» предпочтительно, а «манильские галеоны» обязательно совершали единственный рейс в году: так было проще обеспечить их безопасность.

Эта эпоха породила много громких имен превосходных моряков-пиратов, и «королевских», и «самодеятельных», но лишь немногие из них вошли в учебники по истории мореплавания и в энциклопедии. В основном это - первооткрыватели новых земель.

Хокинс был первым, к кому в полной мере приложимо название «королевский пират» - понятие, появившееся в ту беспокойную эпоху и сразу ставшее крылатым. На большие дороги моря всех их в известной степени подвигнули два события, случившиеся во Франции в одном и том же 1572 году, в царствование Карла IX.

Одним был эдикт об иностранной торговле, подготовленный канцлером Рене де Бирагом, обнародованный в феврале и направленный в первую очередь против северного соседа. Англичане скупали во Франции за бесценок шерсть, лен, пеньку и кудель, превращали все это у себя па острове в первоклассные сукна и полотна, паруса и канаты, золотую и серебряную бахрому и капитель, бархат и атлас, камку и тафту, камлот и «разные полосатые материи или материи, затканные золотом и серебром», пояса для дворян и чепраки для их лошадей, ковры и гобелены. Английское сукно составляло в середине XVI века восемьдесят процентов английского экспорта. (Позднее, в 1614 году, будет наложен запрет на ввоз в Англию необработанной шерсти.) Эдикт «строжайшим образом» запрещал вывоз из Франции сырья и ввоз перечисленных товаров, а заодно - «шпаг, кинжалов, стремян и шпор, серебряных или с нарезкой - под страхом конфискации названных товаров». После этого англичанам не оставалось ничего другого, как самостоятельно и по собственному усмотрению использовать свои шпаги И кинжалы.

Неизвестно, правда, чьими клеймами были украшены те, что были пущены в ход полгода спустя (это и есть второе из двух упомянутых событий) - в тихую ночь на 24 августа, когда на грешный Париж благостно взирал с небес святой Варфоломей, готовясь насладиться причитающимся ему праздником. Уже к полудню его взорам предстали две тысячи окровавленных трупов, и это был лишь первый день очередной гражданской войны, растянувшейся на два года - по одному году на каждую тысячу первой партии умерщвленных гугенотов (всего их погибло в те дни тысяч десять), а потом, после небольшого перерыва, возобновившейся с новой силой, еще и еще...

В сущности, гугенотские войны начались несколькими годами ранее, но тогда это были лишь искры, подготовившие пожар 1572 года. После потрясений первой четверти XVI века, когда Мартин Лютер был объявлен 26 мая 1521 года еретиком, но все же стал основателем новой религии; после того как Томас Мюнцер, разошедшийся с Лютером во взглядах, призвал «темных людей» к народовластию и возглавил Великую крестьянскую войну; после того как в Англии, уже после казни Мюнцера в мае 1525 года, победила провозглашенная им Реформация и Генрих VIII послал к дьяволу папу, объявив себя главой новой, англиканской церкви, - после всего этого Карл V обнародовал в Аугсбурге свой знаменитый Кровавый указ от 25 сентября 1550 года, где Мартин Бусер, Иоганн Кальвин, Мартин Лютер, Ульрих Цвингли, Иоанн Эколампадий и иже с ними были объявлены ересиархами, врагами Бога, папы и мира, и даже упоминание их имен, а тем паче хранение или распространение сочинений причислялось к тягчайшим преступлениям и грозило серьезными неприятностями. Наступил поистине звездный час инквизиции, а ее духовной и военной опорой стал орден Иисуса, основанный в 1534 году испанцем доном Игнатио Лопесом де Рекальдо Лойолой.

Но была в Европе еще одна страна, кроме Англии, где Реформация не только не угасла, но, напротив, набирала силу день ото дня. То были Нидерланды, включавшие в себя территории нынешних Голландии и Бельгии. На них с надеждой взирали еретики Франции. После отречения Карла V от титула принца Нидерландов 25 октября 1555 года, затем от титула короля Испании 16 января 1556 года и наконец от титула императора Священной Римской империи 12 сентября того же года - номинальная власть в Нидерландах перешла к местному правительству, послушному орудию в руках испанского наместника герцога Альбы. «При Карле папская инквизиция сожгла на кострах, живьем закопала в землю и удавила сто тысяч христиан; достояние казненных, точно дождевая вода в водосточную трубу, стекло в императорские и королевские сундуки, но Филиппу все было мало: он создал в Нидерландах новые епархии и принял решение учредить здесь испанскую инквизицию», - писал Шарль де Костер в «Легенде об Уленшпигеле». И тогда подлинным властителем дум и тайным хозяином страны стал принц Вильгельм Оранский.

Назревал взрыв...

И он не замедлил воспоследовать. В августе 1566 года Нидерланды восстали. Увы, через год нежные ростки свободы, не успевшие даже как следует взрасти, были растоптаны сапогами солдат герцога Альбы, установившего после этого в стране свою диктатуру.

Однако это еще не было поражение и не была победа. 31 августа 1568 года Вильгельм направил Филиппу прокламацию под красноречивым названием «Предостережение», где кратко изложил все беды своей страны и в качестве компромиссного решения предложил сместить герцога Альбу и вернуть Нидерландам их былые торговые привилегии.

Антверпенская гавань в начале XVI века.

А они были немалыми. Голландцам и в самом деле было о чем сожалеть. Флорентийский дипломат и историк Лодовико Гвиччардини, живший в то время в Нидерландах и составивший их описание, вспоминал, например, об Антверпене, насчитывавшем тогда сто пятьдесят тысяч жителей: «Город живет главным образом торговлей и своим благосостоянием и известностью в значительной мере обязан иноземцам... Помимо местных жителей и приезжих из других мест страны, а также многочисленных купцов из Франции... в Антверпене имеется еще свыше тысячи купцов... Это - немцы, датчане с ганзейцами, итальянцы, испанцы, англичане и португальцы... Самые богатые и известные из всех купцов-иностранцев - Фуггеры, немцы из города Аугсбурга... Пользуясь своим богатством, представители этой фамилии достигли высоких званий и должностей и получили владения как в Германии, так и в других странах».

Нет, принц ни в чем не винил испанского короля («мы уверены, что его величество имеет неверные сведения о нидерландских делах»). Корнем всех зол представлялся голландцам только кровавый диктатор - неистребимая, извечная вера в «доброго царя-батюшку»! «Вследствие этого, - уведомлял Вильгельм Филиппа в 1573 году, - мы подняли оружие против герцога Альбы и его приверженцев, чтобы освободить нас самих, наших жен и детей из его кровожадных рук. Если он окажется слишком сильным для нас, мы скорее умрем почетной смертью и оставим достойное похвалы имя, нежели склоним наши шеи и доведем дорогое наше отечество до такого рабства»...

Весной 1572 года Нидерланды восстали вновь - и в первые же недели гезы («нищие» - так называли себя повстанцы) вышибли испанцев из нескольких городов. А после того как 1 апреля они взяли штурмом портовый город Брил, в стране началась революция. Летом, когда во Франции Людовик примеривался к расправе с гугенотами, был решен вопрос о власти в освобожденных провинциях Голландии и Зеландии. Но сделать предстояло еще многое.

В декабре, уже после парижской обедни святого Варфоломея, войска Альбы осадили город Хаарлем. «Не нашлось ни одного человека, - плакался диктатор своему королю, - который захотел бы нести морскую службу: все матросы были заодно с восставшими». Иными словами - «все ушли в гёзы».

Летом следующего года город все же склонился перед испанским оружием, а еще через несколько месяцев Филипп отозвал-таки Альбу из Нидерландов, поскольку его дела, как писал он ему, «зашли в совершенный тупик, и надо подумать о том, чтобы исправить их какими угодно средствами».

Естественно, Англия не могла остаться в стороне от всех этих событий. Английскую речь свободно можно было услыхать в лагерях гёзов, а еще чаще - на палубах их кораблей. Еще в 1569 году по приказу Елизаветы был сформирован отряд добровольцев в сотню молодых дворян и тайно послан на помощь сражавшимся гугенотам Лангедока. Тайно - потому что Англия не была в состоянии войны с Францией и не хотела этого. Поэтому, когда протестанты оказались загнаны в угол, из Тауэра последовал второй приказ - покинуть лагерь гугенотов, рассредоточиться и пробираться домой по мере возможности. Фактически это был приказ «спасаться, кто может», причем так, чтобы даже тень не коснулась, упаси Боже, ее величества. Плохо же королева знала своих дворян! Мало кто пожелал обречь себя и весь свой род на бесчестье, и в августе 1572 года парижское эхо не раз отражало звуки английского говора.

В числе тех, кто остался верен своему долгу, был шестнадцатилетний командир отряда Уолтер Рейли (можно встретить и иную транскрипцию его имени - Рэли, Рэлей, Роли, Рали). Лишь три года спустя его можно было повидать в Лондоне. Скоро, очень скоро его имя будет у всех на устах. Именно он станет тем, кого впервые и вслух назовут «королевским пиратом» или «пиратом королевы». Это забылось. Чаще называют Дрейка.

Фрэнсис Дрейк, мелкопоместный дворянчик из Девоншира, и в самом деле по праву считается одним из наиболее выдающихся королевских пиратов. Он же был первым, кто указал путь свободы преследуемым гугенотам. Этот путь вел за океан. Когда в Париже еще не занялся кровавый рассвет после Варфоломеевской ночи, а до Лондона уже докатились слухи об открытии испанцами золотоносных (как все ожидали и надеялись) Соломоновых островов, он снарядил два корабля - «Пасха» и «Сван» («Лебедь») - и отправился к Центральной Америке. В числе его экипажей насчитывался не один десяток гугенотов. Среди них выделялся пират Гийом Летестю, прекрасно совмещавший свое ремесло с любовью к географии и располагавший отличными и довольно точными картами Центральной Америки.

Добыча не заставила себя ждать. Одни источники называют первой жертвой Дрейка город Номбре-де-Дьос, другие - Портобело. Возможно, он разграбил оба: этот человек не любил мелочиться. Совершив эти подвиги, Дрейк сколотил отряд человек в пятьдесят самых отчаянных головорезов, куда входили примерно двадцать гугенотов, в чьи сердца очень громко стучал пепел их единоверцев, сожженых католиками, и, внимательно прислушиваясь к советам Летестю и поминутно заглядывая в его карты, выступил по пути Нуньеса де Бальбоа: ему захотелось взглянуть на море, омывавшее Соломонов Рай. Англичан вели нехристи-индейцы, как когда-то испанцев. Они же тащили на своих плечах разобранный на части корабельный одномачтовый бот, прихваченный на всякий случай.

Уже в начале этого пути британцам повстречался тяжело нагруженный испанский караван - он перевозил очередную партию награбленных сокровищ из Перу в Портобело, где формировались «золотые флоты».

После захвата каравана английский отряд разделился. Дрейк выступил в северном направлении, где его поджидал Веракрус - база «серебряного флота». Но там уже было известно об участи Портобело, и Дрейку пришлось срочно ретироваться к своим кораблям.

Другую часть отряда повел к Южному морю Джон Оксенхэм. Это был первый случай в мировой истории, когда английские пираты орудовали по обе стороны Американского материка. Правда, недолго. Оксенхэм сумел на своем боте лишь пустить на дно пару испанских кораблей, упустив таким образом добычу и вызвав недовольство своих людей. А после этого переполошившиеся идальго выслали против него целую военную флотилию. Бот был захвачен со всей командой, и англичан аккуратно развесили по реям, откуда, по мнению испанцев, было очень удобно разглядывать Соломоновы острова.

К Дрейку судьба была более благосклонна. Он не только благополучно погрузился вместе с добычей на свои корабли, но сумел еще больше улучшить свое благосостояние, захватив несколько судов в районе Картахены. Всплакнув по безвременно погибшему Летестю, но зато нагруженный золотом и новыми планами, он прибыл в Плимут 9 августа богатым джентльменом. Лучшую долю захваченного он, памятуя уроки своего дяди Хокинса, ныне важной персоны в Адмиралтействе, презентовал королеве. А заодно, не упустив случая, через верных посредников бросил к ее ногам три неотразимых козыря: Южная Земля, Молукки, Офир. Разумеется - английские.

Королева ничего не ответила. Она обещала подумать. А пока что подписала Дрейку каперское свидетельство и отправила в море с тремя фрегатами защищать интересы Англии в войне против восставшей Ирландии.

Думы Елизаветы нетрудно понять, и Дрейк, хотя бы через Хокинса, не мог не догадываться об истинной причине ее медлительности. Дело в том, что в мае или июне этого года, когда Дрейк был в Панаме, на поиски Северо-Западного прохода были высланы, по словам Джона Кабота, два барка - один тридцати-, другой тридцатипятитонный - и десятитонная пинаса. Ими командовал военный моряк Мартин Фробишер, которого испанцы называли пиратом, по-видимому имея на то основания. Теперь королева ждала от него известий, она не хотела войны с Испанией.

Вскоре выяснилось, что Фробишер - не самый удачливый из возможных кандидатов. Едва на горизонте замаячили льдистые горы Гренландии, пинаса, не выдержав плавания в ледовом море, отправилась на дно со всем своим экипажем, а барк, видя все это, лег на первый попавшийся курс и вскоре скрылся из вида. Фробишер на единственном оставшемся у него двадцатипятитонном «Габриэле» добрался до южных и юго-восточных берегов Баффиновой Земли, обошел прилегающие проливы - нынешние Гудзонов и Дейвисов - и короткое время спустя, так и не отыскав выхода из Атлантики и не рискнув забираться в неизведанные дебри, поспешил восвояси, набив трюм какой-то черной породой с множеством блесток ярко-желтого цвета и увековечив свое имя в названии одного из заливов Баффиновой Земли. 2 октября бравый мореход был уже в Лондоне.

Кто-то, может, счел плавание Фробишера неудачей. Только не Елизавета. Привезенная Фробишером «золотая руда» (и она, и он были в этом свято уверены, как когда-то был уверен Жак Картье), заворожила королеву и заставила несколько смягчиться в переговорах с Дрейком. Но прежде она хотела довести дело до конца. Алхимик Анджело, итальянец по происхождению, скорее всего подкупленный Фробишером, удостоверил королеву, что желтые блестки в руде - несомненное золото. А один из спутников Фробишера, Джордж Бест, поспешил назвать открытый в этом плавании пролив - Дейвисов - «Магеллановым проливом Севера», уподобив тем самым Фробишера неистовому португальцу, чье имя все еще было у всех на устах. Неизвестно, что наплел королеве сам Фробишер, чего наобещал, - факт тот, что Елизавета не только благословила его на новую экспедицию, но и стала главной пайщицей, снарядив в долг (на счет казны) двухсоттонный корабль для доставки «золотой руды». На его палубе и в трюмах разместились не только солдаты - деталь привычная, - но и целая артель рудокопов. Вот уж воистину королевский размах! Пайщики, получившие фантастические льготы и полномочия, именовали теперь себя не иначе как Катайской компанией.

Теперь королева смотрела совершенно иными глазами на предложение Дрейка! Она удостоила моряка новой аудиенции в конце 1576 или начале 1577 года, когда Фробишер все еще боролся со льдами. И он в свою очередь тоже совершенно закружил ей голову радужными перспективами. Однако было выдвинуто условие: в случае чего - она ничего не знает, пусть выпутывается сам. И не дала ему свой корабль «Своллоу» («Ласточка»), коим совсем недавно командовал Хокинс и на что так рассчитывал Дрейк.

Что ж, нет так нет. Условие было принято без колебаний. Весной 1577 года Дрейк тайно отплывает в Португалию на поиски карт Южного моря. Испанцы держали их в большом секрете, но в стране Генриха Мореплавателя, глядишь, какое-никакое старье хотя бы Магеллановых времен и подвернется... Дрейк возвратился в Англию с португальской картой, самой подробной и точной, какую только можно было сыскать, и с не менее подробным и точным наставлением для лоцманов! На карте был нанесен, а в наставлении кратко объяснен путь из Атлантического океана в Южное море - путь, которым прошел Магеллан.

Такова была прелюдия к одному из самых блестящих подвигов на морях. А ведь раньше многочисленные похождения Дрейка в чужих водах ничем не отличались от похождений его наставников в этом деле - двух Джонов, Хокинса и Лоувелла.

23 сентября 1577 года возвратился из своей второй экспедиции Мартин Фробишер, доставив в Англию свыше двухсот тонн «драгоценного» - сколь же велико было всеобщее ослепление! - камня. А три недели спустя, 15 ноября, началась беспримерная эпопея Дрейка: из Плимута скрытно вышли стотонный флагманский барк «Пеликан», восьмидесятитонная «Элизабет», пятидесятитонный «Сван» («Лебедь»), тридцатитонная «Мэриголд» («Ноготок»; в русских переводах почему-то обычно фигурирует другой цветок - златоцвет, но это абсолютно неверно) и наконец пятнадцатитонный «Бенедикт». Пять кораблей. Сто шестьдесят четыре человека.

Однако разыгравшийся буквально у порога шторм повредил два корабля, и эскадра возвратилась в Плимут. Второй выход в море состоялся лишь 13 декабря. До островов Зеленого Мыса корабли шли наудачу вдоль африканского берега, грабя португальские флоты (вот где впервые пригодились португальские карты и лоции!) и захватывая встречные суда.

На одном из них был пленен опытный, но очень строптивый и несговорчивый португальский навигатор Нуньиш да Силва. После доброй порки в присутствии всего экипажа он заметно смягчился и 2 февраля 1578 года взял теперь уже осмысленный курс на хорошо ему знакомые берега Бразилии. 5 апреля эскадра вошла в устье Ла-Платы, прошла вверх по реке и вернулась обратно. Когда корабли двинулись дальше к югу, неожиданно дезертировал «Сван», а вскоре куда-то запропастилась «Мэриголд». Разъяренный адмирал повернул на север, разыскал «Свана», казнил его капитана и приказал поджечь корабль. «Мэриголд» вскоре отыскалась и присоединилась к Дрейку.

20 июля эскадра вошла в Магелланов пролив, а 6 сентября, оставив ею за кормой, вышла в Южное море и легла на северо-западный курс к берегам Перу. У Желанного мыса Дрейк переименовал «Пеликана» в «Голдн Хайнд» («Золотую Лань»). После шторма 30 сентября вновь потерялась «Мэриголд», а вскоре вслед за ней - «Элизабет». «Какой, к дьяволу, Тихий - это же Бешеный океан!»-воскликнул в один из тех дней Дрейк, но настаивать на переименовании не стал, занятый другими заботами. «Голдн Хайнд» в одиночестве неслась на север, намереваясь вернуться в Англию через «пролив Фробишера», а в ожидании оного освобождая испанские форты от гарнизонов и корабли от груза...

В ночь на 5 декабря у Дрейка состоялась примечательная встреча. При помощи захваченного лоцмана-индейца «Голдн Хайнд» скрытно вошла в гавань Сантьяго, где на рейде покачивался испанский галеон. В кромешной тьме Дрейк приказал отдать якорь, затем спустил бот и с восемнадцатью матросами отправился на галеон с официальным визитом. У испанцев это было принято, а о присутствии англичан в своем собственном доме они и помыслить не могли. Дрейку подали трап и... в течение какого-нибудь получаса хозяева галеона оказались запертыми в трюме собственного корабля.

Это был «Лос Рейес», капитально отремонтированный после одиссеи Менданьи. В его чреве англичане нашли почти сорок тысяч золотых дукатов и тысячи две бочонков превосходного вина. Но главное - секретные карты, придавшие Дрейку уверенности и приведшие его в отличное расположение духа.

«Голдн Хайнд».

Перегрузив все это на «Голдн Хайнд», он вновь устремился на север, поминутно сверяясь с трофейными картами и захватывая по пути все, что можно было захватить. На одном галеоне Дрейку попало в руки великолепное золотое распятие, усыпанное необыкновенно крупными изумрудами. Это распятие было исключено из дележа добычи: Дрейк задумал подарить чудо-камни своей королеве (католическое распятие негоже было преподносить главе англиканской церкви, поэтому Дрейк велел впоследствии переплавить его, изготовить корону, вставить в нее изумруды - и так преподнес восхищенной Елизавете).

Ни одна погоня испанцев - а они следовали непрерывной чередой - успеха не имела. Англичане купались в золоте и драгоценностях, они давно забыли слово «тысяча», счет шел теперь на миллионы. Сам Сатана ворожил этим еретикам!

17 июня 1579 года наблюдатель с «Голдн Хайнд» увидел землю. То была Калифорния - будущее Эльдорадо. Испанцев здесь было не видать, и Дрейк приказал как следует осмотреть корабль и сделать все необходимое в предвидении долгого похода. Потом англичане двинулись дальше, водрузив на берегу по обычаю того времени столб с табличкой в знак того, что отныне владычица этих земель ее величество Елизавета Английская. Оставив за кормой все побережье Южной и Центральной Америки, их корабль дошел вдоль североамериканского берега примерно до нынешнего Ванкувера. Так было окончательно установлено отсутствие пролива между двумя океанами.

Что толкало Дрейка в северные широты? Любознательность исследователя? Ничуть не бывало. Поиски новых сокровищ? Ему и эти-то дай Бог увезти. Ненависть к испанцам? Вряд ли. Страх перед ними? Не тот это был человек, чтобы праздновать труса...

Дрейк был храбр, но не безрассуден. Просто ему каким-то образом стало известно - быть может, он узнал об этом на «Лос Рейесе», - что возвратный путь перекрыт наглухо: новый вице-король Перу - дон Франсиско де Толедо, сменивший десять лет назад на этом посту дона Гарсию де Кастро, дядю Альваро де Менданьи, - отправил в Магелланов пролив Сармьенто де Гамбоа, спутника Менданьи в его плавании (поистине имя Менданьи преследовало Дрейка!), дабы тот наказал англичан за их чрезмерную дерзость. Гамбоа столь долго и прилежно крейсировал в проливе, что от нечего делать составил лучшую для того времени карту этого природного канала. Только это и смягчило гнев вице-короля, ибо Дрейка испанцы так и не дождались...

Потому-то Фрэнсису Дрейку не оставалось ничего иного, как только начать поиски обещанных Елизавете земель не с тех широт, с каких начинали испанцы.

23 июля «Голдн Хайнд» резко повернула на запад и устремилась к Молуккским островам. Она достигла их 3 ноября. Пробыв там шесть дней, Дрейк отправился дальше, подштопал ударившийся о риф корабль на одном из островков Индонезии и первым из англичан ввел его в Индийский океан - третий на своем пути. 15 июня 1580 года «Голдн Хайнд» обогнула мыс Доброй Надежды и 26 сентября бросила якорь в Плимутском порту.

Здесь Дрейк узнал о кончине «Мэриголд» и о возвращении «Элизабет»: ее капитан Уинтер, решив, что оба других судна погибли, повернул от Магелланова пролива назад и в июне 1579 года прибыл в Англию, где был отдан под суд.

«Голдн Хайнд», завершив за два года, десять месяцев и одиннадцать дней вторую в истории кругосветку, пронесла по всему миру и доставила в Англию отнятые у испанцев сокровища, оцененные в шестьсот тысяч фунтов стерлингов. Эта фантастическая сумма вдвое превышала годовой доход английской казны. По нынешним меркам это два с четвертью миллиона золотых фунтов стерлингов. Пайщики экспедиции получили по сорок семь фунтов на каждый вложенный. Дрейк и его моряки отметили свой успех торжественным богослужением в плимутской церкви святого Андрея, построенной в XV столетии. (Поблизости от нее, в городском музее и по совместительству художественной галерее до сего дня хранится драгоценная чаша, подаренная Дрейком королеве по возвращении из кругосветки.)

Полгода спустя Елизавета на палубе «Голдн Хайнд» в присутствии нарочно приглашенного испанского посла, скрежетавшего зубами от ярости, произвела Дрейка в рыцари. (В 1966 году этот волнующий спектакль повторился почти в точности в том же Плимуте: снова Елизавета произвела морехода Фрэнсиса в рыцари. Но это была Елизавета II, а фамилия новоиспеченного сэра была Чичестер. Церемония посвящения состоялась посредством меча Фрэнсиса Дрейка.) Кроме того, сэр Фрэнсис получил титул баронета и звание королевского адмирала. К его кораблю, поставленному у набережной Темзы и объявленному государственной реликвией, символом национального триумфа, началось паломничество. Но скоро этот океанский инвалид начал ветшать в бездействии, и для него был выстроен специальный сухой док на Дептфордской верфи. Это лишь ненамного отсрочило конец ветерана. На исходе XVII века «Голдн Хайнд» сгнила в своем доке-музее. Пышная ораторская трибуна и кресло, сделанные из уцелевших досок ее палубы, коей коснулась стопа королевы, красуются по сей день в Оксфордском университете...

Искренняя радость, с какой Елизавета встретила «своего пирата», и пролившийся на него золотой дождь были естественной реакцией честолюбивой и прижимистой женщины, незадолго перед тем пережившей очередное крушение своих надежд. 30 мая 1578 года Фробишер с пятнадцатью (!) судами вышел в третью экспедицию на поиски пути в Катай и для разработки своих «золотых копей». Ни до какого Катая он, конечно, не добрался, хотя открыл несколько неизвестных дотоле островков и проливов. Зато «золотой рудой» не поленился набить под завязку все пятнадцать трюмов. Увы, «золото» в ретортах алхимиков обернулось всего лишь медным колчеданом! Честный моряк не решился долее искушать судьбу и королеву и благоразумно вернулся к пиратскому промыслу. (В 1594 году Фробишер был похоронен в той самой церкви святого Андрея в Плимуте, где Дрейк горячо благодарил Бога за свое счастливое возвращение из кругосветки.)

К этому времени ситуация в европейских морях снова изменилась. Как никогда раньше, были близки к свободе Нидерланды: 23 января 1579 года северные провинции этой страны заключили между собой унию (союз), провозгласившую независимость этих провинций и передавшую всю полноту власти Генеральным штатам. А еще раньше, за полгода до этого события, португальский король Себастьян I, возмечтавший о лаврах Генриха Мореплавателя, объявил по совету иезуитов «крестовый поход» против марокканских мавров.

Очень может быть, что его вдохновили на это не столько иезуиты, сколько недавние события в Бразилии. После того как дон Эстасио де Са, сдавший Рио-де-Жанейро французским пиратам, почил в бозе в 1572 году, Себастьяну пришла в голову счастливая мысль разделить свою заморскую колонию надвое и назначить губернатором ее южной части выпускника университета Коимбры юриста Антонио Салему. Законнику удалось сделать то, перед чем спасовали полководцы: 27 августа 1575 года он отбил у пиратов Рио-де-Жанейро, примерно наказал индейцев тамойу и изгнал французов из страны.

После этого Себастьян настолько уверовал в собственную мудрость, что, уповая на поддержку неба, самолично возглавил поход на мавров и... 4 августа 1578 года сложил голову в сражении у Эль-Ксар-эль-Кебире.

Португалия осталась без короля и без флота. О первом незамедлительно позаботились те же иезуиты: они пристроили в короли, а по существу в регенты, своего дряхлого собрата - кардинала Энрики. Два года спустя португальские кортесы (сенат) проголосовали за присоединение к Испании. Вскоре после этого, в январе 1581 года, его преосвященство тихо отошел в лучший мир, а в апреле вновь собравшиеся кортесы окончательно признали Филиппа королем Португалии. Так решилась и вторая проблема: в португальских гаванях обосновались испанские корабли. Собственно португальским остался только тот флот, который во время всех этих политических кульбитов был далеко от метрополии, где-нибудь в районе Молукк или Конго.

Такой стремительный взлет Испании, естественно, не мог не обеспокоить Тауэр. Появление на морях после некоторого перерыва торговых конкурентов Испании, располагавших первоклассным флотом, - голландцев, 26 июля 1581 года провозгласивших себя независимыми от Испании, мало утешало Елизавету: ведь Нидерланды были конкурентами и для англичан.

В конце 1581 года в Лондон по вызову двора возвратился из Ирландии, все еще не покорившейся, капитан Уолтер Рейли, успевший уже покомандовать и кораблем, и сухопутным отрядом волонтеров, и справиться с вторгнувшимися в Ирландию испанцами. Он возвратился, чтобы надолго стать фаворитом Елизаветы. Единственным фаворитом. Этот поворот его карьеры поверг всю Англию в такие недоумение и зависть, что в 1584 году Шекспир (не исключено, что по заказу какого-нибудь вельможи, обойденного монаршьими милостями), вставил Рейли в свою комедию «Бесплодные усилия любви» под именем дона Адриано де Армадо - балагура и забияки. Но сэра Уолтера это мало занимало. Театр его тогда не интересовал.

Его занимало совсем другое. В том же 1584 году он с согласия Елизаветы выслал два корабля, чтобы разведать, можно ли заложить английские поселения в Америке. Корабли вернулись скоро, ответ был благоприятным. И Рейли немедленно снарядил вторую экспедицию - на семи кораблях - под командованием своего кузена Ричарда Гренвилла. На этот раз цель была поставлена четко - колонизация. Загодя было придумано и название будущей колонии - Вирджиния, в честь королевы-девственницы.

В 1585 году Елизавета совершенно открыто заявила, что она «уничтожит Испанию». Быть может, первым отзвуком и явилось то, что в том же году колония была основана на острове Роанок, а Гренвилл с легкой душой отбыл в Англию с докладом. По-видимому, он счел свою миссию в Новом Свете завершенной, так как откупил цистерианский монастырь, построенный в 1278 году в шести милях к северу от Плимута, - Баклендское аббатство и переоборудовал его в роскошное загородное поместье. (Однако Гренвилл ушел из этого мира явно преждевременно - в возрасте сорока девяти лет, и в том же году, 1591-м, это поместье было куплено Фрэнсисом Дрейком - теперь в нем музей Дрейка и парусного флота.)

Но судьба колонии оказалась печальной. Колонисты - сто восемьдесят обнищавших джентри - поразительно быстро умудрились восстановить против себя миролюбивых индейцев, и те прекратили доставку продовольствия. В Вирджинии начался голод. Англичане заглушали его табаком.

Все это кончилось бы скверно, не набреди случайно на Роанок весной 1586 года сэр Фрэнсис Дрейк, славно пощипавший проклятых испанцев в Карибском море и теперь в великолепном расположении духа возвращавшийся в Плимут, откуда он отплыл к Вест-Индии 14 сентября 1585 года. Его эскадра насчитывала двадцать один корабль, он располагал двумя тысячами тремястами солдат и матросов. За полгода эта компания успела разгромить и сжечь дотла три крупных испанских города и бесчисленное количество мелких...

Благотворительностью этот достойный джентльмен никогда не грешил, но, к счастью, у колонистов нашлось кое-что ценное, и сэр Фрэнсис великодушно отвел им места на палубах своих кораблей. 28 июля все они прибыли в Англию. Единственное, что колонисты привезли с собой на родину, - это изрядный груз славящегося и поныне вирджинского табака и бесконечные рассказы о своих злоключениях.

Тем временем Гренвилл, ничего не подозревая, с тремя кораблями возвратился на Роанок. Каково же было его удивление, когда он застал там пустые хижины! Теряясь в догадках, он оставил на острове пятнадцать человек (те самые «пятнадцать человек на сундук мертвеца») охранять британский флаг и поспешил в метрополию за разгадкой и инструкциями.

Зимой 1587 года Рейли, потерявший деньги, но не надежду, выслал новую партию колонистов - сто тридцать три мужчины и семнадцать женщин. Они отстроили сожженный индейцами форт, и новый губернатор Джон Уайт, кавалер Мальтийского ордена, вступил в свои права. Летом число колонистов увеличилось: новорожденную девочку назвали Вирджинией. Колония процветала. Но не хватало самого необходимого - инструментов, семян, материи. И Джон Уайт по требованию своих подданных отправился за всем этим в Англию.

Колонисты не дождались его и постепенно вымерли все до единого. Но едва ли стоит это ставить Уайту в вину. Мог ли он, да и не только он, предположить тогда, в какое пекло превратятся в те дни англо-испанские воды у берегов Европы!

22 мая агент банкирско-купеческой фирмы Фуггсра в Венеции отослал донесение своему патрону о нападении «английского корсара Дрейка» на Кадис с сотней кораблей и «хорошо вооруженными галеонами». Агент ссылался при этом на сообщение из Севильи (теперь уже не столицы: как уже отмечалось, испанской столицей Филипп II сделал в 1561 году Мадрид) от 30 апреля, полученное им 5 мая, примерно через месяц после того, как произошла та кровавая баня, которую устроил испанцам Дрейк, выступивший со своим флотом из Плимута 2 апреля.

Этим спектаклем стоило полюбоваться! Англичане вошли в Кадисскую бухту средь бела дня. Впереди важно шествовал флагманский корабль Дрейка - «Элизабет Бонавентура», за ним поспешали четыре королевских корвета и быстроходный посыльный парусник лорда-адмирала Чарлза Хоуарда. На всех флагштоках полоскались боевые штандарты, на всех палубах неумолчно гремели марши, перемежаемые барабанной дробью, от которой мороз подирал по коже, и пронзительными сигналами горнов. Горнами служили раковины ламби, вывезенные Дрейком из морей Нового Света. По одному из этих сигналов мгновенно наступила тишина, особенно звонкая после адского грохота оркестров, и ее тут же разорвала массированная пушечная пальба. Описание этой битвы, как и последующей, позволяет предположить, что англичане использовали на своих судах органы - «катюши XVI-XVII веков», представлявшие собой множество ружейных или орудийных стволов, скрепленных вместе в несколько рядов и паливших одновременно. Это устройство очень похоже на музыкальный орган, на ряды его труб, от этого оно и получило свое название. Английская мясорубка заработала безотказно, методически перемалывая все испанское в течение полутора суток.

Сделав свое дело, пираты убрались восвояси под тот же гром оркестров, не только не потеряв ни единого корабля, но и уводя за собой на буксире огромный галеон «Сан Фелипе», до самой палубы набитый сокровищами Мозамбика и не успевший разгрузиться. Но самое ценное и тут - карты, карты, карты. Секретнейшие. Драгоценнейшие. Нужные как воздух. «Нападавшие, - говорилось в донесении, - захватили стоявшую в этом порту королевскую армаду, которая насчитывала 22 корабля и галеона. Снаряжение и прочие вещи они предали огню, так как не могли вести с собой корабли. Люди, находившиеся в составе команд испанских кораблей, по большей части заблаговременно бежали на сушу. Эти корабли представляли собой нерв всей армады. Дай Бог, чтобы индийская (вест-индская) флотилия армады не попалась в их руки, ибо следует опасаться, что Дрейк станет ее подстерегать. Тогда на море не останется никакого флота, способного противостоять Англии».

Когда писались эти строки, сэр Фрэнсис был уже в Португалии, где отдал дань памяти Генриха Мореплавателя, захватив и предав огню его замок-обсерваторию Сагриш, вывезя из него предварительно полдюжины пушек и несколько пухлых сочинений, касающихся мореплавания... А 20 июня Дрейк и его головорезы возвратились в Плимут.

Прозорливы были агенты графа Фуггера, ничего не скажешь. И скоры на верный анализ. Они, единственные, сумели разглядеть за рядовым, казалось бы, пиратским нападением (сколько их уже было, сколько будет!) конец эпохи. Эпохи морского владычества Испании.

Может быть, об этом не помышляли пока и сами англичане. Елизавета все еще не распростилась с мыслью о Северо-Западном проходе. И не теряла надежды утереть нос Филиппу в отыскании Южного материка. Поэтому в тот год, когда Дрейк прибыл в Плимут с подобранными по пути колонистами Роанока, а Гренвилл в полной растерянности бродил среди руин Вирджинии, из того же Плимута отправились на поиски удачи и славы сразу две экспедиции.

Одну из них, стартовавшую 21 июля 1586 года, возглавлял Томас Кавендиш - представитель славного рода, восходящего к шерифу Джону Кавендишу, сложившему голову в 1381 году в битве с повстанцами Уота Тайлера, и к Джорджу Кавендишу, умершему в 1561 году, успев даровать жизнь ветвям герцогов Ньюкастлских и Девонширских. Томас Кавендиш вышел в море на трех кораблях - стопятидесятитонном «Уиш» («Желание»), шестидесятитонном «Сэтисфэкшн» («Удовлетворение») и сорокатонном «Хью Галант» («Храбрый Хью»). Экипажи всех трех составляли сто двадцать три человека, причем среди них было немало прежних соратников Дрейка. Именно по этой причине относительно плавания Кавендиша не заблуждался никто, спорили (и спорят) лишь о том, какая цель была для него главной - сокровища встречных кораблей или призрак Южной Земли.

От берегов Англии эскадра сразу же легла на курс к Южной Америке и, неторопливо профланировав через недавно укрепленный Сармьенто де Гамбоа Магелланов пролив, где остатки испанцев, умиравших от голода, приветствовали Кавендиша как своего спасителя, вышла в Тихий океан. Корабли продвигались теперь к северу вдоль чилийского побережья, наводя страх на мелкие испанские гарнизоны и аккуратно захватывая все подворачивавшиеся под руку испанские суда. Так, с боями, богатевшие день ото дня англичане добрались до Калифорнии. Внезапно хлынувший на них золотой ливень не мог не ослепить рано или поздно вчерашних оборванцев из плимутских доков. И 8 ноября 1587 года на «Сэтисфэкшн» при дележе добычи вспыхнул мятеж, едва не перекинувшийся и на другие два корабля. Не без труда, но все же Кавендишу удалось успокоить разгневанных моряков. А через день или два после этого «Сэтисфэкшн» вдруг исчез среди ночи. Исчез, как когда-то «Мэриголд», навечно. «Уиш» же и «Хью Галант» после недолгих поисков устремились к Молуккам. Посетив Гуам, Филиппины и Яву, Кавендиш возвратился в Англию летом 1588 года, обогнув всю Землю.

Другую экспедицию возглавлял Джон Дейвис, преемник Фробишера в поисках Северо-Западного прохода. Это была вторая его одиссея, она состоялась в мае 1586 года, за два месяца до отплытия Кавендиша. Предыдущая попытка - летом 1585 года - успеха не принесла, если не считать того, что таинственный «Магеланов пролив Севера», между Гренландией и россыпью островов арктической Канады, детально теперь обследованный, стал вполне конкретным проливом Дейвиса. Второе его плавание оказалось и вовсе бесплодным. Так же закончилось третье - летом 1587 года.

Лето 1585-го... 1586-го... 1587-го...

Наступало лето 1588-го. Ему посвящены лучшие страницы двухтомной «Летописи истории Англии и Ирландии в царствование королевы Елизаветы», принадлежащей воистину золотому перу историка Уильяма Кемдена и вышедшей в 1625 году (через два года после его смерти) в Лейдене на латинском языке. Но вовсе не возвращение Томаса Кавендиша тому причиной. Этим летом произошли события, куда более важные для судеб Европы.

Потрясенные бесчинствами Дрейка в Вест-Индии в 1586 году, и еще больше - прошлогодним коварным нападением на Кадис, испанцы с благословения папы Сикста V замыслили расправиться со своей извечной соперницей Англией одним ударом. Впрочем, возможно, что замысел созрел еще раньше и что нападение на Кадис как раз и явилось упреждающим ходом англичан: случайно ли агент Фуггера обмолвился о том, что эскадра, стоявшая в Кадисе, была «нервом всей армады»? Какой армады и где находилась она сама весной 1587 года? Не та ли это армада, что была собрана год спустя в Лиссабоне и представляла собою сгусток всех военно-морских сил Испании? Сто тридцать кораблей: шестьдесят пять галеонов, а также нао, каракк и каравелл, превращенных в боевые суда, четыре галеаса и столько же галер, девятнадцать куттеров, двадцать пять хукеров с лошадьми, амуницией и сухопутной артиллерией, тридцать малых каботажных судов; две тысячи шестьсот тридцать орудий; двадцать семь тысяч матросов и солдат и три тысячи офицеров; сто восемьдесят корабельных капелланов; полторы тысячи обнищавших идальго и искателей счастья; раззолоченный тысячетонный (!) флагманский галеон дона Алонсо Переса де Гусмана эль Буэно, герцога Медины-Сидонии «Сан Мартин»... И весь этот мощный кулак был направлен на север.

30 мая расфуфыренная лентами и флагами армада, больше напоминавшая цыганский табор, покинула Лиссабонский порт и прибыла... в Ла-Корунью, где простояла в ожидании хорошей погоды до 22 июля.

Пять дней спустя испанцы, воображавшие до этого, что их ждет всего лишь приятная морская прогулка, оказались не в силах совладать с течением и бросили якоря вблизи корнуэллского мыса Лизард, откуда рукой подать до Кале. Это был не лучший вариант: на расстоянии пушечного выстрела от них покачивалась на якорях английская эскадра. Корабли испанцев расположились полумесяцем, рогами обращенным к мысу: Медина-Сидония намеревался превратить эти рога в крепкие клещи, как только английские корабли войдут в полукруг.

Томительно тянулись дни. Лорд-адмирал Чарлз Хоуард спокойно выжидал. Пока испанские адмиралы и лоцманы раздумывали над своими проблемами, к Хоуарду присоединились еще две флотилии, принадлежавшие лордам Сеймуру и Винтеру. Теперь англичане располагали ста сорока кораблями, «способными сражаться, плыть на парусах и поворачиваться как угодно», по словам Кемдена.

Испанцы наконец-то обеспокоились. Одного за другим отряжают они гонцов к Александру Фарнезе, герцогу Пармскому и испанскому наместнику (штатгальтеру) в Нидерландах, с настоятельнейшей просьбой-срочно прислать четыре десятка легких голландских кораблей, ибо без них «они не могли успешно сражаться с английскими кораблями по причине чрезвычайной величины и неповоротливости испанских кораблей и замечательной подвижности английских». Штатгальтер, вовсе не собираясь встревать между молотом и наковальней, отговорился тем, что «его плоскодонные корабли, приспособленные для плавания в мелких водах, давали течь, запасы съестных припасов не были приготовлены» - и дальше в том же духе...

Баталия в Проливе летом 1588 года.

28 июля лорд-адмирал, пожертвовав восьмью самыми худшими своими кораблями, приказал изготовить брандеры и поручил двоим офицерам - Юнгу и Проусу - с наступлением ночи пустить их по ветру на испанцев. «Когда испанцы увидели приблизившиеся к ним брандеры, - пишет Кемден, - и все море было освещено их пламенем, то они... с криком испуга подняли якоря, перерубили свои канаты и в паническом ужасе, с большой поспешностью и в беспорядке вышли в море. Среди этой суматохи большой галеас (им командовал Уго де Монкадо) сломал свой руль; он носился туда и сюда и на следующий день, в страхе плывя по направлению к Кале, сел на песчаную мель... а солдаты или были потоплены, или пали под мечом... Тем временем Дрейк и Феннер жарко обстреливали своей артиллерией испанский флот, который снова собрался против Граввелинга... Весь испанский флот в течение всего дня терпел самые ужасные бедствия». Испанцы потеряли здесь шестнадцать кораблей из полусотни, участвовавших в этом сражении.

Таким было начало «приятной морской прогулки». А потом началось форменное избиение. Испанская армада, загодя названная «Непобедимой» и «Великой», была обречена на продвижение как бы сквозь строй. Фрэнсис Дрейк, Джон Хокинс, Уолтер Рейли, Мартин Фробишер, Джон Дейвис - все они были здесь.

И еще многие другие их коллеги. Испанцы, приученные к обычной практике морского боя того времени - абордажу, ничего не могли понять. Английские корабли не желали идти на сближение. Десятки, сотни пиратских судов, словно москиты, жалили огнем своих дальнобойных пушек и мушкетов обезумевшее от ужаса испанское стадо, то и дело сбивающееся в кучу, сталкивающееся, теряющее направление. С молчаливого согласия лорда-адмирала лучшие атаки возглавлял сэр Фрэнсис Дрейк - душа и демон этой серии битв. Название его корабля - «Ривендж» («Месть») - звучало боевым кличем протестантов: наступал август и вместе с ним - шестнадцатая годовщина Варфоломеевской ночи... А «Блэк Дог» («Черный пес») Дейвиса, словно вышколенная гончая, загонял испанскую дичь в уготованные ей ловушки.

Крестный путь «Непобедимой армады» был предопределен 31 июля. В это утро подул сильный и внезапный вест-норд-вест. Он отнес испанские корабли от Плимута к материку, где «они все были обречены на гибель, так как при вест-норд-весте они не могли не наткнуться на пески и банки вблизи Зеландии» (это - Кемден). Но Господь продлил агонию. Так же неожиданно, как начался, ветер вдруг переменился, и с задувшим зюйд-вестом остатки армады послушно двинулись на север, намереваясь вернуться в Испанию вокруг Шотландии. И в самом начале пути - еще два удара кнута, 4 и 8 августа в Проливе. И три катастрофы в конце - одна у рифов Оркнейских островов и две у западного побережья Ирландии. В Лиссабон и в бискайский порт Сантандер прибыли лишь шестьдесят пять чуть живых кораблей - жалкая тень того, на что испанцы возлагали такие надежды.

По усредненным данным (они очень сильно варьируются в разных источниках, это касается и состава флотов), испанцы потеряли в этом походе около десяти тысяч человек, англичане - примерно сотню и ни одного корабля. Морское могущество и политический престиж Испании были повержены бесповоротно. Голландский художник Хендрик Корнелис Вром по заказу лорда Говарда Эттингенского изготовил десяток огромных картонов для шпалер, показывающих все подробности гибели испанского флота (увы, они сгорели в 1834 году, сохранились лишь гравюры).

С этого рубежа морская история начинает пестреть английскими именами.

«Правь, Британия, волнами!» - эти слова английского гимна родились летом 1588-го.

«Господь дунул - и они рассеялись», - приказала, вычеканить на памятной медали Елизавета.

Ну могли ли испанцы хотя бы в мыслях допустить, что Господь, во славу коего они стольких обратили и стольких отправили на костер, - что этот их Господь в решающую, в судьбоносную минуту примет сторону еретиков?!