Воздаяние чести доблестным полководцам, потерпевшим неудачи
Воздаяние чести доблестным полководцам, потерпевшим неудачи
В Мальплаке маршалы Виллар и Буффлер не одержали победу, но они вели себя так же героически, как Монтескью и несколько других военачальников. Виллар не побоялся, чтобы воодушевить французский левый фланг, броситься в атаку во главе карабинеров, пришедших для подкрепления. Он «сражался как простой гренадер, нанося удары шпагой»{97}. Будучи серьезно раненным в колено, он отказался сначала, как мы видели, уйти с поля боя. Читаем в королевской грамоте, которая его возвела в ранг пэра Франции (сентябрь 1709 года): «Наш названый кузен не хотел покидать поле боя и продолжал отдавать приказы; несмотря на боль, от которой он страдал, он оставался в строю, и только потеря крови и слабость, от которой он упал, потеряв сознание, дали возможность его унести»{2}.
Революционные режимы сажают или убивают побежденных полководцев. Великие монархи, напротив, стараются вознаградить за доблесть и заслуги, даже если они не увенчались успехом. Людовик XIV довел эту систему вознаграждений до совершенства. Он сделал маршалами Турвиля (через 9 месяцев после сражения при Сен-Ва-Ла-Уге, в 1693 году) и Шаторено (через 3 месяца после его неудачи при Виго, в 1703 году). Сегодня он не только возвел в ранг пэрства герцогство Виллара, но и окружил «побежденного» при Мальплаке невероятным вниманием. Злонамеренные люди, возможно, видят в этом всего лишь заботу, оказываемую обычно такому удачливому генералу, одному из полководцев, способных остановить вражеское нашествие. Другие люди, мыслящие более здраво, понимают, что Виллар пользуется доверием офицеров и солдат, воплощает собой храбрость, отвагу. Отныне каждый будет радоваться в войсках и в городах, видя, что ему воздаются должные почести. Воздание чести такому воину равносильно объявлению благодарности всем храбрецам нации.
Король постоянно справляется о состоянии здоровья маршала. 19 сентября двор узнает, что Виллару стало лучше, но, чтобы его рана зажила, потребуется много времени; 24-го становится известно, что не следует слишком радоваться: маршал провел «всю ночь в больших страданиях»; наконец, 27-го прибывает курьер из Фландрии в Марли, он предупреждает, «что рана маршала Виллара не заживает и что под коленом образовалась припухлость». Очень обеспокоенный, Людовик XIV решает тогда послать во Фландрию Жоржа Марешаля, своего первого хирурга. Хирург находит, что положение Виллара довольно серьезно: «Он совершенно не спал. Боли от ранения прекращаются только от опиума»; «у него еще была невысокая температура и понос»{97}. 4 октября ко двору пришел первый бюллетень об улучшении его здоровья. 6-го придворные узнали, что Марешаль сделал глубинный разрез под коленом герцога Виллара, «что пуля не повредила кость — версия, которую поддерживали многие хирурги, — а всего лишь слегка задела ее и оторвала от нее несколько осколков; что надо будет ждать эксфолиации кости, а чтобы облегчить этот процесс, нужно будет делать инъекции для очищения глубинных тканей», придворные узнали и многие другие конкретные факты о состоянии его здоровья. 8-го «во всех донесениях из Фландрии сообщалось, что маршал де Виллар счастлив оттого, что король прислал ему своего первого хирурга, без которого он бы погиб». На следующий день Жорж Марешаль вернулся в Марли и принес с собой полное успокоение монарху и двору{97}. Многие придворные разделяли мнение Мадам: было бы действительно «досадно, если бы такой хороший человек (мы сказали бы: такой храбрый человек) умер!»{87}
Однако суматоха, связанная с ранением маршала, этим не закончилась. В последнюю неделю октября король, узнав, что его маршал скоро будет в состоянии передвигаться, послал ему свои шатровые носилки. Виллар должен быть доставлен в наилучших условиях гигиены и комфорта в Версаль, где ему Его Величество предназначает апартаменты покойного принца де Конти. 13 ноября Виллар прибывает в Париж «при пышном снаряжении: его шатровые носилки — подарок короля — были впряжены в оглобли лошадей, за ними следовали три или четыре кареты с шестью лошадьми каждая, несколько легких упряжек и большой эскорт всадников»{26}. Полководцу-победителю не часто оказывались подобные почести. 20-го Виллар подъезжает к Версалю «на своих носилках, окруженный всадниками, супруга маршала ехала за ним со своей свитой в двух каретах, и в каждую были впряжены по шесть лошадей». Вечером маршал разместился в апартаментах принца де Конти, очень подходящих для раненого, потому что «они находились на первом этаже»{97}. На следующий день после полудня «Виллара посетило большое количество придворных, мужчин и женщин».
Король, со своей стороны, не ограничивается приемом герцогини де Виллар, которой он оказывает «многочисленные почести и выказывает свое расположение»{97}, и организацией визита многочисленных придворных к раненому, в числе которых была и мадам де Ментенон. 22 декабря после проповеди Людовик XIV лично пришел засвидетельствовать свое почтение старому служаке, пытаясь показать urbi et orbi (всем и вся) своим необычно длительным визитом и личным вниманием, оказываемым больному, что верному солдату и заслуженному полководцу следует оказывать большие почести, чем многим коронованным особам. Не стоит дополнительно комментировать событие. Лучше предоставить слово очевидцам.
«Зрелище было прекрасным, — пишет Данжо, — здесь можно было увидеть большое количество придворных и гвардейцев, заполнивших всю галерею. Супруга маршала с сыном стояла у дверей апартаментов». Виллар лежал на небольшом диване. «Когда король приблизился к нему, Виллар склонился в самом почтительном поклоне, на который он был способен в его положении, — добавляет маркиз де Сурш, — и король поцеловал его в обе щеки»{97}. Затем появился молодой маркиз де Виллар, семилетний мальчик, склонился перед Его Величеством и изящно приветствовал короля. Затем Людовик XIV приказал придворным удалиться и остался «в кабинете с дамами и малышом; королю принесли кресло, которое поставили в ногах маршала, чтобы король мог смотреть ему прямо в лицо, король попросил поставить ширму так, чтобы свет не мешал Виллару»{97}. Разговор был очень долгим, как заверяет Сурш, около двух часов; то же самое записано и в дневнике Данжо. «По всей видимости, во время этой встречи было обсуждено много разных дел»{97}. Раненый высказал желание «отправиться вновь в поход весной». Он явно торопился со своим выздоровлением, так как 23 апреля 1710 года, присутствуя на ужине короля, ему еще пришлось опираться «на костыли»{97}.
Такое отношение делает честь и хозяину, и его слуге. Как Людовик XIV, которого природа, как говорил Вольтер, наделила великодушием, мог не почтить командующего армией, которому даже враги вынуждены были возносить хвалу? Король мог и должен был перечитать несколько раз вторую реляцию из Мальплаке, датированную 13 сентября, написанную в благородном стиле маршалом Буффлером:
«Ваше Величество, Сир, узнаете, вероятно, из моего донесения от 11-го этого месяца, написанного в 10 часов вечера, о неудачном исходе сражения названного дня 11-го; но неудача была связана со славой для войск и оружия Вашего Величества, и я могу вас заверить, Сир, что эта слава бесконечно выше всего того, что я мог бы вам о ней рассказать. Ваше Величество об этом узнает даже из реляции врагов, которые не могут не превозносить, не могут не восхвалять смелость, доблесть, стойкость и упорство войск Вашего Величества, которые они очень сильно ощутили на себе». Генералы союзнических войск заплатили дорогую цену за то, чтобы оставить за собой поле боя, и это было их единственным выигрышем после кровопролитного дня. Они поняли, что Мальплаке — это не простая битва, это поворот в войне. «Наконец, Сир, — продолжает Буффлер, — цепь несчастий, преследовавших на протяжении нескольких лет армии Вашего Величества, так принизили французскую нацию, что мы почти не осмеливались признаться в принадлежности к ней; я осмелюсь заверить, Сир, что слово «француз» никогда не было так почетно и никогда не вызывало такого страха, как теперь, во всей армии союзников. Мальборо и принц Евгений вынуждены признать, что их потери убитыми и ранеными, а также число пленных и пропавших без вести превышали во много раз потери и число пленных и пропавших без вести французской армии. «Они с восхищением рассказывают о том, как мы красиво отступали и с каким достоинством мы это делали. Они говорят, что в этой акции они узнали прежних французов»{97}. Английские офицеры уходят, произнося такие слова: «Французы опять стали храбрыми, и мы снова друзья».
Маршал де Буффлер продолжал далее: «Все то, что я имею честь сказать Вашему Величеству, заключается в следующем: уже давно армия не покрывала себя большей славой и не заслуживала большего уважения своего монарха и врагов».
Виллару же будет предоставлено последнее слово, которое окончательно вычеркнет Мальплаке из списка французских поражений и поставит этот день в разряд самых удачных: «Если Господь нам окажет милость проиграть еще одну такую битву, Ваше Величество может считать, что враги Вашего Величества уничтожены»{295}. Король это прекрасно понял, как только получил 14 сентября «патетическое и трогательное» письмо Виллара, но яснее он понял эту ситуацию 17 сентября, когда собрался идти на мессу и увидел в своей спальне в Версале 33 знамени и штандарта, которые ему доставил маркиз де Нанжи. Так как на этот раз нельзя было заказать большой молебен, начинавшийся обычно словами «Слава тебе, Господи!», Людовик XIV поручает министру Вуазену выставить, вернее прикрепить на стенах, все эти трофейные знамена и штандарты в соборе Парижской Богоматери.