«Господи, кто обитает

в жилищи Твоем...»

(Пс.14,1).

Багровое солнце Византии клонилось за горизонт. Тем временем Русская заря разгоралась в преддверии светлого дня. Княжество Московское быстро превращалось в могучее царство. Бояре и народ хотели жить под скипетром сильного самодержца; удельные области с городами добровольно подчинялись великому князю. И только Шемякина смута, не утихавшая с середины 30-х годов, тормозила созидательный процесс.

Большой ошибкой Василия II оказалось его доверие к Димитрию Шемяке в пору их временного примирения (1436-1440 гг.). Осенью 1437 года город Белев на Оке захватили татары. Улу-Мухаммед, разбитый другим ханом, Сеид-Ахмедом, бежал из Орды и хотел зазимовать в Белеве. Великий князь послал туда войско, но начальствовать над ним поставил Шемяку с его братом Димитрием Красным. Московская рать была так сильна, что в успехе похода никто не сомневался. Не учли в столице только одного: братья Юрьевичи по пути занялись грабежом русских сёл. За это Бог отнял у них разум и силу. Вопреки всем чаяниям, с горечью вспоминает летописец, «малое и худое оно безбожных воиньство одолеша тмочисленным полком нашим, неправедно ходящим, прежде своих губящем».

Под Белевым Улу-Мухаммед наголову разбил Шемяку и Красного. После чего он спустился вниз по Оке и затем на средней Волге основал новое ханство со столицей в Казани.

Уже в 1439 году казанские татары напали на Москву, а Шемяка, сидя в Угличе, не подумал помочь Василию II, несмотря на их взаимный договор о военной поддержке. Скорее всего, он рассчитывал на поражение великого князя с тайной целью завладеть престолом. Углу-Мухаммед простоял под Москвою 10 дней и, не осмелившись штурмовать неприступные стены, ушёл безнаказанно, погубив по пути множество народа.

В 1440 году неожиданно умер Шемякин брат, Димитрий Красный. Смерть его сопровождалась загадочными знамениями. Уже будучи положенным в гроб, он восстал и три дня, не открывая глаз, пел стихиры и говорил о душеспасительных предметах. Потом душа его отошла и, как полагали, упокоилась со Святыми.

На следующий год из Флоренции вернулся митрополит Исидор; совершил попытку навязать унию; был взят под стражу и бежал. Осенью Василий Васильевич послал войско в Углич, чтобы наказать предателя Шемяку. Однако тому удалось скрыться. В августе 1442 года с Шемякой был заключён новый мир, по которому Димитров, Звенигород и Вятка перешли к великому князю. Смутьян как будто смирился. Но с того же лета возобновились набеги татар.

Самым лютым из казанских разбойников оказался царевич Мустафа. Чтоб изловить его, Русским воинам пришлось совершить зимний поход на лыжах (1444 г.). Мустафа с его ордой был уничтожен, а Улу-Мухаммед бежал из Нижнего Новгорода. В лето 1445-е хан жестоко отомстил, врасплох напав на небольшой отряд великого князя на реке Нерли. Василий Васильевич сам возглавлял дружину и сражался в первых рядах. Татары изранили его в голову, прострелили руку, отрубили несколько пальцев. Наконец, обессилевшего. его взяли в плен.

Эта беда обрадовала Шемяку, давно желавшего занять великокняжеский стол. Он писал Улу-Мухаммеду, что готов стать его данником, если хан оставит Василия II в узах. Но татары отпустили пленника за огромный выкуп (25 000 рублей). И в тот день, когда Василий получил свободу (1 октября 1445 г.), в Москве произошло землетрясение, необычное для северных стран. Содрогнулся Кремль, однако ничего не разрушилось. Все ужаснулись в ожидании худшего, а когда сведали о возвращении великого князя, то обрадовались необычайно.

Встреченный ликующим народом, Василий Васильевич из столицы направился в Троицкую Лавру, чтобы воздать благодарность Богу за избавление от неволи, но не ведал, что там его ожидала новая, ещё горшая беда.

Узнав о многодневном богомолье набожного Василия, Шемяка с шайкой разбойников и своим подручником князем Иваном Можайским ночью ворвались в Москву, пленили множество бояр и заняли Кремль. После этого Можайский напал на Лавру и захватил там Василия II. Злодеи взяли государя, ослепили и сослали в Углич (1446 г.), а несколько позже - в Вологду.

Шемяка объявил себя «великим князем». Однако его сидение в столице оказалось недолгим. Оно сопровождалось всякими неправдами и беззаконием. С той лихой поры выражение Шемякин суд сделалось нарицательным (синонимом несправедливости). А в итоге, как и отец его, Юрий Димитриевич, Шемяка был отвержен народом. Вельможи с дворянами не стали служить ему, покинули Москву и потянулись в Вологду к Василию Тёмному (т.е. слепому). Самозванцу пришлось убираться из столицы. По вновь заключённому договору Шемяка «целовал крест» в том, что не восстанет более на великого князя, и опять солгал. Все последующие годы (до 1450) он плёл интриги, строил крамолы, разбойничал. Наконец, в бою под Галичем Мерским войско Шемяки было разбито, а сам он бежал в Новгород, где умер спустя три года, как полагают, от яда.

Конец Шемякиной смуты возвестил окончание споров о престолонаследии. С распутья междоусобий Россия вышла на прямую дорогу государственного единства. И в то же лето (1453) пал Константинополь. Второй Рим сошёл со сцены истории.

С тех пор, как Василий Тёмный изгнал пролатинского митрополита Исидора, Московская кафедра пустовала. Униатские патриархи в Царьграде (Митрофан, а за ним Григорий Мамма) упорно не отвечали на просьбы великого князя о постановлении в митрополиты Рязанского епископа Ионы. И это творилось, видимо, промыслительно. Святому старцу не стоило ездить на поставление к еретикам. Греко-латинскую патриархию Иона не устраивал, а на Руси уже не приняли бы ставленника Константинополя. Да такого и не нашлось. Греки по-прежнему признавали права Исидора, хотя тот уже стал папским кардиналом.

По 34-му Апостольскому канону Собор русских архиереев был вправе самостоятельно избрать митрополита из своей среды, однако до 1448 года (пока был жив император Иоанн VIII) этого не происходило. На Руси до последней возможности старались сохранить духовное единство с Византией, полагая, что власть униатов не вечна, и перемены к лучшему наступят. Тем более что трое Восточных патриархов (Антиохийский, Александрийский, Иерусалимский) уже с 1442 года не поминали за Литургией имени императора и не принимали епископов, посвящённых в Царьграде. Униаты тем не менее упорствовали.

Положение империи ухудшалось день ото дня. Иоанн VIII понял, что уния выгод не принесла. Ничтожная помощь Запада в десяток кораблей, да несколько сот воинов-наёмников, присланных папой, не могли изменить расклад сил в борьбе Византии с экспансией султаната, располагавшего неисчислимой армией. При этом духовные потери греков были огромными.

Коалиция латинских и славянских государей, созданная папой на Балканах, терпела сплошные поражения от турок. После разгрома крестоносцев под Никополем (1396 г.) османский султанат ещё более усилился. Польский король Владислав III, став к тому же королём Венгерским (1439 г.), оказался втянутым в Балканский союз. В грандиозном сражении под Варной (1444 г.) Владислав был убит, а войско союзников - разгромлено янычарами султана Мурада. Европу объяла паника. Венеция заключила мир с Мурадом (1446 г.) и отказалась помогать Константинополю. Ввиду распада ослабевшей коалиции, уния греков с Западом утратила всякий политический смысл. Внутри страны царил раскол; извне турки окружали Византийскую столицу с предместьями. И это было всё, что осталось от некогда великой империи.

Бездетный царь Иоанн VIII назначил своим наследником родного брата Константина Палеолога. А когда Янош Гуниади с венграми и влахами, имея всего 36 000 войска, выступил против султана на Косовом поле, не дождавшись подкрепления (албанцев Искандер-бея Кастриота), и был раздавлен десятикратным превосходством турок (1448 г.), тогда, потрясённый этим, Иоанн VIII умер от переживания. По словам академика Ф.И.Успенского, «этот убеждённый западник с большим запасом сил быстро вёл свою империю к гибели, не считаясь с опытом отца (Мануила II), рано обессилев и уступив инициативу ещё менее осторожному Константину».

Двенадцатый по счёту тёзка основателя Византии оказался последним её правителем. Он, как и старший брат, тоже был западником, приверженцем унии, а владение, доставшееся ему, состояло из одного Константинополя.

Иоанн VIII не воевал с Мурадом, султан не нападал на него из жалости. Упадок Царьграда был вопиющим: окрестности казались пустыней, под стенами паслись жалкие стада. За 10 лет до заката Византии в столице не насчитывалось и 100 тысяч населения. Оборонять город могли не более 5000 воинов. Судьба «империи» зависела от настроения султана.

Мурад не стремился к разорению греков. Он умел миловать побеждённых и хранил верность заключённым договорам. И кто знает, если бы византийский двор отрёкся от унии, если бы господа архонты воззвали к Спасителю с покаянием и перестали уповать на помощь Запада, то, может быть, всё ещё изменилось. Во всяком случае, при Мураде греки жили независимо, и время для покаяния оставалось. Но этим временем не воспользовались ни царь, ни патриарх-униат.

Отпраздновав свадьбу сына Магомета, султан Мурад неожиданно умер в 1450 году. И умер далеко не старым. Магомет II (1451-1481 гг.), прозванный Фатихом (Завоевателем), не отличался нравом своего отца. Он был личностью с широкими взглядами, имел образование, знал языки, но вместе с тем, обладал редкой скрытностью, коварством и беспощадной волей. В случае воцарения любого из его братьев Магомету грозила верная смерть. Потому и сам он начал царствовать с убийства брата Ахмеда (восьмимесячного младенца). «Завоевание Константинополя, - пишет Ф.И.Успенский, - отвечавшее его [Магомета] честолюбию, было им решено до вступления на престол. Он понимал политическое и экономическое значение греческой столицы для державы османов». Православные греки понимали её духовную ценность. Униаты не понимали ничего.

В 1449 году скончался Св. Марк Эфесский. Через год из Царьграда в Рим бежал последний униатский патриарх Григорий Мамма. Последний император Константин XII правил без предстоятеля Церкви. Обстановка накалялась. Ревнители Православия держались в открытой оппозиции. Её возглавляли брат Св. Марка номофилакс Иоанн Евгеник и учёный богослов Георгий Схоларий (будущий патриарх), в монашестве принявший имя Геннадия. Из своей кельи Геннадий Схоларий руководил борьбою мирян против латинян и униатов.

Православных не устраивала позиция Константина, не желавшего «водворить порядок в Церкви». Папа Николай был раздражён бегством «своего» латинского патриарха. Он требовал возвращения Григория Маммы на кафедру и за это, как всегда, обещал царю военную помощь. Наконец, осенью 1452 года папа прислал кардинала Исидора (того, что бежал из Москвы) и с ним 200 воинов генуэзцев, два корабля из Генуи с семьюстами матросами, да два венецианских корабля. У Магомета же поблизости стояло стотысячное войско. Тем не менее, униаты ликовали.

Исидор, как и прежде, шедший напролом, отслужил обедню в Св. Софии при участии католиков и греков-униатов, велегласно помянул папу, затем - бежавшего экс-патриарха Григория и ждал реакции верующих. Ропот поднялся немедленно, и народ толпою устремился к келье Схолария, ожидая, что он скажет. Дверь кельи оказалась запертой, но на двери висела записка: «Несчастные ромеи! Что вы смутились и удалились от надежды на Бога? Зачем понадеялись на помощь франков и вместе со столицею, которой суждено погибнуть, утратили и веру вашу?.. С порабощением, которое сбудется над вами, утратили вы отеческое предание и исповедали нечестие. Увы, горе вам в день судный».

Записка подействовала. Толпа взвилась и рассыпалась по городу с криками: «Прочь от нас еретическое служение опресночников!» Правительство растерялось, и царь не решился поставить Исидора патриархом. Но когда волнение улеглось, Исидор всё равно остался при дворе. Не покорив Россию, этот церковный авантюрист вернулся в Царьград на погибель последнему императору. Со старшим братом Константина XII Исидор строил Флорентийскую западню; теперь он настраивал младшего идти вразрез с народом. А до падения византийской столицы оставались считанные месяцы.

Достойно удивления, что придворная партия (её называли «дурацким сборищем») ни с того ни с сего вдруг начала задирать турок. В ответ на безумные требования и угрозы ромеев Магомет II приказал войскам готовиться к осаде. Закрыв Босфор, турки отрезали подвоз хлеба к Константинополю. Греки заперли порт и городские ворота: война была объявлена.

Царский министр Лука Нотара, примыкавший к антилатинской партии, отпустил в те дни крылатую фразу: «Лучше бы знать, что в городе господствует турецкая чалма, нежели латинская шапка». Его мнение разделяли многие. К обороне города население относилось пассивно. Те пять тысяч защитников, что выстроились на стенах, на треть состояли из латинян. Для успешной обороны необходимо было, как минимум 50 000 храбрецов. Но их не нашлось. «Политика Палеологов и их предшественников, - говорит Ф.И.Успенский, - опиравшихся на латинских и турецких наёмников, принесла свои плоды: византийцы перестали быть воинами... В царском штабе главное место занимали латиняне, душою обороны был Джустиниани [вождь генуэзцев], постоянным спутником Константина - один испанец, Франциск Толедский. Горсть латинских наёмников и добровольцев, несколько тысяч кое-как вооружённой греческой милиции, отсутствие денег, артиллерии... недостаток хлеба, всё это делало оборону безнадёжной». А турок под стенами Царьграда скопилось 200 000.

По известию историка Дуки, Константин даже завязал переговоры с Магометом, предлагая ему дань, какую захочет. Но султан ответил: «Нельзя мне отступать от города. Или я его возьму, или он меня... Если хочешь, дам тебе Морею (Пелопоннес), а братьям твоим иные уделы, и будем жить в мире. Если же я войду в город с боем, то всех вельмож твоих с тобою вместе поражу мечём и весь народ отдам на разграбление, с меня же довольно пустого города...» Константин XII ответил: «Предать тебе город не во власти ни моей, ни чьей-либо из живущих в нём. Общим мнением все мы добровольно умрём и жизни нашей не пощадим».

«Общее мнение», о котором говорил император, было решением синклита, кардинала Исидора и Джустиниани. Однако в начале мая, в самый разгар штурма, Исидор с прочими стали советовать царю обратное. Церковные историки видят здесь связь с дошедшим до наших дней воспоминанием о страшном знамении над Софийским собором. Оно явилось 11 мая 1453 года. Боевых действий ночью не было, стояла предрассветная тишина. И вот, сообщает русская повесть о славной истории Царьграда, «вдруг весь град озарился величайшим светом... Греки... думали, что Агаряне [турки] отовсюду зажгли город. Почему, производя величайший крик и бегая взад и вперёд, созывали на помощь... смотрели с удивлением на исходящее из верхних окон храма Святой Софии пламя, которое, окружив церковную выю [подкупольный барабан], пребыло в одинаковом положении... долгое время. Потом, соединившись всё пламя воедино, через несколько минут переменилось в неизреченный свет, который поднявшись на высоту... достиг самых небес... оные приняли в себя свет, чем и окончилось знамение».

Видевшие истолковали сие однозначно: как благодать Пресвятого духа и Ангела-Хранителя Царьграда, покинувших византийскую столицу за беззакония и грех вероотступничества. Когда о знамении доложили императору, Константин XII был поражён, словно громом. Но Исидору и приближённым ответил, что царства своего не оставит.

«Когда, - говорил Константин, - угодно Богу наказать меня и вас, то каким образом мы возможем избегнуть Его гнева и где скроемся от Его мщения?.. я ли... последний [из царей] предам в руки врагов моих Отечество, или, учинясь подлым беглецом, обесславлю скипетр и корону мою; нет, друзья мои: лучше я, последовав знаменитым моим предшественникам, вместе с вами прекращу мою жизнь...»

Нам трудно судить, чего здесь больше: упрямства или величия, царского эгоизма или святого благородства? Но готовность жертвенно постоять до конца всегда украшает человека, и последний император Византии был к этому готов. Боевые друзья разделяли его героическое отчаяние. Исидор же умирать не собирался. Он, сколько мог, хлопотал о сдаче, а далее начал обдумывать план побега. Джустиниани, считавшийся душою обороны, поначалу отличался храбростью, но потом он вместе с Исидором советовал Константину сдать город. Когда же он получил ранение в бою, то покинул императора и бежал на остров Хиос, где вскоре умер от воспаления раны и позора.

Битва разгоралась. Несмотря на явное превосходство, турки несли огромные потери, а мужество защитников Царьграда творило чудеса. Приступ, начавшийся 18 апреля, длился до 29 мая. И всё же силы были слишком неравными. В ночь на 28 мая явилось ещё одно знамение. Константинополь покрылся густым туманом, из которого выпала кровавая роса. Это ужаснуло и греков и турок, но отступать было поздно. Султан двинул в бой последние резервы (1000 взводов отборных янычар) и приказал усилить артиллерийский обстрел. Стены были проломлены во многих местах. Император Константин XII бился у Романовых ворот, совершая чудеса храбрости вместе с доблестным Феофилом Палеологом, Иоанном Далматом, доном Франциском Таледским. «Между тем, - пишет Ф.И.Успенский, - калитка Керкопорта у Адрианопольских ворот осталась без охраны, и полсотни турок ворвались на террасу между двумя стенами. Они бежали к Романовым воротам, сбрасывая со стены немногочисленных и ослабевших защитников... раздались крики, что город взят; защитники прыгали со стен и, давя друг друга, завалили своими телами Адрианопольские ворота. Константин со своими соратниками погиб героем... Последний Палеолог не посрамил своих воинственных предков... по матери в его жилах текла сербская кровь».

Про униатство Константина все скоро забыли. В памяти потомков он остался богатырём и стал национальным героем. Народ сложил о нём легенды. В Византии, как и в Древнем Риме, последнего императора звали именем первого. О том имелось давнее предсказание. Но впоследствии греки уверовали, что и новый царь, грядущий освободитель Константинова града, явится под тем же именем, и более того, он будет Русским. Он войдёт в Золотые ворота, в те самые, о которых ребёнком мечтал Михаил VIII (основатель династии Палеологов), и прочтёт на них вещую надпись: «Когда придёт Царь Русый, то врата сами собой отворятся».

Султан Магомет тоже знал об этой древней надписи. Заняв Константинополь, он приказал заложить Золотые ворота наглухо. Потом он запретил знатным грекам крестить мальчиков именем Константин, опасаясь исполнения пророчеств, но память народная сохранила веру в них. Греки ждут своего героя по сей день, а турки по-прежнему страшатся прихода русых победителей.

Когда в захваченном Царьграде начались насилия и грабежи, тысячи жителей сбежались к Софийскому собору и заперлись в нём. Турки принялись ломать двери. В страшной тесноте горожане молились и плакали; страх и уныние переходили в отчаяние. И тут с амвона раздался громкий голос. Геннадий Схоларий не покинул свою паству. Это Исидор (кардинал) бежал на генуэзском корабле, переодевшись рабом. А новый патриарх, хоть и не избранный ещё, уже утешал и ободрял упавших духом. «Братия! - обратился Геннадий к верующим, - Греческая империя существовала много веков... теперь она пала... Но если знамения мира разрушились... то святейшая религия не будет низвержена... пока существует небо и земля!.. алтарь... перейдёт в другое место; но вера, спасающая нас, сохранена от неслыханных опасностей и... будет сохранять и вас самих...»

Лишь только окончилась эта речь, турки вломились в храм и бросились избивать собравшихся, однако успели они не так много. К Святой Софии подъехал султан Магомет. Он вошёл в собор и прекратил грабёж. Более того, одного турецкого фанатика, разбивавшего мраморный орнамент с крестами, Магомет приказал казнить. «Хватит с вас денег и пленных, - пригрозил султан своим янычарам, - а здания мои». После этого он преклонил колена на молитву и приказал обратить храм в мечеть. Большинство Христиан, спасавшихся в Софийской церкви, остались целы. И храм сохранился до наших дней.

Сбылись слова Схолария о падении столицы, о порабощении народа и переносе алтаря в другое место. Но также сбылись и его утешительные пророчества. Спасённая вера теперь спасала самих верующих. Несмотря на все ужасы, обычные при взятии городов неприятелем, жертв среди византийцев оказалось гораздо меньше, чем можно было ожидать, и многих пленных удалось выкупить. В сравнении с латинским погромом 1204 года последняя катастрофа представлялась не столь великой. Кровопролитие было кратким. Уже к вечеру 29 мая всё стихло. Только в подвалах и погребах турецкие мародёры рылись в течение трёх дней. Завоевав Константинополь, султан распустил войска и не преследовал греческий элемент. Он даже приглашал знатных греков из других мест для заселения опустевшей столицы. Прибывшие поселялись, как говорил народ, в городе (по турецкой транскрипции - Истанбул). Отсюда взялось и новое название Царьграда - Стамбул. Его падение было расплатой для высших кругов византийского общества, которые погубили крестьянское царство Ласкарей с его здоровыми началами государства, разобщили отеческую связь с народом и, наконец, сознав бессилие, возложили надежды на Запад.

Латиняне, униаты, возрожденцы потерпели полное поражение. Авантюристы типа Исидора в большинстве своём сумели вывернуться и разбежались по Европе. А вот министру Нотаре не повезло. Его крылатая фраза о предпочтении господства турок латинскому засилью сыграла немалую роль в развитии пораженческих настроений, погубивших Константинополь. Расплата не замедлила прийти. Нотара принял султана в своем богатом доме и всячески заискивал перед ним. Но Магомет, напившись вина, прочитал философские стихи Фирдоуси о бренности земного бытия и с жестокостью азиатского тирана приказал казнить хозяина с его сыновьями и зятем, а женщин его рода предал поруганию. Такова цена всякой измены, с какой бы стороны она ни исходила.

Геннадий Схоларий был прав. Империя пала, но Церковь осталась жива. Уже на третий день после разгрома Православная Патриархия восстановилась. Униаты рассеялись, и Геннадия избрали патриархом. Очистившись от цезаре-папизма, константинопольский клир по-иному взглянул на Москву. Там уже с 1448 года правил митрополит Иона, поставленный Собором русских епископов. Традиция эта закрепилась, и греки больше не противились ей. Теперь они ездили в Москву за милостыней в прямом смысле. В благодарность за щедрые дары патриархия благославляла самостоятельность нашей митрополии. Да и не только за дары. Святая Русь давно обогнала греков в духовном отношении. И благочестие, и аскетика, и твёрдость в отстаивании вселенских догматов в Российской Церкви стояли значительно выше, чем в остальном Православном мире. Не хватало нам только собственного патриарха, да царя, увенчанного Шапкой Мономаха. Что же касалось патриарха греческого, Геннадия Схолария, то он удостоился от Господа не только возглавить Церковь в труднейшее для своего народа время, но и сумел прочесть загадочные письмена, начертанные на гробе Святого Константина.

Ещё в первой главе первой книги мы упоминали о странном пророчестве (видимо, IV века), выбитом на крышке саркофага Великого Императора, основавшего Константинополь. В нём говорилось о грядущей победе руссов. О тех, кого византийцы тогда ещё не знали, во всяком случае, по имени. И, тем более, сам текст не читался. Он был написан греческими буквами, но одними согласными. Разобрать его стало возможным только в средние века, благодаря частому повторению слова Измаил. Святой Константин был погребён в храме Святых Апостолов. Геннадий Схоларий, молясь, часами простаивал у порфирового надгробия и пристально вглядывался в загадочные буквы. Прибавление гласных шло трудно, но с Божией помощью патриарху Геннадию удалось расшифровать древнюю надпись. В переводе на русский язык, сокращённо, она читается так:

«В первый [от кончины Константина Великого] индикт [период времени] царство Измаила... в Константинополе воцарится, премногими будет обладать народами и все опустошит острова, даже до Евксинского понта [Чёрного моря]... В восьмой индикт в северных странах долженствует воевать... В десятый индикт - Далматов [сербов] победит и малое время пребудет в брани... Русский же народ, соединясь со всеми языками, желающими мстить Измаилу, его победят... и Седмихолмие [Царьград] возьмут со всеми его принадлежностями».

Индикты здесь можно понимать иносказательно, не как определённые (15 лет, или 532 года - индиктион), а как некие символические периоды времени. Под Измаилом же следует разуметь турок.

Узнав о пророчестве, султан (уже трудно сказать, который) уничтожил крышку Константинова саркофага (гробница так и стоит без крышки). Но вера греков в освободительную миссию России не угасает в веках. Они ждут Царя Русского, именем Константин, который войдёт в Золотые ворота, изгонит врагов и очистит престол Святой Софии. Тогда из апсиды храма выйдет иерей со Святыми Дарами, скрывшийся в стене в момент совершения Евхаристии, дабы неверные, ворвавшись в алтарь, не осквернили Тела и Крови Христовой, и прерванная Литургия продолжится.

Так гласит благочестивое предание. Его считают легендой, но турки сами подтверждают, что до сих пор в мечети Эль-София по ночам слышится христианское пение.

Последний император Константин не имел детей, но у него остались братья - Фома и Дмитрий (впоследствии переметнувшийся к туркам). У Фомы (в то время дэспота Мореи) была дочь София. И вот ей-то, Софии Палеолог, Бог судил стать женою великого князя Московского.