«Боже, суд Твой цареви даждь»

(Пс.71,1).

Не успел Царь Борис Годунов репрессировать князей Романовых, как в то же лето, 1601-е, случился небывалый неурожай, а затем повторился в 1602 и 1603 годах. Голод, вызванный трёхлетним неурожаем, и в придачу моровое поветрие (холера) - ибо люди от голода даже навоз ели - буквально опустошили страну. То население России, что при Иоанне Грозном почти удвоилось благодаря заселению крестьянами чернозёмного Поволжья, теперь катастрофически сокращалось. Вымерла треть, а по некоторым данным, почти половина народа. Помощь голодающим правительство не обеспечило, хотя в отдельных областях имелся избыток зерна. Только перераспределить его было некому. Где-то гнил необмолоченный хлеб, а в других местах нарастал мор. Раздачи из казённых закромов, к которым прибегал Царь Борис в Москве, не решали проблему в целом.

Восторженная речь, произнесённая Годуновым в день его коронации (1 сентября 1598 г.), о том, что в его царствии никто не будет «нищ и беден», теперь всем казалась диавольской насмешкой. И вместо полумиллионной армии, во главе которой Борис красовался тогда, ожидая послов из Крыма, дабы произвести впечатление, теперь он мог выставить со всей России не более 100000 войска. В дипломатии он также не блистал успехами. По словам А.Д.Нечволодова, «ставши Царём, Борис не мог настолько возвыситься духом, чтобы отважиться на какой-либо крупный шаг в пользу своего Государства». Швеция воевала с Польшей, Сигизмунд III поссорился со своим дядей Карлом, занявшим шведский трон. Заключи Годунов соглашение с одним из них против другого - и Ливония с Прибалтийскими портами вернулась бы в состав России. Но Борис не решился. Мелочно спекулируя на возможности заключения такого договора, он только раздражал обе стороны и, разумеется, ничего не достиг.

Не сумел Борис выдать и дочь свою, красавицу Ксению, ни за датского принца Иогана (умершего в Москве по вине Годунова), ни за грузинского царя Александра, предлагавшего себя вместе с Грузией в подданство России. Борис дождался, что Александра убили султанские агенты, а семитысячный русский отряд на Кавказе был истреблён скопищем омусульманенных горцев. Сыну своему, Феодору, Годунов также не нашёл иноземной невесты. Впрочем, жить этому юноше оставалось совсем немного. За смертью отца (в апреле 1605-го) Феодор II не процарствовал и двух месяцев. Изменившие Годуновым бояре убили юного Царя вместе с матерью, а дочь Бориса Ксению оставили в живых - но отнюдь не для радости и счастья.

В 1604 году хлеб, наконец, уродился, и голод окончился. Однако состояние дел в Государстве и состояние умов народных шли вразнос. Повальное доносительство растлевало нравы, разбойничьи шайки стали обычным явлением по всей стране, казачьи атаманы вышли из повиновения царским чиновникам, а народ русский роптал на «татарского царя», каковым считали Бориса Годунова. Ностальгия по законному Рюриковичу нарастала во всех слоях общества. Слухи о спасении царевича Димитрия накатывались волнами. Был ли он спасён на самом деле, или бояре взрастили «Лжедмитрия» - с исторической точки зрения не имело уже значения. В царевиче была потребность, и явление его стало неизбежным.

На вопрос, где скрывался «Названный Дмитрий», А.С.Суворин отвечает так: «Он мог укрываться в монастырях... близких к Угличу... Его могли свезти и в Литву на некоторое время, его мог туда отвезти Афанасий Нагой [дядя царевича], след которого пропал». Где бы ни прятался отрок, спасённый от убийц, или тайно взращённый боярами Лжедмитрий, который верил, что он истинный сын Иоанна Грозного, в 1603 году ему должно было исполниться 22 года. Возраст вполне зрелый, хотя и юный. На известном портрете работы польского художника «Самозванец» действительно очень молод. Тогда как монаху-расстриге, Григорию Отрепьеву, было в то время под сорок лет. Бежавший в Литву юноша мог выдавать себя за Отрепьева. Он, похоже, вообще менял имена, пока скрывался. А скрывался он, как правило, в иноческом одеянии. Сам же расстрига Григорий в Москве воцариться не мог. Его там слишком хорошо знали. Он одно время служил секретарём у патриарха Иова, затем, по своей склонности к пьянству и разгулу, бежал из Чудова монастыря. Сопроводить «Названного Дмитрия» через литовскую границу Отрепьев мог вполне, тем паче, что он сам о том рассказывал. Годунов, как значилось во всех царских грамотах, велел ловить двоих, но поскольку известны были только Гришкины приметы, «Самозванцем» объявили его.

«Есть основания думать, - отмечает историк Н.Н.Покровский, - что Борис сомневался: действительно ли Дмитрий умер?.. Слухи, что царевич жив и находится где-то за границей, может быть в Польше, стали ходить по Москве ещё до смерти Феодора [Иоанновича]... фигура Дмитрия всё время чувствовалась за кулисами, и Годунов нервно ждал, когда же она выступит. В этом смысле ему, может быть, действительно мерещился покойный царевич, но только не в образе "кровавого мальчика", а скорее всего, во главе польско-литовской рати». И тот же историк пишет, что в то время «Киев становится центром, куда стекается вся нелегальная Русь: около Дмитрия появляются агенты из Запорожья, депутация донских казаков - и лишь когда он стоит уже во главе некоторой хартии, им начинает интересоваться польское правительство... Образование партии Дмитрия на русско-литовском рубеже не могло быть делом случайности... Копаясь в Московском прошлом Дмитрия,.. исследователи неизменно натыкаются, как на исходный пункт всяческой агитации, на семью Романовых - вторую московскую семью после Годуновых. Историю обвинения и ссылки Романовых теперь [в 1910 году] никто уже не рассматривает как простую клевету - что в основе дела лежал серьёзный заговор... И заговор этот некоторые новейшие историки склонны связывать именно с появлением царевича Дмитрия». А вот мнение историка С.Ф.Платонова (1904 г.): «Вторжение Самозванца в московские пределы гораздо более было рассчитано на восстание недовольных Москвою казачьих масс, чем на поддержку польской власти... победа Самозванцу была доставлена не польским войском [1500 человек], а именно казачьими массами и содействием высшей боярской знати [в России], не желавшей повиноваться династии Годуновых». После чего бояре должны были бросить использованного ими «Дмитрия» (ложного или подлинного). А покуда он за границей готовился к походу на Москву, ему содействовали все, в том числе и Шуйские с их многочисленными сторонниками.

Когда «Названный Дмитрий», наконец, заявил о себе в открытую и двинулся из Польши в Москву, Годунов с досадой укорил бояр, сказав, что «Самозванец» - их дело, и был прав. При этом некоторые историки сочли, что русские бояре недооценили коварство ляхов, сделавших из молодого человека своего польско-иезуитского агента. Ибо он возвратился на Русь, облепленный их советниками, словно мухами. Только стал ли он агентом Запада? Ведь будучи уже Царём, Дмитрий I (1605-1606 гг.) отверг все официальные запросы польского короля. Ни Сигизмунд III, ни римский папа Павел V не получили ничего из того, что искали в России. А вот личные отношения «Самозванца» с иезуитами позволяют подозревать, что по молодости лет он успел за время пребывания в Польше набраться не только обычаев тамошних, но и латинских верований. И всё это, вместе с женитьбой на католичке Марине Мнишек, погубило его.

Годунов ещё не знал определённо ничего, а только ожидал начала смуты, когда о бегстве расстриги Отрепьева стало известно, и слух шёл, что Гришка провёл кого-то сквозь границу. Тогда царским правительством были предприняты чрезвычайные меры. Заставы закрывались, иноземных купцов задерживали, всюду шли облавы и обыски, но результатов не было. Тень убиенного царевича нависла над Борисом Годуновым, и вот-вот он должен был явиться во плоти.

Первые приблизительные сведения о деяниях «Названного Дмитрия» относятся ко времени его нахождения в Литве. В Киеве он гостит у князя Острожского, живёт в Печерском монастыре, активно сносится с запорожскими казаками. Широкая поддержка казачества пробудила интерес к «московскому царевичу» и у польских панов, не веривших в его подлинность, но возмечтавших поживиться за счёт России. Согласно летописи, «Самозванец» в 1603 году открылся князю Адаму Вишневецкому, предъявив «свиток» (грамоту) с указанием его происхождения и крест из золота, усеянный драгоценными камнями. Вишневецкий принял в нём деятельное участие и представил королю. Сигизмунд III, так же как и большинство вельмож, не поверил в рассказ беглеца, но не стал возражать против его притязаний на «отцовский престол». С молчаливого согласия короля Вишневецкие и их сторонники из западнорусской знати начали созывать добровольцев под знамёна «Названного Дмитрия». Сам же он переехал в Самбор (Сандомир), в замок тамошнего воеводы, князя Юрия Мнишека, где познакомился с его дочерью Мариной, и оттуда начал готовить поход на Москву.

Годунова в России не любили: крестьяне - за усиление крепостного гнёта, за отмену их права раз в году, в Юрьев день, переходить от одних помещиков к другим; дворяне - за мстительную подозрительность Бориса; казаки - за ущемление их вольности царскими указами. Послы донских казаков побывали в Самборе и «удостоверились» в подлинности царевича, после чего 2000 донцов сели на коней и поспешили на соединение с запорожцами. Движение против Годунова началось.

Король Сигизмунд делал вид, будто ничего не знал о подготовке военной кампании. Он не хотел ссориться с Россией из-за «частного предприятия» своих «самовольных» магнатов. Князь Юрий Мнишек за собственный счёт, при участии Вишневецких, вооружил 1500 польских всадников, а с «Названного Дмитрия» взял слово, что если тот добудет Московский престол, то обязательно женится на его дочери Марине.

Юноша дал слово и сдержал его себе на беду. Но зачем он женился на польке, став Царём, остаётся гадать. Даже король Сигизмунд, узнав о воцарении «Самозванца» в Москве, начал тотчас хлопотать о более солидной партии для него, нежели Марина Мнишек. Сигизмунд думал сосватать за Дмитрия I свою сестру. Ещё несколько королей предлагали Российскому венценосцу своих дочерей. А если бы он женился на русской княжне, то и у Шуйского не нашлось бы повода к его свержению. И возможно, оставшись в живых, молодой Царь основал бы в Москве свою династию или продолжил род Рюриковичей, если допустить, что он был подлинным Димитрием Иоанновичем. Но то ли клятва, данная Мнишеку, связала его крепкими узами, то ли действительно «Названный Дмитрий» страстно влюбился в Марину - уклоняться от брака он не стал.

Восьмимесячный поход «Самозванца» на Москву завершился удачно. Рассказывать о его подробностях и перепетиях борьбы мы не будем ради краткости повествования. Успех предприятия был обеспечен повальной изменой Годунову его воевод. Не считая некоторых неудач, горстка польских авантюристов и несколько тысяч казаков с октября 1604 по июнь 1605 г. победоносно прошли от Киева до Москвы. За это время почти все, кто поначалу ещё сражались против «Самозванца», успели перейти на его сторону.

Годунову тогда минуло 54 года; он страдал водянкой ног и ещё более мучился душевно. Всеобщая измена доконала его: 13 апреля 1605 г. Царь Борис обедал и вдруг почувствовал себя дурно. Из носа и рта у него хлынула кровь. Его наспех постригли с именем Боголепа, и через два часа он умер. Причина смерти осталась невыясненной. Отравление не исключалось. А «Названный Дмитрий» в городе Орле через месяц принял делегацию бояр: Салтыкова, Басманова, Галицина, Шереметьева, после чего двинулся прямо к Москве. Сопротивления уже не было.

В столице ещё ловили и пытали гонцов «Самозванца», доставлявших его подмётные грамоты. Но когда Плещеев и Пушкин убедили народ, собравшийся на Красной площади, что царевич законный, а Василий Шуйский, некогда расследовавший дело в Угличе, клятвенно заверил всех, что отрок Димитрий был спасён от руки убийц, что вместо него похоронен некий «попов сын», тогда толпа хлынула в Кремль.

Верного Годунову патриарха Иова вывели из храма прямо во время службы, разоблачили и простым монахом отправили в Старицкий монастырь. Семёна Годунова (двоюродного брата Бориса) задушили в Переяславле; родню покойного Царя разослали по разным местам заточения и, конечно же, покончили с наследником.

В апреле, едва умер Царь Борис, бояре успели присягнуть его сыну Феодору II. С приближением войск «Самозванца» эту «оплошность» требовалось исправить. Князья Галицын, Масальский с Молчановым и Шелефединовым и с тремя стрельцами ворвались в старый дом Годуновых, где убили и юного Царя Феодора, и его мать Марию. Сестру же, Ксению Годунову, оставили в живых.

Двадцатого июня 1605 года «Названный Дмитрий» торжественно вступил в Москву. Звонили во все колокола, народ толпами падал на колени и возглашал: «Дай Бог тебе, Государь, здоровья: наше солнышко праведное!» Триумфатор отвечал: «Встаньте и молитесь за меня Богу».

Среди прибывших изъявить победителю свою преданность были его соратники, донские атаманы Иван Корела, Смага Чесменский и другие.

Новый Царь допустил их к руке первыми, раньше бояр. Он хотел показать, что помнит всех, кто кровью своей послужил ему в трудный час борьбы за престол, но недооценил при этом злопамятство московской знати. Князья, ещё думавшие сделать его послушным «боярским царём», угадали в нём личность своевольную, независимую, и усомнились в правильности своего выбора. Второго Грозного иметь они не желали. Потому ещё до приезда бывшей Царицы Марии Нагой - инокини Марфы, которая 18 июля перед коронованием признала в «Названном Дмитрии» своего сына, Шуйские уже затеяли интригу.

Нанятые князем Василием Ивановичем люди принялись говорить на торжищах, что Царь не истинный, а самозванец, и что скоро он всех продаст иезуитам и ляхам. Дело быстро раскрылось, виновных арестовали, в том числе и самих зачинщиков, Шуйских. Однако Дмитрия I не устрашила сия крамола. Он был уверен в себе, в своей законности и в признательности народа. А.С.Суворин сравнивал его с полководцем, «который завоёвывает страну, свергает правителей и становится сам правителем, по праву завоевания. Но он обращается со страной, как [с] родной, в судьбах которой он заинтересован, и думает в ней утвердиться». Дело о князьях Шуйских, пишет В.О.Ключевский, «он отдал на суд всей Земли и для того созвал Земский Собор... с выборными от всех чинов и сословий. Смертный приговор, произведённый этим Собором, Лжедмитрий заменил ссылкой, но скоро вернул ссыльных и возвратил им боярство. Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть, едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво». Годунов бы в подобном случае в живых никого не оставил. Да и сам Василий Шуйский менее чем через год расправился с великодушным «Самозванцем» без всякого снисхождения и, главное, без суда.

Дмитрий I, по мнению А.С.Суворина, обладал множеством веских доказательств своих законных наследственных прав и не сомневался в них. Шуйский не имел возможности уличить его в самозванстве на суде, тем паче, доказать его тождество с Гришкой Отрепьевым. Н.И.Костомаров считал, что если бы «Лжедмитрий» был расстригой, то не рискнул бы суд над Шуйским произвести на Соборе перед выборными от всех сословий. Очевидно, он «был твёрдо уверен, что невозможно доказать, что он Гришка».

Так кем же он был? Отбросим бредовую мысль о польском происхождении и иезуитском воспитании «Самозванца» (графологический и лингвистический анализ его писем подтверждают, что он являлся Великороссом, уроженцем Владимирской или Московской областей). Тогда кроме двух взаимоисключающих версий - о подлинности царевича либо о тождестве «Самозванца» с Отрепьевым - остаётся лишь полная неизвестность. А.С.Суворин говорит: «Будь он самозванцем, то не отправил бы Гр.Отрепьева в Ярославль, где тот, пьянствуя, мог бы болтать и смущать горожан - новый царь, очевидно, не опасался, что Гришка выдаст его "тайну"». Ведь как только Дмитрий I воцарился, он «предъявил» Отрепьева всей Москве, но потом был вынужден сослать его в Ярославль за безобразное поведение. И Жак Маржерет, современник тех событий, вспоминал, как, живя в Ярославле, Гришка и после убийства Царя ручался его доверенному лицу, что «Сказанный Дмитрий был истинным сыном императора [Царя] Иоанна Васильевича и что он выводил его из России». О самом же расстриге Маржерет сообщил, что «спустя некоторое время Василий Шуйский, избранный императором [Царём], прислал за ним [Отрепьевым], но я не знаю, что с ним сталось». Можно догадаться. Такой свидетель Шуйскому был опасен. Да и «кто нас уверит, - писал А.С.Суворин, - что не были истреблены с умыслом все документы... Царь Шуйский неужели был так прост, что отом не постарался...?» А потом уже Н.М.Карамзин возвёл на «Самозванца» беспросветный мрак всяческой хулы.

Знаменитый С.М.Соловьёв говорит: «Чтоб сознательно принять на себя роль самозванца, сделать из своего существа воплощённую ложь, надобно быть чудовищем разврата, что и доказывают нам характеры последующих самозванцев». Соловьёв не считал Дмитрия I подлинным сыном Иоанна Грозного. Однако в «Лжедмитрии, - писал он, - нельзя не видеть человека с блестящими способностями, пылкого, впечатлительного, легко увлекающегося, но чудовищем разврата его назвать нельзя. В поведении его нельзя не заметить убеждения в законности прав своих... Могущественные люди, его подставившие, разумеется, были так осторожны, что не действовали непосредственно». Итог же подводит В.О.Ключевский: «В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечён в польской печке, а заквашен в Москве... Его личность доселе остаётся загадочной, несмотря на все усилия учёных разгадать её».