«Уготовах светильник помазанному Моему»

(Пс.131,17).

На 17-м году своей жизни великий князь всея Руси Иоанн Васильевич достиг возраста брачного совершеннолетия. 13 декабря 1546 года он пригласил к себе Святителя Макария, и они долго беседовали наедине. Через три дня все знатные люди Москвы собрались у митрополита, и Государь объявил о своём намерении жениться. Причём не на иноземке, с коею он опасался «не сойтись нравом», а на соотечественнице: «решил жениться в своем Государстве».

По словам летописца, митрополит и бояре заплакали от радости. Иоанн же продолжал: «Хочу перед женитьбой, по примеру наших прародителей и сродника нашего великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, который был венчан на Царство, также исполнить тот чин венчания».

Для коронации у юного самодержца имелись: венец (шапка Мономаха), бармы (оплечье), золотая цепь Мономахова и трон с двуглавым орлом Империи. Через бабушку свою, Софью, Иоанн IV приходился правнуком последнему Византийскому императору. Скипетр и державу изготовили русские мастера. И 16 января 1547 года в Успенском соборе Московского Кремля состоялось торжественное венчание Иоанна Васильевича на Царство, при котором совершилось Таинство Миропомазания.

Событие сие трудно переоценить. Митрополит Иоанн (Снычев) пишет: «Церковное Таинство Миропомазания открыло юному монарху глубину мистической связи Царя с народом и связанную с этим величину его религиозной ответственности. Иоанн осознал себя "игуменом всея Руси". Это осознание с того момента руководило его личными поступками и государственными начинаниями».

Вслед за коронацией, 3 февраля последовало венчание Государя с супругой. Выбор Иоанна пал на прекрасную собой, милую и умную, добродетельную Анастасию Романовну Захарьину-Кошкину (внучку доблестного воеводы Юрия Кошкина). После свадьбы молодые в скором времени оставили пиры и пешком по снегу отправились в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы там в молитвах провести начало Великого Поста. И затем Помазанник Божий Иоанн IV приступил к исполнению царских обязанностей.

В день своего венчания на Царство, пишет В.Г.Манягин, «Иоанн стал преемником византийских императоров, а Москва - Третьим Римом, столицей великой Православной империи». Иоанна начали именовать Царём, и в «этом звании, - читаем у А.Д.Нечволодова, - утвердил его и Константинопольский патриарх Иоасаф...» Правда, в сем «утверждении» Русский Царь не особенно нуждался. Тем паче, что грамота за подписью патриарха и 36 греческих архиереев, признавших право потомков Владимира Мономаха именоваться Царями, пришла лишь в 1561 году, то есть 14 лет спустя. Греки явно не спешили признавать Россию Царством, но они ездили в Москву за милостыней и получали от щедрот Государя Русского огромные суммы. Опасаясь, как бы эти суммы не уменьшились, в Константинополе (Стамбуле) согласились признать Царём Рюриковича, предками которого были, как минимум, трое византийских императоров разных династий. Ведь не только его дед Иоанн III и Владимир Мономах, но и сам Святой Владимир Креститель женились на греческих царевнах.

«Патриарх, - пишет А.В.Карташев, - предлагал даже самолично прибыть в Москву и короновать Иоанна IV. Но тот отклонил такое "повторение" Божественного Таинства, довольствуясь письменным признанием со стороны Константинополя... свершившихся фактов... Константинополь молча ликвидировал свои прежние отлучения, наложенные на Русскую Церковь за поставление митрополита Ионы». А Иоанн даже благословение патриарха дипломатически отклонил, ибо имел собственный Собор во главе с независимым от греков митрополитом. На свою власть он смотрел, как на теократически абсолютную.

Для полноты державной симфонии, вслед за учреждением Царства Русского, полагалось учредить и патриархию. По такому принципу и Константинопольский архиепископ в своё время был наименован патриархом, как предстоятель Второго Рима. Вселенский собор уравнял его с папой. Теперь же, когда папский Рим отпал от Единой Апостольской Церкви, а Православная Византийская Империя перестала существовать, сама логика соборная говорила, что первым по чести из патриархов Восточных должен стать патриарх Третьего Рима, то есть - всея Руси. И если уж не первым, то во всяком случае, патриархом он должен был стать. Все Греко-славянские страны, кроме Московии, были подчинены либо туркам, либо католикам (как, например, Киевская Русь, именовавшаяся тогда Литвою). А Московское Государство обладало не только необходимой свободой, но и наращивало имперскую мощь. Тем не менее, «Вселенские патриархи» по-прежнему продолжали ставить своих «митрополитов всея Руси» в Киеве. Разумеется, при таком напоре «греческого патриотизма» разговор об учреждении патриархии в Москве был преждевременным, но исторически он был неизбежен.

Сама «Вселенская патриархия» переживала глубокий кризис. Султан (глава ислама) менял греческих предстоятелей по своему произволу. Наделяя очередного патриарха званием милет-баши (главы народа) православного, султан затем передавал кафедру следующему претенденту, тому, который мог внести наибольший пескезий (мзду за поставление) в турецкую казну и выплачивать харадж (регулярную подать), возраставшую из года в год. Желающих сделаться патриархом находилось достаточно. В результате за 300 лет турецкого владычества (начиная с XV века) на «вселенском» престоле сменилось 150 патриархов. Каждый правил в среднем не более 2-х лет. И разумеется, сие не улучшало нравственности и не способствовало росту авторитета греческой иерархии.

В России же, напротив, за митрополичий стол епископы не боролись. Но духовная брань «осифлян» - русских патриотов-консерваторов против партии «нестяжателей» и грекофилов - имела место. Каждый вновь избранный митрополит выражал своё отношение или даже приверженность к одной из сторон. Мнение Государя при избрании первосвятителя было решающим. К такому одностороннему нарушению симфонии властей (духовной и светской) епископы стали привыкать. Однако именно в царствование Иоанна IV принцип симфонии на Руси возобладал. И первым соборно избранным, несмотря на лихолетье боярской управы, оказался митрополит Макарий. Глас Божий подвигнул русских архиереев поставить во главе Церкви сего великого мужа.

Митрополит Макарий был известен не только святостью жизни и щедрой благотворительностью (он не жалел казны на выкуп человеческих душ из басурманского плена); он, кроме того, знал несколько иностранных языков, являлся автором богословских сочинений, прославился составлением «Великой Четьи Минеи» - многотомного свода житийной литературы (по греческим источникам), и стал зачинателем книгопечатного дела в России.

Царь Иоанн IV, как «игумен всея Руси», старался не отстать от своего духовного наставника. Им самим были написаны несколько молитвословий, стихир и других песнопений (на собственную музыку), вошедших в богослужебную практику, «Канон Ангелу Грозному» и целый ряд посланий глубокого философского и богословского содержания. В этих произведениях Царь Иоанн блестяще опровергал доводы латинских и протестантских авторов, писавших в его время. Первопечатнику Ивану Феодорову Грозный лично покровительствовал и выражал свою дружбу. Когда же из-за преследований противников книгопечатания (унять которых не могли ни Царь, ни митрополит) Иван Феодоров был вынужден покинуть Московию, Иоанн IV продолжал с ним переписываться и сам редактировал книги, издававшиеся Феодоровым в Литве. Об уме, высокой образованности, строгой религиозности Иоанна Грозного, о его щедрости благотворительной и деятельности на ниве духовного просвещения с восторгом отзывались все непредвзято настроенные современники, в том числе и послы иностранных государств, отнюдь не питавшие любви к России. Лишь гораздо позже (не ранее XVII в.), когда за границей были изданы клеветнические «мемуары» беглого князя Курбского, у нас постепенно начали слагаться мифы о фантастическом разврате и жестокостях «безумного тирана», не имевшие ничего общего с нравственным образом благоверного Русского Царя.

Но вернёмся к изложению событий. В апреле 1547 года (едва Иоанн IV начал царствовать) по Москве пронёсся опустошительный пожар. Выгорело 25000 дворов, погибли тысячи людей, взорвались Кремлёвские стены. Туда перед пожаром свезли горы пороха. «Про запас», говорили бояре, сторонники Шуйских. И они же пустили слух, будто в поджоге столицы виновны родственники Государевы - бабушка Анна Глинская и двое её сыновей, Михаил и Юрий. Анна якобы «колдовала», а дяди Царя «раздували пламя». Между тем, москвичи видели настоящих поджигателей, которые не особенно и прятались. Город вспыхнул сразу со всех сторон, после чего в столицу потянулся разбойный люд.

Пустив слух, будто Глинские не только спалили Москву, но и татар из Крыма вызвали, мятежные бояре начали вооружать чернь. Только готовились они не к отражению набега, а к попытке переворота. На заседании думы, 23 июня, заговорщики прямо обвинили в поджоге царскую родню. На Кремлёвской площади уже бушевало вече. Бояре кричали: «Кто сжёг Москву?» Наёмники в толпе отвечали: «Глинские!» Юрия Глинского, пытавшегося укрыться в Успенском храме, выволокли и забили камнями. Толпа кипела, знать руководила беспорядками. Шла репетиция грядущей «великой смуты».

Несколько суток Москва оставалась в руках вооружённой черни. Государь (26 июня) выехал на Воробьёвы горы в загородный дворец. Там он рассчитывал укрыть оставшихся в живых своих родственников по матери. Однако 29 июня мятежники направились туда же. Впереди толпы шёл палач. И тогда, уже второй раз в жизни, юный Иоанн показал себя Грозным Царём. Залпом артиллерии бунтовщики были рассеяны, остальное довершили послушные Царю стрельцы. Порядок в столице быстро восстановился.

Дело о пожаре и народном возмущении не расследовалось. Бояр, зачинщиков мятежа, Иоанн не наказал. Но дума с той поры потеряла всякое значение. Вельможам Царь перестал доверять. Партия Шуйских устранилась от дел, заодно с Глинскими. Старицкий с Курбским остались вне подозрений, ибо были хитрее других. А непосредственно у трона оказались временщики «разночинцы»: неродовитый Алексей Адашев и поп Сильвестр (из Благовещенской церкви), которые возглавили малый синклит (по-гречески - совет приближённых монарха). В историю этот «орган власти» вошёл под названием «избранной рады». Так на литовский (южнорусский) манер окрестил сей совет князь-изменник Андрей Курбский, до своего побега в Литву игравший в «раде» заметную роль. Незаметно же Курбский со Старицким князем Владимиром направляли действия своих «марионеток» Адашева и Сильвестра.

Владимир Старицкий, двоюродный брат Государя Иоанна, был сыном того самого князя Андрея Иоанновича (младшего из братьев Василия III), который за крамолы против Елены Глинской окончил дни свои в темнице. Жена князя Андрея, Евфросиния, и сын, Владимир, освободились из заточения около 1540 года. Десятилетний Иоанн IV, по ходатайству И.Ф.Бельского, вернул Старицким их родовой удел и прежние привилегии. Однако благодарности в виде верности или хотя бы примирения от этих родственников юный Государь не дождался. Более того, коварный князь Владимир Андреевич решил воспользоваться расположением державного и его малолетством, чтобы в дальнейшем завладеть престолом. С этой целью он «втёрся» в доверие к Иоанну, а затем начал подставлять ему своих людей.

Первым к Царю (ещё в его отрочестве) был приставлен Алексей Адашев. Н.М.Карамзин называет Адашева «прекрасным молодым человеком... земным ангелом». Церковь же учит, что все ангелы, кроме Небесных Божиих - суть бесы, а лесть - оружие диавола. Каков был «ангел» Адашев, мы скоро увидим, но прежде расскажем о его сообщнике попе Сильвестре. Этого Старицкий подослал к уже 16-летнему Государю.

По версии Карамзина, Сильвестр приблизился к Царю сам во время Пожара Московского. Он будто бы «с поднятым угрожающим перстом с видом пророка, и гласом убедительным возвестил ему [Иоанну], что суд Божий гремит над главою царя легкомысленного и злострастного». Разумеется (по Карамзину), от таких «убедительных гласов» «порочный» юноша затрепетал. А кликушествующий поп «потряс душу и сердце, овладел воображением, умом юноши и произвёл чудо: Иоанн сделался иным человеком». Подразумевается, человеком хорошим, будто Царь таковым не был от рождения. Но более того, хорошим Иоанн оставался всего несколько лет, пока в Кремле заправляли временщики. Когда же Царь возмужал, и заговорщики получили по заслугам, тогда у Карамзина Грозный вновь обратился в «легкомысленного» и «злострастного» тирана. Прямо, как в сказке. Но может быть, это сам Николай Михайлович, словно поп Сильвестр, пытается «овладеть» нашим воображением, когда говорит, что «смиренный иерей» (Сильвестр) совершенно бескорыстно «стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного венценосца на пути исправления»?..

Только кого на самом деле требовалось «исправлять»? У других историков образы временщиков отнюдь не так благовидны, как у Карамзина. По Валишевскому, например, поп Сильвестр показал себя у власти «ловким царедворцем с повадками пророка». У Нечволодова он «очень властный и мелочный». А сам Иоанн Грозный, вспоминая о своей юности, с горечью пишет: «Подружился он [Сильвестр] с Адашевым и начали советоваться тайком от нас, считая нас слабоумными, мало по малу начали... бояр в свою волю приводить, снимая с нас власть». Так за этим и подсылал их к Иоанну Владимир Старицкий. По смерти двоюродного брата он вполне мог наследовать престол, так как родного брата Государева бояре в расчёт не брали. Юрий был немощен и действительно мало умён. Устранить его в любой момент для Старицкого не составляло труда, но в том даже не было необходимости.

Цель заговора удельных князей состояла не в замене одного самодержца другим, а в смене системы управления страной. Иоанн был молод. Бояре ещё надеялись «обломать» его, думали, что временщикам удастся то, что не удалось бывшей думе - то есть отвлечь Государя от дел, ограничить его власть законодательно, чтобы потом разделить Державу на уделы. В случае провала плана и неподчинения Царя синклиту предполагался переворот. Старицкий был готов на роль «царя боярского». Его наметили в преемники. Курбский, один из главных изменников, чаял возвращения себе Ярославских владений своих предков и всего Заволжья; Шуйским отошли бы тогда земли Владимиро-Суздальские, и так далее. Державу, собиравшуюся веками, князья готовы были развалить в угоду своим корыстным интересам. В задачу синклита входила предварительная перестройка: требовалось посадить своих людей наместниками, судьями, приказными, над войсками поставить своих воевод. Одним словом, создавалось правительство разрушителей, во главу которого князья поставили Сильвестра и Адашева.

«На какие стороны преобразований Иоанна имел влияние Адашев, к сожалению, неизвестно, - говорит А.Д.Нечволодов, - но он, как начальник Челобитного Приказа (по-нашему - канцелярии)... имел, разумеется, непрерывные и постоянные связи с Государем». Не играя самостоятельной роли в интриге Старицкого и Курбского, «избранная рада» вела игру с Царём, и временщики заботились, чтоб Иоанн IV не смел без них шагу ступить, и мыслить не мог без их ведома. «Сильвестр, - пишет Н.И.Костомаров, - вмешивался даже в его [Государя] супружеские отношения. При этом опекуны Ивана старались, по возможности, вести дело так, чтобы он не чувствовал тягости опеки и ему казалось бы, что он по-прежнему самодержавен». Пока Царь был молод и никого не подозревал, дела временщиков шли успешно. «Но, - замечает В.Г.Манягин, - Костомаров, без сомнения, преувеличивал, когда писал о том, что Царь не смел и мыслить без ведома Сильвестра. Государь имел свой взгляд на сущность государственной власти и просто не спешил ознакомить с ним временщиков». Вероятно, так и было. Иначе бы заговорщики, заподозрив неладное, могли перейти к действиям более решительным.

Вводя законодательные ограничения на власть самодержца, члены синклита успели лишить Иоанна IV права жаловать достойных боярским чином, а сами при этом раздавали звания и поместья, пополняя таким образом ряды своих сторонников. «Нет сомнения, - делает вывод историк С.Ф.Платонов, - что "избранная рада" пыталась захватить правление в свои руки и укрепить своё влияние на дела рядом постановлений и обычаев, неудобных для Московских самодержцев. Она вела княжескую [удельную] политику и должна была прийти в острое столкновение с Государем, которое и началось в 1553 году».