Пиренейский мир
Пиренейский мир
Бесконечно много времени ушло на подготовку договора. Мазарини интриговал, а дон Луис де Харо, видимо, не очень усердствовал. Двор поэтому не стал дожидаться окончания дискуссий и выехал из Фонтенбло в юго-западном направлении. В августе он уже был в Сентонже, в сентябре — в Бордо. Военные операции должны были закончиться в мае, перемирие было условлено возобновить в июне. Было разрешено немало спорных вопросов; «но так как еще оставалось много препятствий к миру, надо было проделать большую работу, чтобы кардинал Мазарини и дон Луис де Харо, первые министры обеих корон, договорились». Они устраивали совещания на Фазаньем острове, на реке Бидассоа, на одинаковом расстоянии от Андая и Фуэнтарабии.
«Это пограничное место было выбрано, чтобы не дать никакого преимущества ни одной, ни другой стороне; и было построено посреди этого места два особняка, соединенные двумя мостами через реку. Министры приехали сюда в первый раз 13 августа; они продолжали встречаться в течение трех месяцев и разъехались только после того, как пришли к соглашению по всем пунктам»{71}. Фазаний остров стал теперь называться островом Совещаний.
Все было трудно, ибо договор — одним своим существованием — лишний раз указывал на поражение Испании (были потеряны земли в Вест-Индии) и подчеркивал недавнее, но очевидное преимущество французов, которое было установлено Вестфальским миром и навязано остальной Европе. Честь двух наций часто смешивалась с честью двух монархов. Филипп IV был одновременно счастлив, что инфанта выходит замуж, и рассержен тем, что ему навязывали альянс, обеспокоен (не без основания) его возможными последствиями. Мазарини и Людовик XIV не возражали против того, чтобы пойти на некоторые уступки, потому что женитьба дорогого стоила, однако их справедливое возмущение вызывала одна лишь мысль о том, что можно простить предательство принца Конде. Однако равновесие было установлено, была принята статья, которая вызвала поначалу страстные споры. Таким образом, Испания добилась возвращения Конде ко двору Франции, поскольку первому принцу крови были возвращены его должности и провинции; и в ответ на это Филипп IV отдавал Юлих нашему союзнику, герцогу Нейбургскому, а нам уступал Авен, Филипвиль и Марьенбур.
Испания оставляла Руссильон, Сердань, Гравлин, Сен-Венан, Бурбур, Артуа (кроме Эра и Сент-Омера), Ле-Кенуа и Ландреси в Эно, Французский Люксембург (Монмеди, Тионвиль и Данвилье). Но мы должны были возвратить некоторые наши завоевания и заключить соглашения, согласно которым мы давали обещание не поддерживать ни республиканскую партию Кромвеля, ни короля Португалии, нашего естественного союзника. Правда, эти последние уступки были компенсированы нашим преимуществом, которое Испания за нами признавала, на северо-востоке. Та самая Испания, которая не подписала мир в Мюнстере, признавала теперь те его статьи, которые касались Эльзаса. Испанцы мало считались с бедным Карлом IV, но не могли не считаться с нашими пограничными интересами и полагали, что Лотарингия должна уступить Людовику XIV герцогство Бар, Кремон в Аргонне, Стене, Муайенвик, Дюн и Жамец. Нанси будет разорвано на части; Карл IV должен будет пропускать французские войска к Брейзаху и Филипсбургу. В случае отказа со стороны Карла IV его герцогство будет оккупировано Францией.
Эти статьи договора наилучшим образом устанавливали равновесие. Они определяли «оба государства в их границах»{7} от Фландрии до Зундгау и от Мон-Луи до Пор-Вандра. Это увеличивало размеры королевства Франции, давало ей большие стратегические и тактические возможности. Мазарини, конечно, не добился на границе Нидерландов всех тех преимуществ, о которых мечтал, но, без сомнения, он предпочитал ждать приданого инфанты.
Испанское наследство уже вырисовывалось на горизонте. О нем стали говорить при дворах и в канцеляриях. (Этот вопрос присутствовал в политических расчетах в течение всего правления Людовика XIV: до 1699 года на втором плане, а с 1700 года — на авансцене политики.) У Филиппа IV был только малолетний сын с плохим здоровьем — будущий Карл II, — и никто не знал, способен ли Филипп IV произвести на свет других детей. Король Испании был обеспокоен этим довольно сильно и поэтому потребовал, чтобы в договоре содержался отказ его дочери Марии-Терезии от всякого права наследования. Мазарини соглашается на это в отношении Испании и ее заморских колоний, однако просит сделать исключение в отношении Нидерландов. Увидев непреклонность другой стороны, он уступает. Но хитрость Мазарини не знает предела. Документы о приданом были составлены таким образом, чтобы не пострадали права инфанты и, следовательно, права Людовика XIV. Сначала говорилось об огромном приданом: 500 000 золотых экю с выплатой во Франции в три приема. Однако Испания, несмотря на американские богатства, постоянно нуждается в финансах. Ее можно сравнить с нищим, спящим на кровати из золота. И вот благодаря хитрости де Лионна одно лишь слово, казалось бы совсем невинное, появляется в 4-м пункте свадебного контракта, и восстанавливаются наследственные права, которые в другом пункте договора были устранены. «Пусть посредством фактической выплаты, сделанной Его Величеству наихристианнейшему королю… названная светлейшая инфанта будет считать себя удовлетворенной и будет довольна названным приданым и что после она не сможет ссылаться ни на какое другое право»{216}. Таким образом, если приданое не выплачивается, отказ от права на наследство становится недействительным.
Первая часть этого приданого должна была быть выплачена Франции «во время завершения свадебной церемонии». Бракосочетание состоялось в июне 1660 года. Ни один мешок с золотом тогда не пересек Пиренеи. Мазарини и Людовик XIV ничего не потребовали: через семь месяцев после подписания Пиренейского мира обязательства Филиппа IV были уже отправлены в архив. Через восемь лет «права королевы» нам принесут Лилль и валлонскую Фландрию.
Подобное событие никто — или почти никто — не смог бы в то время предугадать, и вот 7 ноября 1659 года всем становится ясно, что заслуги короля и королевства, а также слава кардинала в подписании Пиренейского мира бесспорны. Отец Рапен, иезуит, публикует небольшой научный труд «Pacis triumphalia» («Победа мира»), на первой странице которого такие слова: «Ad eminentissimum cardinalem Julium Mazarinum» («Его Высокопреосвященству кардиналу Джулио Мазарини»{70}.) На современном эстампе изображены «кардинал Мазарини, открывающий дверь Храма мира, и дом Луис де Харо, закрывающий дверь Храма войны». В своей небольшой книге в 80 страниц (1660) иезуит прославляет кардинала, королеву-мать и Людовика XIV, используя литературный прием — анаграмму на латинском и французском языках: «Самая большая слава (и это было предсказано королеверегентше еще в 1644 году) пришла к Его Преосвященству в 1660-м благодаря установлению мира; основывалось предсказание на любопытных нумерологических исследованиях имени великого кардинала Джулио Мазарини; Тома Боне сделал предсказание славы, как и впоследствии удачного королевского брака, тайна которого тоже заключалась уже в самих именах Их Величеств и была раскрыта благодаря нумерологическим исследованиям»{70}. «Северный мир», договоры в Оливе и Копенгагене весной 1660 года, установившие спокойствие на Балтике, надо считать заслугой Мазарини; без его ловкости, без французского посредничества они были бы заключены гораздо позже. «Никогда еще министр, — пишет мадам де Лафайетт, — не имел такой неограниченной власти и никогда еще так не пользовался ею для своего возвеличения»{49}. Однако всегда на первом плане у него было возвеличение Франции и короля.