«Да не возвратится

смиренный посрамлен»

(Пс.73,21).

За разгром ереси современники нарекли Василия III «Новым Константином». И хотя Царство Российское основал не он, нарекли его так вовсе не случайно. Барон Герберштейн (посол германский) писал, что он (Василий) властью своею превосходил всех самодержцев в целом свете, ибо подданные его говорили немцам: «Мы служим своему Государю не по вашему». И барон был вынужден констатировать, что для Русских «Воля Государя есть воля Божия». «Василий, - пишет Н.М.Карамзин, - стоит с честью в памятниках нашей истории между двумя великими характерами, Иоаннами III и IV, и не затмевается их сиянием». Как и отец его и сын, Грозный Царь, сам Василий Иоаннович оставался ревностным самодержцем, охранителем Веры, собирателем Русской Земли. При нём Держава не утратила исконных областей, но продолжала приобретать новые. Удельных князей при Василие III осталось ещё меньше. Во многих городах их заменили наместники Московские. В 1510 г. упразднилось Псковское вече, а с ним и последняя на Руси республика. Затем к Московским владениям присоединились княжества, отвоёванные у Литвы, и в 1514 году был возвращён Смоленск, древнейшая Русская отчина. Сама идея «Москвы - Третьего Рима» была озвучена и осмыслена современниками именно при Государе Василии - «Новом Константине».

В предыдущей книге у нас говорилось о посланиях старца Филофея дьяку Мисюрю Мунехину, управлявшему делами во Пскове, после упразднения вечевой республики. Прозвище Мисюрь (Египтянин) Михаил Григорьевич Мунехин получил по возвращении из Египта, где исполнял посольскую миссию, и откуда привёз ценное описание той страны. И ему же обязан своим возникновением Псково-Печерский монастырь. Мунехин начал строить его на собственные средства. Благодаря этому, некогда малая обитель монахов превратилась в каменную крепость на западных рубежах России и стала одною из главных святынь Псковской Земли.

Дьяк Мунехин и старец Псковского Елизарова монастыря Филофей вели переписку меж собою и с великим князем Василием Иоанновичем. В этой знаменитой переписке они отразили взгляды и душевный склад лучших людей того времени, русских патриотов, глубоко верующих, преданных Государю и проникновенно понимавших высокие задачи собирания Державы Православия. «Да веси христолюбче и боголюбче, - писал Филофей Мисюрю, - яко вся Хрисианская Царства приидоша в конец и снидошася во едино Царство нашего Государя. По пророческим книгам то есть Россейское Царство: два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». Эти строки писались в период с 1511 по 1515 годы, то есть в самый разгар нового обострения отношений между Московским Государством и Речью Посполитой.

Как помнит читатель, король Александр I, проиграв большую Литовскую войну, умер в 1506 году. На его место паны избрали Сигизмунда I. А одной из важнейших фигур в Польско-Литовском королевстве в то время был князь Михаил Львович Глинский. Русский по рождению, крещёный в Православие, Глинский вырос в Литве (нынешней Украине), учился в Германии, служил в имперских войсках; вернувшись в Литву, принял католичество. Он поменял веру, видимо, из корыстных соображений, ибо был замечен и приближен великим князем Литовским Александром. Очень скоро (в 1503 г.) Александр стал королём и переехал из Вильно в Краков. В Литве же он оставил наместником Глинского. С этого времени перед Михаилом Львовичем открылись небывалые перспективы. Король Александр I не имел детей и через три года умер. При овдовевшей королеве Елене, родной сестре Василия III, у Михаила Глинского появилась реальная возможность поискать себе великого княжения в Литве, с тем, чтобы отторгнуть оную от Польши.

Глинский был личностью незаурядной, обладал массой талантов полководческих, дипломатических, отличался мужеством и острым умом. Но при этом он был несносно высокомерен и властолюбив. Паны литовские не захотели иметь такого правителя. Едва умер король, они снеслись с панами польскими и вместе с ними выбрали нового монарха, короля и великого князя Литовского. Им стал младший брат покойного Александра - Сигизмунд.

Не преуспел в своём намерении и Василий III. По смерти Александра I он писал своей сестре, овдовевшей королеве Елене, чтобы та предложила панам соединить Литву с Русью, однако предложение опоздало, Нового короля Речи Посполитой паны уже избрали.

Сигизмунд I оказался человеком мрачным и католиком фанатичным до лютости. К своим Православным подданным он относился не лучше, чем турецкий султан. А женою Сигизмунда была итальянка, Бона Сфорца, представительница знатнейшей после Медичи Флорентийской фамилии. Степенью коварства Сфорца и Медичи отличались мало. «Королева Бона, - пишет А.Д.Нечволодов, - была чрезвычайно алчная женщина весьма низкой нравственности, причём она не останавливалась для достижения своих целей перед самыми чудовищными преступлениями; отрава была её излюбленным средством».

При Сигизмунде Польша и Литва оказались во власти иудеев. Ссужая деньги магнатам, привыкшим жить на широкую ногу, «жиды... - читаем мы у А.Д.Нечволодова, - стали брать на откуп взимание налогов с христианского населения, что возбуждало неудовольствие последнего. Один из таких иудейских откупщиков Авраам Езофович заведовал даже всеми денежными средствами государства». И всё это делалось под покровительством королевы Боны.

Литва в эти годы превратилась в форменный «Содом». Пьянство достигло катастрофических размеров. Современник событий, писатель XVI в. Михалон Литвин, с горечью сообщает: «В городах Литовских нет более распространённых заводов, чем те, на которых варится из жита водка и пиво... крестьяне дни и ночи проводят в шинках... забыв о своём поле. Посему, распродав имущество, они нередко доходят до голода и принимаются за воровство и разбой. Таким образом, в любой Литовской области в один месяц больше людей казнят смертью за эти преступления, нежели во всех землях Татарских и Московских... Между тем в Москве великий князь Иван [Иоанн III] обратил свой народ к трезвости, запретив везде кабаки. Потому там нет шинков, а если у кого-нибудь найдут каплю вина [для продажи], то весь дом его разоряется, имение отбирается... а сам навсегда сажается в тюрьму». Далее Михалон говорит, что города Московские, вследствие трезвости, изобилуют разного рода мастерами, рынки ломятся от товаров, а Государи Русские, воюя, отнимают у спившейся Литвы область за областью.

Свидетельство очевидца-литовца нам тем более интересно, что в России того времени политику трезвости проводили последовательно три Государя: Иоанн III, его сын - Василий III, и внук - Иоанн Грозный, а вдохновителем трезвеннического движения с 80-х годов XV века был ни кто иной, как Преподобный Иосиф, игумен Волоколамский.

В правление сих великих князей на территории Московии запрещалась деятельность виноторговцев (еврейских в первую очередь). И смириться с этим не могли жидовствующие раввины. После изгнания их из Испании (в 1492 г.) они обосновались в Польше. А когда и в Москве ересь жидовствующих была разгромлена (1504 г.), все средства свои тайный синедрион направил на разжигание новой Литовской войны. За щедрый подкуп панов на сейме, так легко избравших нового короля, Сигизмунд I был должен платить заимодавцам, тем паче, что и шляхта польская мечтала о новой войне.

Едва заступив на престол, Сигизмунд осведомился о русских делах и, к радости своей, узнал о двух подряд неудачах Василия III под Казанью. Унять волжских татар, опиравшихся на поддержку Крыма, воеводам Московским не удалось. В Бахчисарае тому были рады и надеялись, что в войну с Россией вступит Речь Посполитая. А Сигизмунд знал ещё и о внутренней оппозиции Василию, о тайных сторонниках несчастного князя Димитрия, томившегося в заточении. Со слов перебежчиков (из числа недобитых еретиков) Сигизмунд полагал, что оппозиция в случае войны выступит в самой Москве. Рассчитывая спровоцировать восстание крамольников, Сигизмунд I затеял демонстрацию силы. Он вызывающе бряцал оружием, открыто готовился к началу военных действий, но - просчитался.

В России при Василии III речь о смуте не заходила. Его власть была прочной и надёжной. А вот в самом Польско-Литовском королевстве тогда творилось неладное. Ведь наместником в Вильно оставался Михаил Глинский.

Не находя управы на своих завистников и злопыхателей, Глинский жаловался Сигизмунду. Тот не захотел ему помочь. И князь-наместник сказал королю: «Ты заставляешь меня покуситься на такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем». Глинский оказался прав. Его решительность и смелость, помноженные на авантюризм, привели к междоусобию. Убив своего главного врага, Полоцкого воеводу пана Заберезского, князь Михаил удалился в восточные области Литвы и начал покорять их, привлекая к себе многих Русских, в том числе князей Мстиславских, Друцких и других.

Перед началом боевых действий Глинский успел списаться с Василием III, предложив ему земли Литовские (то есть бывшую Киевскую Русь). Государь Московский не замедлил воспользоваться ситуацией и двинул войска на Смоленск. Так началась новая Литовская война, вернее, первая из двух новых. Она продолжалась два года и не принесла успеха ни одной из сторон, хотя во всём ощущалось явное преимущество России. Сигизмунд запросил «вечного мира». В договоре 1508 года он отказался от притязаний на земли, завоёванные Иоанном III в прежней большой войне. Однако нетрудно догадаться, что сей «вечный мир» был не более чем уловкой. Королю требовалась передышка для одоления внутренней смуты.

По заключении мира Глинский бежал в Московию и там опять принял Православие. Василий Иоаннович встретил беглеца ласково и с доверием, несмотря на его недавнюю измену королю Сигизмунду. Впрочем, князь Михаил вообще не мог быть верным ни одному государю, ибо сам искал себе престола и готов был умереть за право назваться самодержцем. Недаром он приходился родным братом Василию Львовичу, князю не менее умному и смелому, но более добродетельному, дочь которого, Елена Васильевна Глинская, через 22 года стала матерью первого Русского Царя - Иоанна Грозного. Василий Глинский не дожил ни до рождения царственного внука, ни даже до свадьбы своей дочери с великим князем Московским. Оказавшись русским подданным, он остался верным новому отечеству до конца. Но дяде будущей великой княгини не хватало тогда ни терпения ни чувства долга. Властолюбие привело Михаила Глинского к измене, за которую он поплатился свободой.

С 1508 года зыбкий мир между Московией и Польшей держался около четырёх лет. Для вдовствующей королевы Елены Иоанновны год 1512-й стал шестым и самым тяжким в цепи годов-мытарств, пережитых ею после смерти мужа, Александра I. Покойный король тоже преследовал свою супругу за исповедание Православия. Но когда к власти пришёл его брат Сигизмунд со своей женой-злодейкой Боной Сфорца, жизнь праведной Елены обратилась в подлинное мученичество. Королеву Елену заключили под стражу, после чего Виленский (Вильнюсский) воевода князь Николай Радзивил подослал к узнице наёмных отравителей.

Узнав об убиении своей сестры, Василий III вознегодовал. Он знал и прежде о приготовлениях Сигизмунда к войне и о сношениях поляков с татарами, однако сдерживался. Теперь же, пылая праведным гневом за сестру-мученицу, Василий снял с себя крестное целование, данное им при заключении «вечного мира» и воскликнул: «Доколе конь мой будет ходить и меч рубить, не дам покоя Литве».

Войска русские двинулись на запад и вновь подошли к Смоленску. Взять город сразу им не удалось: ни в марте 1513-го, ни в июне 1514-го. Лишь с третьего приступа, в июле 1514 года, применив тяжёлую артиллерию, московиты устрашили смолян. Литовский гарнизон сдался, жители принесли присягу, а владыка Варсонофий возгласил в соборной церкви: «Божиею милостию радуйся и здравствуй Православный Царь Василий». Только приветствие сие не было искренним. Западно-Русская Церковь (Киевская митрополия) не подчинялась тогда Московской; она пребывала в юрисдикции Константинопольского патриархата. Потому владыка Варсонофий, ярый западник, очень скоро оказался в числе тайных заговорщиков.

Сторонники Сигизмунда в Смоленске знали, что под Оршей в те дни Литва одержала внушительную победу. Героем Оршанской баталии стал знаменитый гетман Константин Острожский. Русский по происхождению (православный по вере) этот полководец был, если помнит читатель, разгромлен под Ведрошью в 1500 году. Князь Юрий Кошкин взял гетмана в плен. Великий князь Иоанн III оказал милость пленнику. Острожский присягнул на верность Иоанну, но затем сбежал. Вольнолюбивый пан гетман тяготился властью Московского самодержца. Свою свободу удельного князя в Литве он ценил выше служения единому Отечеству. В Польше магнаты не особенно считались с королём. И вот, ради этой удельной вольности, Острожский служил ляхам и водил полки католиков на Православную Русь.

Под Оршей армия гетмана одержала крупную победу. Рать московская понесла огромные потери. Только плодами победы Острожский воспользоваться не смог. Узнав о падении Смоленска, он с ходу бросил войска на подмогу тамошним заговорщикам. Те, получив от короля подарки, готовились открыть ворота города гетману. Но заговор был раскрыт. Князь-воевода, Василий Васильевич Шуйский, приказал казнить всех изменников, кроме владыки Варсонофия, которого пощадили из почтения к его сану и возрасту. Когда войско Острожского приблизилось, то на стенах Смоленска литовцы увидели повешенных предателей. На шее у каждого из них болтался Сигизмундов подарок. Сам же город охранялся Московским гарнизоном достаточно надёжно. Взять его гетман даже не пытался, ибо не был готов ни к штурму, ни к осаде.

Потом ещё много лет иностранные послы старались выторговать Смоленск у Василия III, но так же безуспешно. Велеречие известного нам барона Герберштейна разбилось о точные ответы русских бояр и о непреклонность самого «Нового Константина». Кроме Оршанской победы, принёсшей литовцам лишь славу, никаких других серьёзных успехов Сигизмунд в новой войне не добился. Потерпев ряд мелких поражений от Русских, королевские войска перешли к фронтальной обороне, а затем и вовсе потеряли активность. Боевые действия с их стороны прекратились, фактически, до окончания кампании. Все надежды свои Сигизмунд возложил на татарские набеги, речь о которых пойдёт впереди.

Но вернёмся в Смоленск, занятый московским войском. Князь Михаил Глинский, отличившийся при взятии города, рассчитывал получить его себе в удел. Потому, не дав опомниться Государю в минуту радости победной, он спросил его прямо: «Нынче я дарю тебе Смоленск; чем ты меня одаришь?» Расчёт на неожиданность был верным, однако не так прост оказался Василий Иоаннович. Он понял намёк Глинского и ответил: «Я дарю тебе княжество в Литве». Другого ответа не могло последовать. Смоленск был слишком важным стратегическим пунктом, чтобы отдать его в удельное владение, да ещё князю сомнительной преданности.

В последнем державный не ошибся. Уязвленная гордость властолюбца не позволила Глинскому остаться верным, и он не замедлил предаться Сигизмунду. Он написал королю письмо, получил положительный ответ, однако убежать не успел. Его самого предали. При обыске у Глинского обнаружили письмо от Сигизмунда, после чего он, как изменник, отправился в темницу, где провёл много лет, пока Государь Василий III не простил его по ходатайству своей новой жены Елены Васильевны, племянницы несчастного князя Михаила. С 1526 года Елена Глинская стала великой княгиней; Михаил Львович покаялся в измене и был отпущен на свободу. Более того, Государь доверил ему войско. Командуя конной ратью в битве под Казанью, в 1530 году Михаил Глинский оправдал высокое доверие. Та Казанская победа оказалась очень важной. Татары Волжские и горная Черемиса унялись надолго. Из своей столицы они изгнали крымского наместника, Сафу-Гирея, и просили дать им хана, верного Москве. Василий III послал в Казань своего служилого царевича Еналея и этим завершил войну, затеянную Сигизмундом.

С самою Речью Посполитой после взятия Смоленска и трагической неудачи под Оршей Россия почти не сражалась, хотя до лета 1525-го оставалась в состоянии войны. Между тем, в эти годы произошло много очень важных событий, как политически, так и нравственно значимых.

Начнём с того, что дипломаты со всей Европы десяток лет осаждали Московский двор, добиваясь от Василия III возвращения Смоленска Сигизмунду, но потратили время даром. Могущество России возрастало с каждым днём. Польский король использовал все средства, чтоб вернуть потерянный смоленск. Только военных сил ему не хватило, дипломаты его не преуспели. И тогда Сигизмунд унизился до холопства перед крымским ханом. Добровольно предложив дань Менгли-Гирею, король рабски испросил у татарина ярлык на владение - и своими собственными городами, и теми, что принадлежали России. Хану предложение (15000 золотых червонцев в год) понравилось. Крымцы совершили ещё несколько набегов, нанесли Русским большой урон, однако расстановку сил на европейском военном театре не изменили. У самих татар уже не было прежнего единства, и набеги их начались далеко не сразу. Надо вспомнить, что старый Менгли-Гирей дружил с Москвой долго. До кончины своей он сохранял видимость добрососедства. После его смерти (1515 г.) на трон вступил наследник, Магмет. Он первым из братьев Гиреев получил с поляков дань за ярлык на Смоленск и вздумал принудить к тому же Русских.

В послании своём к Василию III Магмет-Гирей превысил меру наглости. «Ты, - писал хан великому князю, - нашему другу королю недружбу учинил; город, который мы ему пожаловали, ты взял от нас тайком; этот город Смоленск к Литовскому юрту отец наш пожаловал, а гругие города, которые к нам тянут - Брянск, Стародуб, Почеп, Новгород-Северский, Рыльск, Путивль, Карачев, Радогощь, отец наш [Менгли-Гирей]... твоему отцу [Иоанну III] дал [когда Русь отбила всё это у Литвы сама]. Если хочешь быть с нами в дружбе... помоги нам казною, пришли казны побольше...»

«Вместе с этими наглыми требованиями, - пишет А.Д.Нечволодов, - крымцы не переставали грубо обращаться с нашими послами; в 1516 году они опустошили Рязанскую украйну, а в 1517 году - 20000 татар появились в Тульских окрестностях. Но здесь князья Одоевский и Воротынский нанесли им жесточайшее поражение и почти всех истребили... Другой татарский отряд был наголову разбит под Путивлем».

В 1521 году положение осложнилось тем, что Крымская орда соединилась с Казанской. Изгнав служившего Москве Шиг-Алея, в Казани воцарился Саип-Гирей (младший брат хана Крымского). Вскоре на соединение с ним пришёл сам Магмет. Ограбив Нижегородскую, Владимирскую области, татары перешли Оку и, сломив сопротивление заградительных отрядов, оказались у стен Москвы.

Василий III, как всегда делали его предки, собирал в это время рать в северных районах. В столице он оставил начальствовать своего шурина, крещёного татарского царевича Петра. От Петра требовалось одно - удержаться в осаде до подхода подкреплений. Но то ли пороху для пушек недостало, то ли просто за полвека москвичи отвыкли от нашествий варваров, никто не решился дельно организовать оборону. Царевич Пётр, бояре, и возможно, сам митрополит Варлаам, на которого вскоре прогневался великий князь, вступили в переговоры с басурманами.

Магмет-Гирей, между тем, и не думал штурмовать стены. Осадных орудий у него не было. Он шёл лишь пограбить окраины да постращать столичных жителей. Пригороды хищники уже выжгли и собирались назад. Однако хану захотелось поглумиться. Он заявил, что уйдёт без боя, если получит обязательство великого князя платить ему дань. Растерявшийся царевич Пётр второпях подписал грамоту за Василия Иоанновича и поставил на ней Государеву печать. Татары, получив документ, посмеялись про себя и ушли.

Последствия набега были ужасны. Снова десятки тысяч людей попали в плен. На рынках Кафы (генуэзской крепости в Крыму), нынешней Феодосии, работорговцы ждали живой товар. Татары гнали пленных сквозь горящие сёла и посады, но городов уже не брали, не имея на то средств. Что же касалось злополучной грамоты (обязательства об уплате дани), то басурманы не надеялись, конечно, возобновить былое иго. Дань им никто бы не заплатил. Однако и из этой злой шутки хану вздумалось извлечь корысть.

В походе на Москву заодно с крымцами участвовал отряд казаков с берегов Днепра. Обасурманенные жаждою наживы, рубаки с хохлами на бритых головах резали в России своих единоверцев. Но мало того, их атаман Евстафий Дашкович решил ещё и в роли «стратега» выступить. На обратном пути он посоветовал Магмет-Гирею взять хитростью город Рязань, используя грамоту, добытую в Москве.

В Рязани сидел воеводою доблестный муж Иван Хабар Симский, человек не только смелый, сильный духом, но и зело проницательный. Едва заметив приближение татар, он заподозрил подвох, однако виду не подал. Хищники вели себя мирно. Под стенами Рязани они развернули торжище, предлагая горы награбленных товаров. А чтобы усыпить бдительность воеводы, послы ханские поднесли ему грамоту «об уплате дани». Поскольку, мол, Москва смирилась перед ханом, то незачем и воевать. Пусть рязанцы открывают ворота и выходят на торг. Цены самые низкие. Хабар грамоту взял и задержал у себя, отпустив послов с миром. Потом вызвал немца Иордана, начальника пушкарей, и дал ему секретное поручение. Когда наутро у Рязанских стен скопилось множество злодеев со спрятанным под халатами оружием, и басурманы ждали открытия ворот, чтобы внезапно ворваться в город, их опередил залп из всех орудий, заранее замаскированных в бойницах. Картечью в упор пушкари расстреляли тьму татар и казаков, а затем рязанцы сделали молниеносную вылазку и посекли ещё множество бегущих врагов. После чего ворота наглухо закрылись.

Магмет-Гирей скрежетал зубами. Он потерял едва не треть своих нукеров, отдал Хабару грамоту с печатью великого князя и теперь должен был срочно отступать. Так как получил известие о подходе войск московских с севера и о наступлении с юга татар астраханских, бывших с крымцами в лютой вражде. Оставляя пленников и награбленное, злодеи поспешно бежали в Таврические степи. А находчивый и решительный Иван Хабар Симский за избавление Руси от «повторного ига», или, лучше сказать, «ига бумажного», был возведён в боярский чин и вскоре стал наместником великого князя в Рязани. Василий III возлюбил Хабара и приблизил ко двору его сына. С тех пор внесённый в Разрядную книгу Государеву род Хабаровых пополнил ряды высшей Российской знати.

В дальнейшем воевать с Магмет-Гиреем Василию Иоанновичу не пришлось. Этого хана убил его же сообщник, нагайский мурза Мамай, который затем ворвался в Крым и произвёл там страшное разорение, а казаки Дашковича тем временем жгли Очаков, принадлежавший крымцам, и татарские улусы в низовьях Днепра.

Испугавшись приближения русской рати в 150000 человек, из Казани бежал Саип-Гирей (он сделался потом ханом в Бахчисарае). Казань же он оставил на младшего брата Сафу, который, как ни странно, сумел защититься, отстоял город и просидел там до 1530 года. Тогда уже сами казанцы, побитые Иваном Бельским и Михаилом Глинским, выгнали Сафу-Гирея и покорились Василию III.

Таковы, вкратце, внешние дела, бывшие в пору великого княжения Государя, наречённого в народе «Новым Константином». Но были ещё и дела внутренние. О них наш рассказ в следующей главе, где опять мы встретимся со Святым Иосифом Волоцким и Нилом Сорским, и с вездесущим защитником еретиков князем-иноком Вассианом.