КРУГ ЧЕТВЕРТЫЙ СЛУГИ ДЬЯВОЛА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

История «королевских пиратов» стала легендой. Как и их эпоха. Время титанов кончилось, им на смену спешили жалкие дилетанты. Новые времена не шли ни в какое сравнение с прежними. Менялись правители, изменялись и их подданные.

Если изящные и в то же время острые стихотворения Уолтера Рейли сделали его классиком Возрождения, светочем, не померкшим до сегодняшнего дня, то новые «народные» поэты не умели сочинять ничего более радостного, чем примитивные песенки наподобие той, что звучит в фильме «Остров сокровищ»:

Берег, принимай обломки,

Руки, ноги, черепа...

Будут вспоминать потомки

Подвиги морских бродяг.

Если философские опусы того же Уолтера Рейли будят мысль и навевают ассоциации с другими философами, более глубокими и известными, то вся философия новоявленных «джентльменов удачи» сводится к банальному сетованию:

Крепись, моряк! Моряк, не плачь!

Свирепствует норд-вест...

Косые реи тонких мачт -

Твой погребальный крест.

И это еще - лучшее, что они могли бы создать. Могли бы - потому что эти строки сочинены столетия спустя и не ими. Но очень точно выражают настроение той среды, какая сложилась к XVII веку на островах Карибского моря. Типичная уголовная романтика. Весь этот разношерстный сброд, столь поэтично воспетый писателями грядущих веков, особенно XIX, и в самом деле сформировал подлинно уголовную среду, со всеми ее характерными признаками.

Мы не знаем ни одного имени корабельного инженера-пирата. Как, впрочем, и применительно к более ранним временам. Но эти два незнания - совершенно разного рода. Античные пираты изобрели в сущности те базовые типы судов, из коих потом в результате бесчисленных эволюционных улучшений и изменений выпестовались лучшие парусники мира. Новые типы нужны были им для того, чтобы превзойти в скорости и маневренности тех, за кем они охотились. Их отдаленные потомки не утруждали свои головы подобной ерундой, они предпочитали захватывать уже готовые корабли и, почти ничего в них не меняя, выводить на большие дороги моря. Поэтому странновато выглядят встречающиеся в литературе «сравнительные характеристики» военных и пиратских кораблей, например фрегатов. Пиратских типов судов в Новое время просто не существовало, как не существовало и верфей для их постройки. «Джентльмены удачи» лишь выбирали лучшее из возможного и в крайнем случае изменяли расположение или вид орудий, убирали «лишний» парус или, наоборот, ставили дополнительный, снимали ненужные украшения, если они усиливали сопротивление ветра. Естественно, что вследствие этого изменялись численность и состав команды, водоизмещение, скорость, но никак не основные конструктивные характеристики - такие, как длина, ширина, судовой набор и прочее. Едва ли это дает право выделять, по примеру античности, пиратские суда в особый класс. Это были те же каравеллы, те же галеоны, бриги или фрегаты, только максимально приспособленные к новым задачам.

Если раньше исход боя предопределяло не столько вооружение, сколько быстроходность и виртуозное владение веслами, то теперь решающим фактором стали навигаторская тактика и мастерское обращение с бегучим такелажем и парусами.

Если в античные времена пиратство было явлением прогрессивным, способствующим развитию географических представлений, судостроительного искусства, а главное - укреплению и процветанию рабовладения, то есть было органичной и важной частью господствующей экономики; если в Средние века оно еще сохраняло отчасти эти функции, а вдобавок вывело суда в океан, положило начало большой торговле, а также Великим географическим открытиям в Северной Атлантике и у берегов Западной Африки, - то теперь, в эпоху лихорадочного накопления капитала, в эпоху промышленных революций, пиратство стало откровенной помехой на трассах купеческих флотов и только брало, брало, брало, ровным счетом ничего не давая взамен и упорно подтачивая экономические устои общества. Единственным светлым пятном во всей истории пиратства Нового времени была блестящая деятельность «королевских пиратов», не только открывавших новые земли и прокладывавших новые морские пути, но иногда и строивших специально для этих целей корабли по собственным чертежам - как, например, это делал Уолтер Рейли. Начиная с XVII века экономическая роль пиратства быстро стала уступать место роли политической, и в конечном счете пиратство, это слепое, но мощное орудие в руках королей обернулось «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом».

Пираты античности нередко носили царские или равные им титулы, они были эвпатридами - аристократами - в самом подлинном смысле этого слова. Пираты Средневековья еще следовали этой традиции, хотя не всех их можно с полным правом назвать рыцарями. «Королевские пираты» оказались последними в этой славной плеяде, но еще и в XVIII и даже в XIX столетии нет-нет и мелькнут в летописи пиратства истинные «джентльмены». Однако это уже будет капля в море, явный анахронизм и исключение из правила. Начиная с XVII века уголовщина, со всеми ее характерными атрибутами вплоть до устрашающих кличек - традиция, доставшаяся в наследство от викингов, - захлестнула морские театры. В какой степени - можно в большей мере догадываться, нежели утверждать.

В 1724 году в Лондоне вышел пухлый том под многообещающим названием - «Всеобщая история грабежей и смертоубийств, учиненных самыми знаменитыми пиратами, а также их нравы, их порядки, их вожаки с самого начала пиратства и их появления на острове Провидения до сих времен». Четыре года спустя за первым томом последовал второй, не менее объемистый. Автор - некий капитан Чарлз Джонсон. Кладезь фактологического материала! Имена, точные даты, описания походов и сражений, подробные детали быта... Из этого кладезя, к сожалению, щедро черпают по сей день.

К сожалению: потому что капитан Чарлз Джонсон - такой же миф, как большинство его персонажей. Лишь в нашем столетии было замечено поразительное стилистическое сходство его «Всеобщей истории пиратства», явно не случайное, с некоторыми другими сочинениями, тоже вышедшими в Лондоне примерно в это же время. Например - с анонимным сатирическим трактатом 1702 года «Наикратчайший способ расправы с диссидентами». Или с «Беспристрастной историей царя Петра Алексеевича», тоже анонимной, на страницах которой кое-кто и сегодня ищет материал для своего романа. Или с «Записками кавалера», повествующими о гражданской войне англичан в 1630-х годах и написанными в 1720 году, за четыре года до записок капитана Джонсона.

Авторство этих сочинений сомнений не вызывало. За трактат о диссидентах был приговорен к позорному столбу малоизвестный тогда житель Лондона по имени Даниэль Дефо - человек, возводивший свою родословную к Уолтеру Рейли (в 1720 году он обосновал в какой-то мере эти притязания в «Историческом очерке плаваний и приключений Уолтера Рейли») и поставивший себе целью писать так, чтобы его сочинения были «правдивее правды». Довольно скоро был установлен и автор истории Петра I - все тот же Даниэль Дефо. С «Записками кавалерам, кажется, первым разобрался Карл Маркс - до этого, на протяжении столетия, к ним обращались как к мемуарам очевидца. Опять - Дефо. «Правдивее правды» были изложены этим мистификатором и прославившие его приключения Робинзона Крузо, «написанные им самим», то бишь Робинзоном. Здесь, кстати, не раз выступают на сцену пираты, причем эпизоды эти сочинены со знанием дела: Дефо сам в молодости попал ненадолго в руки алжирских (!) пиратов в устье Темзы, когда держал путь в Роттердам. Не менее достоверно придумал Дефо «автобиографии» Молль Флендерс, пиратского капитана Синглтона (Синглтон - такой же романизированный пират Джон Эйвери, как капитан Блад - Морган), полковника Джека (где часть действия происходит в Америке), мемуары «счастливой куртизанки» Роксаны, вышедшие одновременно с первым томом записок «капитана Джонсона».

Дефо вообще всегда питал непреодолимое пристрастие к монументальным «историям». Между выходом первого и второго томов «Всеобщей истории пиратства», за каких-то четыре года, он успевает попутно сочинить «Политическую историю Дьявола, древнюю и современную», «Систему магии, или Историю искусства чернокнижия», «Исследование истории и подлинности привидений». Завидная работоспособность!

Органично и естественно вписывается в этот ряд и двухтомник «Чарлза Джонсона», но замечено это было лишь в конце 1960-х годов - американским дефоведом профессором Джоном Робертом Муром. Однако и после этого анонимная книга Дефо охотно переиздается как бестселлер всех времен и многими принимается за подлинник той «мемуарной эпохи». Со страниц этого двухтомника сразу же после опубликования пошли гулять по свету его персонажи - вымышленные наряду с подлинными. Впрочем, подлинные в этой книге, скорее всего, лишь наиболее громкие имена, возможно некоторые даты да еще баснословные слухи, достигавшие ушей Даниэля Дефо и обрабатывавшиеся им в виде связных «биографий». Оттуда черпали свои сюжеты Эдгар По и Вашингтон Ирвинг, Роберт Стивенсон и Артур Конан Дойл, Райдер Хаггард и Рафаэль Сабатини, капитан Мариэтт и Фенимор Купер, Висенте Рива Паласио и Джон Стейнбек. Ну, им-то простительно: во-первых, они не знали, а во-вторых - они романисты. Гораздо хуже то, что многие персонажи и «деяния», порожденные фантазией Даниэля Дефо, упорно кочуют по страницам современных исследований пиратства - совсем не романов - и популярной прессы, всегда готовой пощекотать воображение читающей публики. Причина совершенно ясна: только в книге Дефо можно найти в любом потребном количестве дефицитный материал - имена и факты, не упоминаемые больше нигде и никем. А красочные детали, придуманные этим писателем позапрошлого столетия, породили целую индустрию «подлинных пиратских карт» с отмеченными крестиком кладами, изувечивших судьбу не одного десятка искателей баснословных (в самом прямом смысле этого слова) сокровищ.

Дефо, или, если угодно, «капитан Чарлз Джонсон», несомненно был знаком с другим анонимным сочинением на эту же тему, изданным в 1678 году в Амстердаме. Книга называлась «Американские морские разбойники», автором ее значился некий А. О. Эксквемелин. В 1968 году эта книга была издана в Москве под заголовком «Пираты Америки».

Слово «анонимный» в сочетании с именем автора - да ведь это же абсолютный аналог книге Дефо! Вот только кто такой Эксквемелин - не установлено до сих пор, хотя версий изобретено предостаточно. Бесспорно одно: в отличие от книги Дефо, «Американские морские разбойники» написаны очевидцем. В этом убеждает масса точных деталей, какие можно только наблюдать, но никак не измыслить в тиши кабинета. Прежде всего это описание животного и растительного мира Америки, получившее впоследствии блестящее подтверждение, а также быта флибустьеров. Книга Эксквемелина - единственный серьезный и надежный источник, имеющийся в распоряжении исследователя пиратской вольницы.

Подобно тому, как семь античных городов ревниво оспаривали честь считаться родиной Гомера, а восемь средневековых государств - родиной Колумба, так и национальность Эксквемелина считают «своей» голландцы, испанцы, немцы, фламандцы и французы, на свой лад и совершенно произвольно подгоняя эту необычную фамилию под привычное для каждой нации звучание - переставляя по своему усмотрению буквы и слоги в фамилии автора «Американских морских разбойников».

Сам Эксквемелин сообщает о себе, что в 1666 году (когда Даниэлю Дефо, кстати голландцу по происхождению, было шесть лет) он нанялся хирургом на корабль французской Вест-Индской компании, основанной в 1664 году сюринтендантом государственных строений и мануфактур (а с 1665 года - и торговли) Жаном Баттистом Кольбером для дальнейшей колонизации и освоения Новой Франции, где еще в 1642 году был заложен город Монреаль, и Западной Африки, на побережье которой, возле устья Сенегала, француз Т. Ламбер основал в 1638 году город Сан-Луи, в то время скорее торговую факторию. Эксквемелин отправился на Антильские острова, попал в плен к пиратам и служил у них несколько лет по своей специальности.

Книга была издана на хорошем литературном голландском языке. Однако это вовсе не означает, что она на нем была и написана и что автор - голландец по крови. Косвенное подтверждение можно найти на первых же страницах, где автор как бы со стороны описывает французские «морские церемонии», прекрасно известные французам, и голландские, едва ли явившиеся откровением для жителей Амстердама. Из этого можно было бы заключить, что Эксквемелин не был ни французом, ни голландцем, и тем сузить круг поисков. Он преподносит эти церемонии так, как преподносил бы сторонний наблюдатель, особенно иностранец, и не сравнивает ни с какими другими, что дало бы возможность установить национальность автора. Но можно рассуждать и иначе: описание голландских церемоний сразу после французских как раз и дано для сравнения...

Кстати, пользуясь случаем, представляется нелишним познакомить читателя с описанием этих церемоний, тем более что на их основе потом возникло празднество перехода экватора, существующее по сей день, да и русское издание книги Эксквемелина вот уже третье десятилетие числится в библиографических редкостях.

Когда французский корабль выходил к стремительному проливу Сарлинг, ревущему среди утесов и рифов, то здесь, на 48о 10` северной широты, происходило обязательное крещение всех, кто попадал в эти места впервые. Делалось это так: «Главный боцман облачился в длинный балахон, надел шляпу забавного вида и взял в правую руку деревянный меч, а в левую - горшок с колесной мазью. Его лицо было вымазано сажей. Он нацепил на себя ожерелье из деревянных гвоздей и прочих корабельных мелочей. Все, кого еще судьба не заносила в эти края, становились перед ним на колени, и он крестил им лбы, ударяя при этом по шее деревянным мечом (своеобразная карикатура на посвящение в рыцари), а подручные боцмана обливали их водой. Сверх этого каждый "крещеный" должен был отнести к грот-мачте бутылку вина или водки. Впрочем, у кого вина не было, того и не просили об этом. На тех кораблях, которые еще сами не бывали в этих местах, брали вино и с их командиров; все это сносили к мачте и делили».

У входа в этот пролив крестили и голландцев, только сценарий у них отличался от французского. Еще раз слово Эксквемелину: «Способ крещения у них совсем не такой, как у французов. У них принявшие крещение, словно преступники, трижды прыгали в воду с самой высокой реи, а некоторым, по особой милости, разрешали прыгать с кормы. Но истинным геройством считался четвертый прыжок - в честь Его Высочества или капитана. Того, кто прыгал первым, поздравляли пушечным выстрелом и поднятием флага. Кто не желал лезть в воду, платил по голландским правилам двенадцать стюйверов (шестьдесят центов), а офицеры - половину рейксдалдера (гульден с четвертью). Пассажиры же платили столько, сколько с них потребуют. Со шкиперов кораблей, еще не бывавших в этих водах, брали большую бочку вина; если они противились, в отместку отсекали фигуру на носу корабля (то есть лишали судно его покровителя), и шкипер или капитан не имели права воспрепятствовать этому. Все полученное передавалось главному боцману, который хранил трофеи до захода в гавань, а там на вырученные деньги покупали вино и делили со всеми находившимися на корабле без исключения. Ни голландцы, ни французы так и не могли растолковать, зачем все это делается, говорили только, что это старый морской обычай. Некоторые утверждают, что этот обычай был установлен императором Карлом V, но в его законах ничего подобного не значится».

Конечно же, если бы тут был замешан Карл V, то этот обычай был бы распространен на всю его империю, на Испанию в первую очередь. А это не так. Что же касается голландцев, то их моряки принимали точно такое же крещение еще и возле утесов Берланга, на 39о 40` северной широты - у берегов Португалии.

У Эксквемелина не могут не броситься в глаза его упоминания голландцев: «у них», «по голландским правилам». Так не говорят о соотечественниках.

Думается, Эксквемелин действительно был уроженцем Амстердама, но не голландцем, а... натурализовавшимся греком. Как врач, он прекрасно владел латынью - международным языком ученых того времени, и, скорее всего, книга на нем и была написана, а затем переложена на голландский (по крайней мере многочисленные названия животных, моллюсков и растений неизбежно были переведены с латыни - так их принято писать и в наши дни).

И именно латынь дает ключ к расшифровке имени автора, если только это можно назвать именем: «инициалы» в этом случае могут быть сокращением ab origine (абориген, местный уроженец, а «фамилия» - exque («а именно», «хотя и») Melinus (с Мелоса). Получается - «местный уроженец, хотя [родом] с Мелоса», то есть он родился в Амстердаме, куда переехал с острова Мелос его отец или более отдаленные предки, а быть может, и он сам (если прочесть «местный житель, хотя родом с Мелоса»).

Подлинное имя автора знали издатели, и они честно сохранили его в тайне - навсегда, - чтобы не скомпрометировать мемуариста в глазах амстердамской публики как бывшего пирата и не лишить его этим клиентуры как медика.

Путешествию Эксквемелина предшествовало множество событий, заметно изменивших лик Центральной Америки. «Королевские пираты» не могли и мечтать работать в таких условиях!

Примерно в 1615 году, когда в бразильском Мараньяне возникла пиратская «Экваториальная Франция», португальцы, сами того не ведая, нанесли сокрушительное поражение у мыса Кабо-Фрио французам, англичанам и датчанам (возможно, впрочем, что то были голландцы - dutchmen: как греки и римляне делили человечество на «варваров» и самих себя, так и португальцы делили его на испанцев, неиспанцев и самих себя, поэтому сведения португальских источников о национальностях докучавших португальцам пиратов весьма условны, как, впрочем, и дата «окончательной» победы над французскими пиратами). После того как губернатор Южной Бразилии Антонио Салена навел порядок в своих владениях, изгнав из них французов, они довольно скоро вернулись в составе английских и датских эскадр, стремясь как можно быстрее отмыть позор поражения or «береговой крысы». Снова португальским колонистам пришлось защищать свои жизни, свою честь и свое имущество с мужеством обреченных. И вот около 1615 года португальский адмирал Константине при поддержке генерал-губернатора Мена де Са и индейцев племени арарибойя после серии военных неудач разгромил-таки пиратов у Холодного мыса.

Большинство «джентльменов удачи» перебазировалось после этого в карибские воды и теперь уже оттуда молниеносными укусами тревожило берега Бразилии. Но многие остались, превратившись в каперов и контрабандистов. Их потомки, внуки и правнуки, влили немалую толику крови в вены нынешней бразильской нации - наряду с местными индейцами и неграми из Анголы и Гвинеи, доставлявшимися для работы на кофейных и сахарных плантациях. Эта кровь нередко вскипает и сегодня в жилах бразильских рыбаков, совершенно непредсказуемо ударяя им в голову...

В 1623 году появилось первое английское поселение в Вест-Индии-на острове Сен-Китс, где возникло потом знаменитое пиратское гнездо, прославившееся, правда, не столько своими деяниями, сколько пером Конан Дойла.

В 1625 году англичане начали колонизацию открытого испанцами в 1518 году острова Барбадос, куда впервые высадились еще двадцать два года назад. В 1628 году на Барбадосе закладывается город Бриджтаун.

В том же 1628 году главнокомандующий флотом голландской Вест-Индской компании адмирал Питер Хейн со своим тридцать одним кораблем, где экипажи насчитывали около сотни человек, захватил весь «золотой флот» Испании с грузом, оцененным в двенадцать миллионов гульденов серебром, - удар, от которого Испания нескоро смогла оправиться.

В 1630 году англичане закрепляются в полутора десятках километров от Эспаньолы - на острове Тортуга («Черепаха») площадью примерно три сотня квадратных километров, где первые поселения - испанские - стали возникать еще в 1590-х годах. Тортуга была ключом к Багамскому каналу, по нему испанские галеоны шли к Мексике или Панаме. Теперь этот ключ был положен в карман английского камзола.

С 1632 года становятся английскими острова Антигуа и Монтсеррат из группы Подветренных.

В 1635 году с десяток вест-индских островов оккупируют французы, среди них особенно ценны Гваделупа и Мартиника.

В 1638 году голландцы захватили практически все испанские и португальские крепости и фактории на атлантическом побережье Мавритании от мыса Кап-Блан до устья Сенегала и стали монополистами в торговле гуммиарабиком - мавританской камедью, а англичане, не довольствуясь уже островами, пытаются в том же году закрепиться на территории Гондураса: оттуда несравненно удобнее и безопаснее «править волнами». К сожалению, точно такого же мнения придерживаются и испанцы, вступившие с незваными гостями в оживленную полемику. Англичанам не только не удалось стать хозяевами Гондураса, но в 1639 году они потеряли еще и Тортугу: ее оккупировали французские пираты. Зато в 1647 году англичане приступили к колонизации Багамских островов (они считали их своими еще с 1578 года, но никак не могли вступить во владение ими), а в 1655 году вместо намечавшегося захвата Эспаньолы отбили у испанцев Ямайку, сразу скомпенсировавшую им все потери.

Быстро разрасталось население Вирджинии, британской Гвианы и французского острова Сан-Кристофер. Но шли еще ожесточенные споры вокруг Бермудских островов: открытые на рубеже XV и XVI веков, с 1609 года они перестали быть необитаемыми - после того как там напоролся на риф корабль адмирала Сомерса. Тогда же архипелаг надолго получил и имя этого незадачливого мореплавателя. Лишь в 1684 году эти острова официально станут британским владением.

И все еще переходит попеременно из английских рук во французские и обратно Сент-Люсия - остров из группы Наветренных, открытый в 1502 году (он станет британским ровно через три столетия).

В 1664 году - том самом, когда Кольбер основал Французскую Вест-Индскую компанию - его английский «брат» Карл II преподнес своему настоящему брату герцогу Йоркскому очередной королевский подарок: он подарил ему Новую Голландию, захваченную специально посланным туда британским флотом. Следующий шаг англичан напрашивался сам собой, и они не задумываясь сделали его - захватили остров Манхеттен, нанеся тем самым зубодробительный удар нидерландской Вест-Индской компании, а разросшийся на острове город Новый Амстердам переименовали в Нью-Йорк.

Кораблекрушение. Гравюра на дереве, 1539.

И наконец в 1666 году, как раз к прибытию Эксквемелина, англичане завоевывают для себя Вирджинские острова. (А в 1672 году, когда он отплыл обратно в Европу, британским становится остров Сент-Винсент из этой же группы.)

Голландский врач на французском корабле. Еретик среди добрых католиков. Это был нечаянный символ новой эпохи.

Голландцы и французы стали к тому времени подлинно морскими нациями, без всяких скидок, особенно первые. Их корабли можно было теперь запросто повстречать на всех известных к тому времени морях и океанах. Они готовы были потеснить испанцев и англичан; они готовы были на равных с ними «править волнами».

Впрочем, испанские флоты, тощавшие год от года и день ото дня, являли собою все более и более жалкое зрелище, особенно после 1640 года, когда от Испании отделилась и обрела былую самостоятельность Португалия. Время великих мореходов Испании неумолимо растворялось в дымке прошлого. В том числе - в южных морях, «исконно испанских», как по инерции все еще полагали испанцы. Альваро де Менданья и Нейра был в них первой ласточкой. Сколько последовало за ней - мы никогда в точности не узнаем: история ведет нас «от вершины к вершине». А ведь далеко не на каждом корабле был свой Пигафетта.

С этого времени на тихоокеанской арене разворачивается трагедия, растянувшаяся на столетия, - трагедия в первую очередь для ни в чем не повинных туземцев. Хотя постановщики были разные, цель у них у всех была одна - богатства южных морей. Одинаковы были и средства ее достижения.

Трагедия эта необычна: она состояла из пяти актов, как и положено по классическим канонам, - но все они инсценировались параллельно и во времени, и в пространстве. Гибель Эль-Кано знаменовала собою поворотный пункт в исследовании Земли. Отныне поиски пошли в пяти генеральных направлениях. Некоторые из них настолько тесно переплетены, что их трудно разграничить: например, проблема достижения «восточного края света» сушей неразрывна с проблемой поисков Северо-Восточного прохода, после многих усилий открытого в конце концов Семеном Дежневым и Федотом Поповым в 1648 году. Этот проход приводил в Тихий океан, а там - свои проблемы: Южная Земля, острова Пряностей и острова Золота и Серебра (Офир) - в этой книге все тихоокеанские проблемы объединены в одну.

И, наконец, - Северо-Западный проход. Магеллан раз навсегда покончил с дискуссиями о шарообразности Земли, Схауген доказал, что Американский материк не достигает полюса на юге. А на севере? Такова была этика той эпохи, что открытия принадлежали тем, кто их совершил. У южной оконечности Африки хозяйничали португальцы. Магелланов пролив стерегли испанцы. По общему мнению, с севера тоже можно было обойти Америку, более того - этот путь представлялся короче. Но как его отыскать? И гонка началась.

Нидерланды вступили в нее во всеоружии. Им отдал дань восхищения даже один из директоров английской Ост-Индской компании. Похвала конкурента - что может быть правдивее и ценнее? Соединенные провинции Нидерландов, писал этот конкурент по имени Томас Мен в своем исследовании «Богатство Англии во внешней торговле», сделались «величайшим и славным примером» для всей Европы. «И не произошло ли все это благодаря их непрерывному усердию в торговле? - задается совершенно справедливым вопросом Мен. - Не являются ли их провинции складами товаров для большинства стран христианского мира, благодаря чему их богатство, судоходство, моряки, ремесла, народ, а потому и общественные доходы и акцизы выросли до удивительной высоты?».

Крошечные Нидерланды, по его признанию, стали поставщиками всей Европы в части готовых кораблей и разного рода снастей, пушек и пороха, зерна и пуль. И они настолько утвердились в этой роли, что Англия вынуждена уступать им хорошо обеспеченные рынки. Но что самое удивительное - всего этого Голландия достигла только благодаря рыболовству.

Мен приводит в своей книге одну из гаагских прокламаций, обнародованную 19 июля 1624 года, где четко и недвусмысленно записано, что «крупное рыболовство и ловля сельдей являются главным занятием и основной золотоносной жилой Соединенных провинций». Рыболовство дало Нидерландам ровно столько, сколько потеряла на этом деле Англия. Стоит лишь отнять его у голландцев - и тут же «значительная часть их судоходства сразу погибнет, их доходы и таможенные пошлины станут незначительными, их страна обезлюдеет из-за недостатка работы и заработка, из-за чего прекратится поступление налогов и сборов, и их торговля с Ост-Индией и другими странами придет в упадок. Таким образом, слава и мощь Нидерландов заключается в ловле сельди, налима и трески в морях его величества».

Увы, его величество ничего не мог противопоставить тем, кто еще недавно вызывал симпатии и сочувствие англичан своими антипапскими наклонностями!

Разыскивая упорно не дающийся в руки Северо-Западный проход, голландские купцы не оставляют теперь надежды утереть нос и испанцам в поисках Южной Земли. Эту задачу они поручают талантливому мореплавателю Абелу Янсзону Тасману, командиру торгового корабля. На счету Тасмана уже были рейсы в Японию и открытие островов Бонин. В 1642-1643 годах он в свободном поиске Южной Земли наносит 24 ноября 1642 года на карту южный и восточный берега Земли Ван-Димена, названной так в честь генерал-губернатора Батавии (Джакарты), обследует западное побережье Новой Зеландии, омываемое морем, носящим сегодня его имя, и открывает ряд островов и архипелагов, в том числе - Тонга, Три-Кингс и Фиджи. 15 июня 1643 года Тасмана уже поздравляют с благополучным возвращением жители Батавии.

В следующем, 1644, году он снова приходит в эти моря и совершает в них одно-единственное открытие. Но это открытие - Южная Земля! Она и сегодня носит это имя, только на латинском языке - «Австралия».

Слово это, собственно, придумал еще Кирос, когда 29 апреля 1606 года принял за Южный материк замеченные им Новые Гебриды. Правда, звучало оно в его устах несколько иначе: вместо привычного и ожидаемого Australia (южная) он употребил слово Austrialia (австрийская), вольно или невольно выразив этим каламбуром свои верноподданнические чувства к Филиппу III, королю испанскому и эрцгерцогу австрийскому. Поэтому точное название, данное Киросом, - «Австрийская [земля] Святого Духа». Однако слова Австрия и Австралия имеют разные корни и означают совсем не одно и то же: давая своей новой провинции имя в 795 году, Карл Великий назвал ее Остмарк, или Австрия, со значением «Восточная марка» - а не южная! Столь буквальный перевод - «Восточная Земля Святого Духа» - естественно, увел бы далеко в сторону, поэтому еще в XVII веке географы и картографы пользовались более осторожным названием - «Южная Земля Святого Духа» (хотя можно встретить и довольно бессмысленное «Австралия Святого Духа»). После Тасмана все встало на место. Он обошел на своем корабле залив Карпентария, получивший это имя позднее - во славу голландского губернатора Питера Карпентера, от мыса Кейп-Йорк, не замеченного восемь лет назад Киросом, до островов Уэссел, и северо-западные берега материка, омываемые Арафурским и Тиморским морями, до нынешней Земли Тасмана.

В январе 1799 года англичане Джордж Басс и Мэтью Флиндерс вспомнили и о Киросе, и о Тасмане, об их заслугах перед географией. Земля Ван-Димена была переименована ими в Тасманию, а Новая Голландия получила имя Австралия.

В 1628 году голландский адмирал Питер Хейн захватил испанскую эскадру с дюжиной миллионов гульденов серебром. В 1644-м Тасман обнаружил Южную Землю. Неизвестно, какой из этих ударов был чувствительнее для испанцев, оба вместе явились для них непоправимой катастрофой. И не только для них. Голландский флот, насчитывавший шестнадцать тысяч судов, стал к этому времени самым многочисленным и совершенным в мире. Не без его помощи голландцам удалось наконец разрешить одну из самых волнующих загадок южных морей - загадку Офира. 3 поисках островов Золота и Серебра сложил голову в 1519 году португалец Дьогу Пачеко к югу от Суматры.

В 1527 году другой португалец, пират, на трех французских кораблях добрался до Малакки - Золотого Херсонеса, но не сумел возвратиться назад.

Испанец Сааведра год спустя поспешил назвать островом Золота Новую Гвинею. В 1555 году эти острова искал испанец Хуан Гаэтано.

Их наносили на карты у всех берегов Тихого и Индийского океанов.

Аниан на компасной карте из атласа XVI века. Библиотека в Венеции.

И вот 4 апреля 1643 года по поручению Ван-Димена из Тернате вышла экспедиция Мартина Герритсзона де Фриза и Хендрика Корнелисзона Схепа. Ей мы обязаны многими открытиями (например, народности айнов и Сахалина), но главное - это была последняя в истории экспедиция по поискам Офира. Методом исключения острова Золота и Серебра были отождествлены с достаточно уже разведанными Гавайями и исчезли с карт серьезных картографов. Пряности и золото южных морей, вывозимые голландцами, наводнили европейские рынки. «Летучий голландец» стал символом века - капитан ван Страатен, не веривший ни в Бога, ни в дьявола и осужденный небесами вечно странствовать по морям, не зная гаваней. Стремительный взлет совсем еще недавних вассалов испанской короны, еретиков, слуг дьявола, был просто неслыханным экономическим чудом, сравнимым разве что со столь же стремительным упадком Испании. Не только экономическим - научным тоже. Бернхард Варен издает в 1650 году в Амстердаме свой «Всеобщую географию», сразу ставшую знаменитой и в 1718 году переведенную Федором Поликарповым по распоряжению Петра на русский и отпечатанную в Москве. Вот что, например, в ней говорится на 103-й странице: «Океанъ тихiй общезавомый марь делъ зуръ; иже во америкъ между западнымъ брегомъ америки и азiею, и лежитъ великимъ трактомъ до острововъ индiйскихъ и филиппинскихъ, и даже до хины». Чем не руководство для плавания! А вот еще, четырьмя страницами ниже: «Фретъ аннiанъ, между америкою северною и татары азиатскими, чрезъ который изь океана татарского въ тихое путь быти сказують, но еще неподлинно». Это - о Северо-Восточном проходе. Точнее - о Татарском проливе: его упомянул Марко Поло под именем Anian (японцы называют его Aniwa), и с тех пор этот топоним запестрел в трудах и на картах итальянских географов, а с их легкой руки - и всех остальных. И вывод, неутешительный: «Однакоже мнози нынешние навигаторы весма отрицаютъ оное быти фретъ, полагаютъ же между татарскою землею или кореомъ и америкою широкое море». 

О, голландцам было чем гордиться! Им наступают на пятки французы и англичане. И все же авторитет Нидерландов неоспорим.

*** 

В отличие от остальных европейских народов, французы проникли в историю мореплавания, можно сказать, с черного хода. Не имевшие ни централизованного государства, ни приличного флота, они долго довольствовались крохами пирога, раздираемого такими крупными хищниками, как Испания, Португалия и Англия. Вскоре после упоминавшихся уже экспедиций Жака Картье Франциск I учредил регулярное каперство, направленное против Габсбургов, и примерно с этих пор французские пираты стали селиться на Гаити, а в 1630 году основали колонию на Тортуге и укрепили ее. Они стали называть себя на голландский лад - флибустьеры.

Постепенно были распределены сферы влияния.

Французские флибустьеры владели островом Святого Христофора, где поселились в 1625 году, Мартиникой, Гваделупой и частью Сан-Доминго.

Голландские закрепились в 1634 году на Тобаго и Кюрасао.

Английские в 1655 году - на Ямайке и Барбадосе.

В конце концов испанцы остались только на Кубе и на Гаити.

Пираты разных национальностей иногда объединялись для свершения крупных дел вроде захвата города или испанской армады, иногда вели между собой настоящие войны, если количество захваченных слитков никак не желало делиться на равные части. Среди них можно было встретить батрака вроде Франсуа д`Олонне, изжаренного и съеденного в 1660-х годах индейцами в Никарагуа, и родовитого аристократа вроде де Граммона, ставшего губернатором французской части Гаити, но не успевшего приступить к исполнению своих обязанностей, так как в октябре 1686 года бесследно исчез...

В 1651 году лорд-протектор Англии Оливер Кромвель заставляет парламент принять Навигационные акты, запрещающие англичанам прибегать к посредничеству голландских купцов и судовладельцев. Ближайшим следствием этих актов явились резкое вздорожание английских товаров и взрыв пиратской активности, перехват товаров в пути и продажа их американцам по более сносным ценам. И в следующем году на этой почве вспыхивает трехлетняя англо-голландская война, в 1665 году, после захвата англичанами Нового Амстердама, - вторая, в 1672-м - третья.

Свирепствами в родном краю

Ничуть не ублажив, как видно, Алчбу кровавую свою,

Блудорожденная ехидна. Свежатиною оделя

Рабов и стаищу собачью. Священной кровью короля

Надув утробу вурдалачью. Себя мечтою опоя

О соке франкских виноградин. Из Темзы выползла сия

Наимерзейшая из гадин,

приветствовал голландский поэт и добрый приятель упоминавшегося уже Лауренса Реала, экс-губернатора Ост-Индии, Йост ван ден Вондел появление возле Портленда английского военного флота, насчитывавшего семь десятков кораблей и возглавляемого аж тремя адмиралами - Блейком, Дином и Монком, в первых числах марта 1653 года. За несколько дней до того от бискайского острова Ре отошла голландская купеческая флотилия с французскими винами - под охраной военных судов, коими командовал адмирал Мартен Харперсзон Тромп, известный выпивоха и забияка, по отзывам современников. На беду англичан Тромп оказался в момент встречи флотов трезв, как стеклышко. Битва длилась трое суток, и победа Тромпа была поистине блистательной: он доставил к устью Мааса в целости и сохранности все порученные его заботам корабли, а англичане с великими позором и немалыми потерями ретировались к своим берегам. Самая чувствительная потеря в этой битве - гибель барона Рабутена де Шенталя: после этого осталась сиротой его четырехлетняя дочь Мария, будущая маркиза де Севинье и прославленная писательница.

Англичанам ничего после этого не оставалось, кроме как ответить аналогичной любезностью на любезность Вондела, чье «Счастливое мореплавание» было опубликовано молниеносно и с чувством декламировалось во всех портовых кабаках. Этот труд взял на себя английский собрат Вондела по перу Эндрью Марвелл.

Голландия, размером с гулькин нос,

Есть лишь песка британского нанос,

Да та земля, что наши корабли

На мелководье днищем наскребли,

Да океаном выхаркнутый груз

Досок и щепок, устриц и медуз, -

Все, чем морская бездна погнушалась,

Голландцам во владение досталось.

так начинается его «Поругание Нидерландов», посвященное... «выдающейся победе британского флота» над Тромпом у Портленда! И этот жалкий выпад, выдержанный в духе пущенной вдогонку бессмертной сентенции «Сам дурак!», лондонские типографы аккуратно воспроизводили еще дважды - в 1665 и 1672 годах, едва загоралась очередная англо-голландская морская война.

Вернуть себе Новый Амстердам голландцам не удалось, он остался Нью-Йорком. После того, как в июне 1667 года голландцы блокировали устье Темзы со всем английским флотом, по мирному договору в Бреде им был возвращен лишь оккупированный Англией Суринам. Между второй и третьей войнами, в 1669 году, перестала существовать Германская Ганза - событие, громом прогремевшее над всеми морями. Во время третьей голландцы выигрывают генеральное морское сражение, входят в Темзу и уничтожают английские военные и торговые суда. Но вторжение в Нидерланды французской армии, сражавшейся в третьей войне на стороне Англии, заставляет их признать Навигационные акты.

Ф. Хагснберг. «Конец войны». Антверпенская гравюра на меди.

Вероятно, не без влияния потрясающих успехов Нидерландов не только в части военных удач, но и на ниве морской коммерции. Жан Баттист Кольбер уже после смерти своего единомышленника кардинала Мазарини убедил наконец Людовика XIV обнародовать в 1669 году эдикт о морской торговле, признавший в конце концов, что «для блага наших подданных и нашего собственного удовлетворения важно совершенно истребить пережитки всюду еще распространенного взгляда, будто занятие морской торговлей несовместимо с дворянством и отнимает у него привилегии». Французские шевалье и маркизы стали пайщиками многих экспедиций - и никогда не пожалели об этом.

Не упускали своего французы и в морях Нового Света. Во времена Эксквемелина еще гремело имя Пьера Леграна (Большого) родом из Дьеппа. Писатель называет его «одним из первых пиратов на Тортуге», а этот остров, как уже говорилось, был занят французами еще в 1639 году. Но и четверть века спустя доблестный француз был в отличной форме: в 1662 году он на «маленькой барке», вмещавшей двадцать восемь человек, захватил корабль вице-адмирала испанского «золотого флота», отбившийся от флотилии у западного побережья Эспаньолы.

История эта весьма загадочна, потому что Пьер Большой, как уверяет Эксквемелин, «высадил испанцев на берег, а корабль отправил во Францию». Так поступали в лучшем случае каперы, но не пираты. А если Пьер был одним из первых на Тортуге, то пиратский стаж был у него весьма солидным, о чем свидетельствует и захват «золотого галеона» чуть ли не с лодки. Впрочем, сам Эксквемелин признается, что он не делает различия между буканьерами и корсарами, флибустьерами и каперами: «Я именую всех этих людей пиратами, ибо сами они иначе себя не называют, не прикрываются иными прозваниями или титулами и не подчиняются никому на свете». Но по логике вещей даже самый неразумный капер должен был пересесть со своей крошечной лоханки на захваченный корабль и продолжать подвиги на нем. Почему Пьер этого не сделал? Потому ли, что у испанского корабля «обшивка была довольно ветхая, и в любое время судно могло дать течь»? Но он вполне мог успеть захватить на нем другой, более крепкий корабль, ведь доставил же его этот самый галеон во РФанцию, после чего разом разбогатевший Легран «вероятно» (осторожничает Эксквемелин) навсегда расстался со своей чересчур хлопотной и нервной профессией.

Карибское море, несомненно, взрастило целую плеяду знаменитых пиратов, то более, то менее удачливых, то одетых в рубища, то щеголявших в расшитых галунами дорогих камзолах. Даже если отвлечься от мистифицированных «мемуаров капитана Джонсона», можно отыскать в анналах пиратства немало подлинных виртуозов своего дела.

Это Пьер Француз, промышлявший примерно так же, как его тезка и соотечественник Легран.

Это Бартоломео Португалец, с двадцатью девятью товарищами на скорлупке, вооруженной четырьмя легкими пушками, захвативший двадцатипушечный испанский корабль, где одних только солдат было семьдесят, потеряв при этом десяток убитыми и четверых ранеными. Возле города Кампече на Юкатане он имел глупость угодить в руки испанцев. Сидя в каюте, превращенной для такого случая в кутузку, он с любопытством наблюдал, как на берегу сколачивают для него виселицу. Когда ему наскучило это зрелище, Бартоломео вызвал в свою каюту охранявшего его часового, профессионально прирезал его, сбросил в воду пустой бочонок и отплыл восвояси, придерживаясь за этот импровизированный поплавок. А несколько дней спустя он возвратился к Кампече на каноэ и захватил этот самый корабль. Короткое время спустя это судно пошло на дно где-то у Кубы. «О страшной жестокости этого пирата, - пишет Эксквемелин, - у испанцев знали все. Однако его походы не принесли ему почти никакой выгоды. Я видел, как он умирал в такой нужде, какую редко встретишь на свете».

Это соотечественник Эксквемелина, долго живший в Бразилии и потому известный как Рок Бразилец, ставший пиратом ради пропитания и снискавший известность у испанцев «как самый злой насильник и тиран». Этот человек с внешностью приказчика из галантерейной лавки запросто мог сажать людей на кол или поджаривать их на медленном огне. «Он был груб, неотесан и вел себя словно бешеная фурия, - пишет Эксквемелин. - Когда он напивался, то как безумный носился по городу и немало перекалечил людей, которым довелось попасть ему под руку. Никто не осмеливался ему ни в чем перечить, только за глаза говорили, что он дурной человек». Он еще орудовал на Ямайке, когда там был Эксквемелин, так что это - запись очевидца.

Благодаря этим и множеству подобных сорвиголов испанцы, хотя и с большим опозданием, «убедились, что на море от пиратов нет никакого спасения, и стали плавать значительно реже». Однако и пиратам ведь надо же было на что-то жить. Они сориентировались в изменившейся обстановке мгновенно, и... с этой поры ни один портовый город, ни одно приморское поселение и ни один караван больше не чувствовали себя в безопасности. Безопасность их и до этого была очень и очень относительной, но теперь в Латинской Америке вспыхнула подлинная война.

Пираты сорганизовывались теперь не только во флотилии, но и в сухопутные шайки, иногда по справедливости заслуживавшие названия армий. У них была отлично - при всей богемности образа жизни - поставленная разведка. И планировали они свои операции на уровне самых современных требований военного искусства той эпохи.

Первым, по словам Эксквемелина, додумался до этого некий Льюис Шотландец, разграбивший Кампече и оставивший от него лишь обгорелые руины. После него на эту стезю ступили англичане Эдуард Мэнсфилд (по другим данным, то был голландец из Кюрасао по фамилии Мансвельд), захвативший испанский остров Санта-Каталина недалеко от Коста-Рики и заставивший нескольких тамошних жителей скрытно провести его головорезов в Картахену, и Джон Дейвис, взявший испанский город посредством ночного десанта с корабля.

Ко времени прибытия Эксквемелина на Антильские острова там уже существовало несколько корпораций пиратов, четко организованных и прекрасно обустроившихся. При всем различии в деталях они облагали несомненным сходством в образе жизни и обычаях,  регламентировавшихся своеобразным неписаным сводом законов и установлений - неким вариантом круговой поруки. «Каждый из пиратов, собираясь идти в море, делал то, что считали нужным его товарищи по плаванию», - отмечает Эксквемелин. Если позволительно такое сравнение, в Карибском море была создана единая конфедерация «республик», каждая со своим языком, своим самоуправлением, своим национальным или местным колоритом, - но объединявшаяся чем-то общим, наднациональным, позволявшим всем свободно общаться друг с другом и планировать совместные операции. И именно это общее, эти самозародившиеся и саморазвившиеся законы, сопровождало всякого пирата от экипировки для выхода «на дело» до дележа добычи и возмещений за увечья. Правила флибустьерского общежития были настолько незыблемы и зримы, что сразу бросались в глаза каждому новоприбывшему - такому, как Эксквемелин.

Прежде чем вступить на зыбкую тропу «джентльмена удачи», как именовали себя эти прохвосты, или desperado (отчаянные), как называли их испанцы, каждый должен был взвесить свои возможности и свои желания на весах Фортуны.

Если с этим было все в порядке, будущий пират записывался под начало какого-нибудь атамана и первым делом отправлялся в ближайшую лавочку или обращался к какому-нибудь запасливому собрату на предмет приобретения оружия и патронташа с порохом и тремя десятками пуль: таков был стандарт. Обычно же приобретали пули с большим запасом: «Любимое занятие пиратов - стрельба в цель и чистка оружия», - сообщает Эксквемелин. А порох могли хранить в роге, болтающемся на наплечном ремне: широкая сторона этого рога, через которую его наполняли, закрывалась плотной крышкой или затычкой, а нижняя снабжалась маленькой крышечкой с отжимной пружинкой; нажатие пальца - и струйка пороха стекала в подставленную ладонь.

Затем все собирались в условленном месте, где их поджидала загодя заготовленная шлюпка, каноэ или самый настоящий корабль, укрытые от нескромных взоров возможных конкурентов. Только когда они, осененные удачей и блеском золота, вернутся из похода, - только тогда они открыто ошвартуются у самого удобного причала, на виду приветствующей их толпы.

А пока... Пока их заботы помельче - часть команды занимается кренгованием, конопачением и просмолкой судна, другая часть рыщет по округе в поисках запаса провианта. Либо это охотники, бьющие влет и в бег все, что попадается под руку, либо тривиальные грабители окрестных селений, отбирающие все, что годится в пищу, а иногда захватывающие с собой и самих жителей в качестве лоцманов или недостающих членов команды. Как когда-то финикийские моряки набивали свои трюмы камнями для балласта, с тем чтобы постепенно заменять их оловом или серебром, так карибские пираты нередко использовали для этой же цели туши крупных животных. В общем случае пиратский котел был одним и тем же и для юнги, и для капитана, но для особо уважаемых предводителей могли приготовить и специальное блюдо. Впрочем, капитаны на этом не настаивали, потому что нет ничего проще, чем сделать для какого-нибудь персонального бифштекса либо пудинга подливку из кураре или приправу из мышьяка.

Но вот корабль подготовлен, провиант запасен - теперь собирается общая сходка. По наблюдению Эксквемелина, на ней решаются только три вопроса: : куда плыть, на кого нападать и как делить добычу.

О разделе добычи составляется особое соглашение, называемое Chasse partie («участие в охоте»), из чего явствует, что это изобретение французов. Первой строкой в нем значатся те, кто идет в рейс, так сказать, на твердом окладе: двести реалов егерю, сто или сто пятьдесят - плотнику, двести или двести пятьдесят - лекарю. Как нетрудно догадаться, это единственные члены команды, не участвовавшие в сражении с оружием в руках. Но они могли получить и больше, если оказывались в числе раненых. Самым тяжелым увечьем признавалась потеря или паралич правой руки: за это причитались шестьсот реалов или шесть рабов. По существу то была единовременная - она же и пожизненная - пенсия, если только потерявший правую руку, способную держать оружие, не был левшой. За лишение или паралич левой руки либо правой ноги, а также за любую огнестрельную рану выплачивали пятьсот реалов или давали пять рабов, потеря левой ноги стоила на сотню реалов или одного раба дешевле. Выколотый глаз или отсеченный палец оценивались в сотню реалов или одного раба. После, когда были подсчитаны раны и увечья, все эти «оклады» и компенсации выплачивались немедленно, независимо от величины всей добычи. Дальше было проще: четыре-пять долей оставшегося-капитану, полдоли - юнге и тем, для кого этот рейс был первым в жизни, остальное - поровну между всеми. Каждый, получая свою долю, клялся на Библии, что он ничего не утаил сверх положенного, и уличенный в ложной клятве навечно изгонялся из пиратского братства, что обрекало его в лучшем случае на нищету.

По возвращении в порт продавался с торгов либо захваченный корабль, либо свой собственный - если захваченный был лучше. Если же корабль был захвачен с какого-нибудь жалкого каноэ или барки, то он однозначно становился пиратским, а собственная плаврухлядь тут же торжественно сжигалась.

Эксквемелин в целом относится с сочувствием к пиратской вольнице, даже, пожалуй, с симпатией. «Друг к другу пираты относились заботливо, - отмечает он. - Кто ничего не имеет, может рассчитывать на поддержку товарищей». А вот что он еще пишет о тех, кто захватил его в плен и заставил служить себе в течение шести лет: «Пираты очень дружны и во всем друг другу помогают. Тому, у кого ничего нет, сразу же выделяется какое-либо имущество, причем с уплатой ждут до тех пор, пока у неимущего не заведутся деньги. Пираты придерживаются своих собственных законов и сами вершат суд над теми, кто совершил вероломное убийство. Виновного в таких случаях привязывают к дереву, и он должен сам выбрать человека, который его умертвит. Если же окажется, что пират отправил своего брата на тот свет вполне заслуженно, то есть дал ему возможность зарядить ружье и не нападал на него сзади, товарищи убийцу прощают. Среди пиратов дуэли завязываются довольно легко. Захватив корабль, пленных высаживают при первой же возможности. Но двоих или троих оставляют, чтобы впоследствии продать или заставить делать все, что не хотят исполнять сами. (Если материальная добыча оказывалась мала для уплаты за увечья, то сперва расплачивались пленниками, обращая их в рабов прямо тут же, на палубе, а уже оставшихся могли отпустить восвояси, оставив сверх того упомянутых двух-грех человек). После двух-трех лет добросовестной службы их иногда отпускают».

Деньги жгли пиратам карманы. Об этом хорошо были осведомлены трактирщики на всех островах и местные дульсинеи. Трактирщики давали «джентльменам» кредит до тех пор, пока они окончательно не влезут в кабалу, и потом продавали их самих за долги. Дульсинеи оттачивали свое профессиональное мастерство на том, чтобы содрать как можно больше, дав как можно меньше: «Я знал на Ямайке одного человека, который платил девке пятьсот реалов лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую», - признается Эксквемелин. Спустить сегодня ночью все, что добыто вчера днем, - вот был девиз очень и очень многих. И чем ошеломительнее была сумма - тем доблестнее. О некоторых «вчера миллионерах, сегодня нищих» долго ходили легенды по всем архипелагам. Таким был уже упоминавшийся Рок Бразилец, спускавший в кабаках раз за разом все, с чем он возвращался с моря.

Во второй половине XVII столетия в Карибском море и близлежащих областях гремели два имени, заставлявшие бледнеть даже видавших виды пиратов. Одно было французским, другое - английским.

Первое принадлежало некоему Жану Франсуа Но (в английском произношении Hay) - уроженцу французской Вандеи. По иронии судьбы его двойное имя напоминало о первых двух выдающихся французских пиратах - Анго и Флери - и о короле, которому они служили.

Его родной город Сабль д`Олонне расположен на берегу Бискайского залива между Лa-Рош-сюр-Йон и Ла-Рошелью, это и теперь побережье отважных рыбаков и мореплавателей. Причина появления Жана Франсуа в Новом Свете неясна, но наиболее правдоподобно, что он был рыбаком и имел неосторожность попасть в руки испанцев на своем суденышке для продажи в рабство: с 1648 года по 1659-й Испания и Франция были воюющими сторонами. В этот-то промежуток и могло случиться то, что случилось. В те времена рабство для европейцев не было пожизненном, контракт заключали на три года, на пять лет или на другой столь же непродолжительный срок. А дальше бывший раб мог стать надсмотрщиком или даже компаньоном прежнего своего хозяина.

Жан Франсуа отверг и то и другое. Приняв в качестве новой фамилии имя родного города, он стал мстить испанцам и очень скоро сделался грозой всей Эспаньолы и окрестных вод. Его отвага доходила до безрассудства, имя Жана Франсуа д`Олонне стало синонимом удачи и... жестокости даже в той среде, отнюдь не отличавшейся пансионной благовоспитанностью. Авторитет д`Олонне был так высок, что его соотечественник, губернатор Тортуги мсье де ла Плас преподнес ему необыкновенный подарок - готовый корабль (случай едва ли не единственный в истории пиратства). Думается, что дар не был бескорыстным, и доля губернатора была оговорена во всех деталях.

Все шло хорошо, пока по нелепой случайности д`Олонне не лишился этого корабля во время шторма у берегов Кампече. На суше пиратов уже поджидали плотоядно облизывавшиеся испанцы. В числе немногочисленных спасшихся оказался сам д`Олонне. Пока испанцы выбивали из захваченных в плен его товарищей сведения о нем, все более убеждаясь в гибели своего недруга, пока в их церквах радостно гремели благодарственные молебны о чудесном вызволении из лап дьявола, - д`Олонне совратил нескольких рабов, таких же, каким совсем еще недавно был он сам, пообещал им золото и свободу, убедил украсть у своего хозяина парусно-гребное каноэ, и они доставили его на этой скорлупке к Тортуге, отмахав единым духом тысячу двести морских миль. А поскольку д`Олонне располагал к этому времени кое-какими накоплениями да и имя его служило надежным векселем, то очень скоро он снова вышел в море на корабле с двумя десятками вооруженных до зубов головорезов - вероятно, теми же рабами с Юкатана, теперь уже бывшими, и взял курс на Кубу.

До губернатора Кубы быстро дошли слухи о воскресшем французе. Он выслал против д`Олонне десятипушечный корабль, посадив на него девяносто солдат и негра-палача и наказав не возвращаться с пустыми руками. Они и не вернулись - за исключением упомянутого негра. Этот негр доставил в Гавану головы всех без исключения испанцев, аккуратно снесенные пиратом, и послание д`Олонне к губернатору, где он в изысканнейших выражениях советовал ему готовиться к смерти. Губернатор, коего едва не хватил удар, вознамерился было снарядить против д`Олонне целую экспедицию, но его собственные подданные, отлично знавшие, что этот проклятый француз слов на ветер не бросает, умолили его не делать этого. Это спасло Кубу от неистовства бывшего рыбака.

Беда зато обрушилась на побережье Южной Америки: д`Олонне надумал захватить богатый город Маракайбо, вымостив дорогу к нему трупами испанцев. Объединив свои капиталы и силы с престарелым пиратом Мигелем Бискайским (возможно, баском по национальности), жившим на Тортуге, он в последних числах апреля 1666 года выступил к этому городу на восьми судах, насчитывавших тысячу шестьсот шестьдесят человек экипажа. По пути д`Олонне захватывал испанские корабли - плавучие сокровищницы - и отсылал их на Тортугу в распоряжение губернатора. Трофейные корабли незамедлительно разгружались, вновь загружались свежим провиантом, оружием и искателями приключений и недели две спустя догоняли его эскадру.

Конечно же, Маракайбо был взят. Причем не путем обстрела с моря, как обычно, а - впервые в истории - с суши. Могли ли испанцы хотя бы предположить это? А вслед за ним пал близлежащий порт Гибралтар на южном берегу озера Маракайбо в районе нынешнего города Санта-Мария. Из Гибралтара пираты вернулись к Маракайбо и потребовали у губернатора тридцать тысяч реалов выкупа. Иначе они не ручались за то, что город не исчезнет навечно с географической карты. В ожидании выкупа молодчики д`Олонне развлекались грабежами церквей и корабельных складов. Маракайбо после бесконечных войн с пиратами оскудел настолько, что требуемой суммы в нем попросту не нашлось, и пиратам пришлось удовлетвориться двадцатью тысячами реалов и пятьюстами коровами.

Покинув берега Южной Америки, эскадра д`Олонне в целости и сохранности достигла через восемь суток французского острова Ваку к югу от Эспеньолы. «Разделив все добро, - сообщает Эксквемелин, - они подсчитали, что серебра и драгоценностей оказалось на шестьдесят тысяч реалов. Кроме денег каждый еще получил больше чем на сотню реалов шелка и шерстяных тканей, не считая других мелочей... Серебро они взвешивали и приравнивали один его фунт к десяти реалам, а с драгоценностями дело у них обстояло хуже, потому что ничего в них они не понимали... Часть добычи,  которая приходилась на долю павших в бою, была передана их товарищам или родственникам. Когда все было поделено, пираты покинули остров и взяли курс на Тортугу, куда они прибыли, к их великой радости, уже через месяц (14 ноября 1666 года). Дня за три, быть может на день меньше или на день больше, они спустили все свое добро и проиграли все свои деньги. Правда, тем, кто терял буквально все, ссужали небольшую сумму... Часа пиратских денег получили трактирщики, часть - шлюхи (и десять процентов всей добычи - губернатор Тортуги), так что скоро пиратам пришлось пораскинуть мозгами и задуматься над тем, куда и как снова отправиться за добычей». Тут же Эксквемелин приводит и сочиненную на этот случай поговорку: «Что прилив приносит, отлив уносит». Море плескалось в жилах этих людей. И подобно ему они жили приливами и отливами. Скупцы и расточители - ими заселил Данте четвертый круг своего Ада.

Бесчинства д`Олонне продолжались долго, но нет смысла заниматься их описанием, ибо все они совершались по одному шаблону. Грабежи индейцев, захваты городов и селений, засады и пытки, насилия и ссоры, пьянки и неожиданное благородство составляли быт пиратов. Если средневековые ликеделеры считали себя «друзьями Бога и врагами мира», то д`Олонне не сумел приобрести друзей ни на Земле, ни на небесах, зато врагом его был весь род человеческий.

И он поплатился за это. Потеряв однажды все, он отправился на маленькой барке к Картахене в надежде захватить там испанский корабль. «Но впоследствии выяснилось, - пишет Эксквемелин, - что Богу больше не угодно помогать этим людям, и он решил покарать Олоне самой ужасной смертью за все жестокости, которые он учинил над множеством несчастных. Итак, когда пираты прибыли в залив Дарьей, Олоне со своими людьми попал прямо в руки дикарей, которых испанцы называют индиос бравос (дикими, свирепыми индейцами). Они разорвали Олоне в клочья и зажарили его останки. Об этом рассказал один из его сообщников, которому удалось избежать подобной участи, потому что он спасся бегством. Таков был конец человека, который пролил несчетное количество крови и совершил множество мерзких преступлений». Если верна версия о том, что буканьеры - великие любители копченой буйволятины, то в их роли на этот раз выступили нехристи, а роль буйвола досталась «гневному», как окрестил Данте насельников следующего, пятого круга Ада. Быть может, д`Олонне чуть-чуть опередил свое время, за что и поплатился...