ТАЙНОЕ «ДЕЛО» ПЕРЕРАСТАЕТ В ОТКРЫТУЮ АКЦИЮ.

ТАЙНОЕ «ДЕЛО» ПЕРЕРАСТАЕТ В ОТКРЫТУЮ АКЦИЮ.

Резонно задаться вопросом, верил ли сам Сталин во все эти бредни? Думается, что скорее да, чем нет. И вот почему. Существуют многочисленные свидетельства того, что к концу жизни диктатора его личность под влиянием общего старения организма, серьезных хронических заболеваний (гипертония, атеросклероз сосудов мозга) и постоянных психологических стрессов в значительной мере деформировалась. Он все чаще уединялся; боясь выпустить власть из слабеющих рук, стал крайне подозрительным, в том числе по отношению к тем, кто входил в его ближайшее окружение. Даже к своим детям, которые, впрочем, мягко говоря, не радовали его идеальным поведением, он испытывал все меньше доверия. Встречи диктатора с сыном Василием, которого он в августе 1952 года за пьянку и хозяйственные злоупотребления сместил с поста командующего ВВС Московского военного округа, а также с дочерью Светланой, чей брак с Юрием Ждановым развалился в конце 1951-го, становились все реже и реже. Вспоминая потом это время, Светлана Аллилуева так писала о своем отце:

«Он был душевно опустошен, забыл все человеческие привязанности, его мучил страх, превратившийся в последние годы в настоящую манию преследования — крепкие нервы в конце концов расшатались»[1427].

Критической для здоровья вождя стала осень 1952 года. Если в предшествовавший период (1945–1951 гг.) он обычно с конца лета и до начала зимы отдыхал на юге[1428], то в тот год он лишил себя отпуска, отдавая последние силы «раскрутке» «дела врачей», а также подготовке очередного съезда партии и начавшейся вслед за ним далеко идущей реорганизации в высшем руководстве страны.

Крупный и серьезный аналитик истории большевизма Б.И. Николаевский, подмечая существенную разницу между «большим террором» конца 30-х годов, который, по его словам, Сталин «вел не по безумию Калигулы, а потому, что сделал его фактором своей активной социологии», и репрессивной политикой диктатора в последний период его жизни, допускал «возможность ненормальности Сталина в 1952–1953 годах»[1429].

Воистину, кто многим страшен, тот и сам многих опасается. Сутками никого не принимая на своей «ближней» даче, диктатор изводил себя мрачными картинами воображаемой им глобальной террористической акции по его физическому уничтожению. Вдохновители и организаторы заговора — конечно же, империалистические разведки, которые завербовали для осуществления своих замыслов националистически настроенных евреев, проникших во все жизненно важные сферы советского общества, в том числе и в медицинские учреждения, обслуживающие высший эшелон руководства. Подчинив своему влиянию и кое-кого из наиболее авторитетных русских врачей, в основном выходцев из буржуазных слоев, западные спецслужбы приступили к уничтожению видных партийных и государственных деятелей, подбираясь все ближе к нему, главе государства.

Правда, «вычистив» из структур власти «ленинградцев», арестовав Абакумова и его креатуру на Лубянке, он вроде бы нанес тайным врагам ощутимый удар. Однако торжествовать победу диктатор явно не торопился.

В феврале 1953 года диктатор избавился даже от Поскребышева, десятилетиями служившего ему не за страх, а за совесть. Другого рабски преданного ему клеврета, начальника главного управления охраны МГБ СССР генерал-лейтенанта Н.С. Власика, Сталин сместил с этого поста еще в апреле 1952 года. А 16 декабря бывший главный охранник диктатора был арестован. Произошло это во многом вследствие интриги ненавидевших его Берии и Гоглидзе и после того, как примерно за месяц до этого МГБ доложило Сталину, что Власик заодно с кремлевскими «врачами-вредителями». Конкретно вождю напомнили, что Власик в августе 1948 года вместо того чтобы предпринять расследование по фактам неправильного лечения Жданова, сообщенных тогда Тимашук, что называется, замял это дело, встав на сторону начальника ЛСУК Егорова, с которым был хорошо знаком и даже дружил домами. Более того, когда летом, 1951-го арестовали Абакумова и началась повальная кадровая проверка врачей «Кремлевки», проводивший ее Власик, почувствовав опасность, не только изъял у Егорова все документы, связанные с разбирательством жалоб и заявлений Тимашук, пытаясь тем самым утаить их от нового руководства МГБ, но потом доложил Сталину, что никаких оснований подозревать кремлевских медиков не существует. Однако, когда спустя год с небольшим Егорова арестовали, тот, разумеется, под принуждением дал следующее показание:

«Не подлежит никакому сомнению, что если бы Абакумов и Власик провели должную проверку заявления Тимашук сразу же после его поступления, то мы врачи, виновные в гибели Жданова, были бы разоблачены еще в 1948 году»[1430].

Компромат, собранный госбезопасностью на Власика, выглядел столь убедительным, что Сталин одобрил следующее сформулированное на Лубянке обвинение:

«Абакумов и Власик отдали Тимашук на расправу… иностранным шпионам-террористам Егорову, Виноградову, Василенко, Майорову»[1431].

Правда, как мы помним, Абакумов буквально перед смертью Жданова успел ознакомить Сталина с запиской Тимашук и тот даже расписался на сопроводительной записке. Однако, устрдив 1 декабря 1952 г. расширенное заседание президиума ЦК, Сталин заявил, что в 1948 году бывшие министр госбезопасности и начальник главного управления охраны скрыли от него лично и от руководства страны важный документ, разоблачавший заговор по умерщвлению Жданова. На этом же заседании диктатор пустился в рассуждения о том, что «чем больше у нас успехов, тем больше враги будут нам стараться вредить» и что «среди врачей много евреев-националистов», а «любой еврей-националист это агент американской разведки».

Потом последовали обвинения в адрес чекистов, у которых-де «притупилась бдительность», да и вообще они «сидят в навозе». Завершая свое выступление, Сталин принялся запугивать членов бюро, говоря, что если бы не он, то не только Жданов, но многие из тех, кто слушает его сейчас, могли погибнуть от рук «убийц в белых халатах». Войдя в роль спасителя беспечных и неразумных соратников, диктатор с чувством торжествующего превосходства подытожил: «Вы слепцы, котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов». В подтверждение этого откровения Сталин направил потом признательные показания арестованных врачей Маленкову, Хрущеву и другим несостоявшимся «жертвам медицинского террора»[1432].

Наиболее вероятный вариант финала «дела врачей» Сталин продемонстрировал советскому номенклатурному истеблишменту 3 декабря, когда в Чехословакии были казнены 11 бывших руководителей этой страны во главе с Р. Сланским, который, как было сказано в приговоре, «предпринимал активные шаги к сокращению жизни президента республики Клемента Готвальда», подобрав «для этого лечащих врачей из враждебной среды, с темным прошлым, установив с ними тесную связь и рассчитывая использовать их в своих вражеских планах»[1433].

4 декабря, то есть сразу же после того, как на примере пражской кровавой акции, которой суждено было стать последней крупной победой злого гения Сталина, тот, нагнав страху на ближайших соратников, вынес на рассмотрение президиума ЦК вопрос «О положении в МГБ и о вредительстве в лечебном деле», по которому выступил Гоглидзе. Основную вину за якобы многолетнюю и безнаказанную деятельность «врачей-вредителей» тот возложил на «потакавших» им Абакумова и Власика. Досталось и министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову, назначенному на этого пост в феврале 1947 года с подачи Жданова. Он обвинялся в том, что якобы «неудовлетворительным руководством и политической беспечностью» невольно потворствовал преступлениям своих коллег, с которыми «сросся на почве пьянства». В наказание его отправили в отставку, а новым министром феврале 1953,г. назначили А.Ф. Третьякова, до этого возглавлявшего ЦНИИ курортологии Минздрава СССР.

В принятом по докладу Гоглидзе постановлении ЦК «О положении в МГБ» предусматривалось решительными действиями «…покончить с бесконтрольностью в деятельности органов Министерства государственной безопасности и поставить их работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии…». Самому же руководству госбезопасности вменялось в обязанность:

«…Поднять уровень следственной работы, распутать до конца преступления участников террористической группы врачей Лечсанупра, найти главных виновников и организаторов проводившихся ими злодеяний. В короткий срок закончить следствие по делу о вредительской работе Абакумова — Шварцмана. Обновить состав следователей по особо важным делам, исключить из него негодных и заменить их новыми, свежими следовательскими силами»[1434].

Резкой критике подверглось также руководство разведслужбы, которое обвинялось в либерализме, «гнилых и вредных рассуждениях» о ненужности такого важного, с точки зрения Сталина, средства разведывательной работы, как террор. В результате была предпринята реорганизация МГБ СССР, в составе которого образовали Главное разведывательное управление. Уникальность этой пертурбации состояла в том, что ГРУ вобрало в себя все службы госбезопасности, имевшие отношение как к разведывательной, так и контрразведывательной деятельности. Это косвенно свидетельствовало о том, что страхи, испытываемые Сталиным в связи с «происками» спецслужб Запада (прежде всего американских), достигли к концу 1952 года (один из кульминационных пунктов холодной войны) апогея. Руководителем ГРУ 30 декабря был назначен первый заместитель министра госбезопасности С.И. Огольцов[1435], один из главных организаторов операции по тайному устранению Михоэлса в начале 1948 года. Это зловещее совпадение отнюдь не было случайным. Впрочем, для воспринимавших всерьез расхожие суеверия имели место и зловещие случайности: тогда же в структуре 2 управления ГРУ был сформирован 13 («антисионистский») отдел, на который была возложена задача по борьбе с еврейской «пятой колонной» внутри страны.

Парализовав страхом партийные верхи и сотворив в недрах спецслужб управленческого монстра, Сталин для возведения «дела врачей» в разряд крупной политической акции приступил к вовлечению в нее всего населения страны. Важным шагом в этом направлении стало состоявшееся 9 января 1953 г. заседание бюро президиума ЦК КПСС, на котором обсуждался проект адресованного народу сообщения ТАСС «Арест группы «врачей-вредителей».

Помимо членов бюро — Л.П. Берии, Н.А. Булганина, К.Е. Ворошилова, Л.М. Кагановича, Г.М. Маленкова, М.Г. Первухина, М.З. Сабурова и Н.С. Хрущева — на этом заседании присутствовали секретари ЦК А.Б. Аристов, Л.И. Брежнев, Н.Г. Игнатов, Н.А. Михайлов, Н.М. Пегов, П.К. Пономаренко, М.А. Суслов, председатель Комитета партийного контроля М.Ф. Шкирятов, главный редактор «Правды» Д.Т. Шепилов, а также заместители министра госбезопасности С.А. Гоглидзе и С.И. Огольцов. Среди приглашенных не было министра госбезопасности Игнатьева, который, видимо, был болен. Примечательно, что отсутствовал и сам Сталин. В заранее составленном списке участников заседания бюро президиума ЦК Сталин значился первым, однако потом его фамилия была вычеркнута и рядом в скобках появилась отметка: «не присутствовал». Зная византийскую натуру диктатора, можно предположить, что он намеренно уклонился от участия в этом заседании, имея в виду создать себе на всякий случай не только «алиби» и тем самым снять с себя ответственность за инспирирование «дела врачей», но и иметь возможность при необходимости переложить эту ответственность на участников заседания[1436]. В свое время Л.Д. Троцкий, отмечая эту характерную особенность в поведении Сталина «в критические дни и наиболее критические часы», утверждал, что тогда он стремится всегда «оставить за собой свободные руки для того, чтобы отойти в сторону и обвинить других». Такие маневры Сталин предпринимал и с той целью, чтобы время от времени своей непредсказуемостью «пущать страх» на высшее партийно-государственное чиновничество, которое постоянно подозревал в стремлении превратить его, как он выражался, «в факсимиле»[1437]. Но, скорей всего, дело обстояло проще: видимо, в конце 1952 — начале 1953 гг. в результате нового сильного приступа болезни здоровье диктатора серьезно ухудшилось. Сталин не принял участия в состоявшихся 15 февраля на Красной площади похоронах Мехлиса, а чтобы это не бросалось в глаза, из высших руководителей отсутствовали также Маленков и Берия. В январе — феврале 1953 года, в отличие от ранее существовавшего порядка, все важнейшие документы, в том числе запросы из МГБ о санкциях на аресты наиболее значимых лиц, направлялись не Сталину, а в основном Маленкову, который тогда полностью сосредоточил в своих руках управление текущими делами в партии и государстве. Однако сила воздействия диктатора на ближайшее окружение оставалась столь гипнотической, что, даже находясь одной ногой в могиле, он продолжал задавать основные, важнейшие параметры социально-политического развития страны. Сохранилась записка, отправленная вскоре после 9 января Поскребышевым из секретариата Сталина руководителю Агитпропа Михайлову[1438], которая свидетельствует о том, что вождь не только определял содержание будущего официального заявления по «делу врачей», но и опосредованно давал указание, на какой странице в газетах народ должен его прочесть[1439].

И вот наступило 13 января, когда вся страна из широко распубликованного сообщения ТАСС узнала об аресте «группы врачей-вредителей». Одновременно «Правда» и «Известия», а несколько позднее и другие газеты напечатали передовые статьи с комментариями (если, конечно, истеричные стенания, присутствовавшие там, можно назвать таковыми) этого сообщения. Передовица в «Правде» под хлестким заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей» явно составлялась под руководством и при непосредственном участии Сталина, о чем свидетельствует специфический стиль ее текста, насыщенный характерной риторикой об усилении происков внутренних и внешних врагов советского государства по мере успешного построения социализма.