ТИМАШУК В РОЛИ «ВИНТИКА».
ТИМАШУК В РОЛИ «ВИНТИКА».
Будущая «главная виновница» (по Хрущеву) несчастий, обрушившихся по воле Сталина на элиту кремлевской медицины, происходила из семьи унтер-офицера, служившего в Брест-Литовске. После революции Тимашук в Самаре и в Москве получила высшее медицинское образование, и с 1926 года работала врачом в Кремлевской больнице. В документах следствия по «медицинскому заговору» ее имя впервые упоминается 24 июля 1952 г., то есть через год после начала «дела врачей». В тот день Тимашук пригласили на Лубянку, и уже известный нам полковник В.Н. Гаркуша проконсультировался с Нею по поводу медицинских материалов, присутствовавших в деле о «вредительском» лечении Щербакова. 11 августа она снова была вызвана в МГБ, на сей раз следователем И.И. Елисеевым. И именно в ходе этого визита случайно выяснилось что Тимашук, работая заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы, имела непосредственное отношение к лечению Жданова в последние дни его жизни.
Известно, что главный идеолог партии страдал от тяжелого атеросклеротического изменения сосудов сердца. Вследствие постоянно нараставших стрессов, которые Жданов пытался снять, прибегая к алкоголю, болезнь стала прогрессировать с осени 1947 года (тогда он прошел неудачный курс лечения в Сочи) и резко обострилась летом 1948-го, после того как ему пришлось уступить пост второго секретаря ЦК Маленкову. 13 июля, расстроенный происшедшим, Жданов сначала отправился отдыхать на юг, но поскольку там стояла невыносимая жара, его вскоре перевезли в среднюю полосу России, в санаторий «Валдай». За лечебными процедурами и пешими прогулками проходили дни, и Жданов начал постепенно успокаиваться, что положительно сказалось на его самочувствии. Однако 23 июля ему позвонил заведующий Агитпропом Шепилов (осознавший, что фортуна изменила его бывшему покровителю и старавшийся прибиться к лагерю победившего Маленкова), и между ними состоялась продолжительная беседа. По свидетельству медицинского персонала, разговор был явно неприятен Жданову: он что-то кричал в трубку в состоянии крайнего эмоционального возбуждения. А ночью у него случился тяжелый сердечный припадок. Однако прибывшие 25 июля из Москвы профессора Кремлевской больницы В.Н. Виноградов, В.Х. Василенко и П.И. Егоров в присутствии лечащего доктора Г.И. Майорова и врача-диагноста С.Е. Карпай констатировали, что ничего экстраординарного не произошло и у больного имел место острый приступ сердечной астмы. Причем основной причиной недомогания был назван застарелый кардиосклероз. После чего авторитетная комиссия отбыла восвояси, не внеся никаких особенных изменений в ранее назначенное лечение.
Следует особо отметить, что при Сталине, да и в последующие годы качество лечения высшей сановной бюрократии, входившей в так называемую особую группу медицинского обслуживания, было далеко не идеальным. Как ни парадоксально, но в ЛСУК, в котором концентрировались сливки отечественной медицины, врачебные ошибки не были редкостью. Воистину в уродливо организованном обществе порокам подвержены все его звенья, и здравоохранение, пусть даже элитарное, не составляло исключения из этого правила, В знаменитой «Кремлевке», как и повсюду, наличествовала созданная «органами» атмосфера всеобщей слежки и доносительства, витал мертвящий дух чиновной иерархичности, корпоративности, круговой поруки. Трудно признать нормальным положение, когда на попечении каждого из обремененных многочисленными должностями профессоров ЛСУК[1415] находились подчас десятки высокопоставленных пациентов. И неудивительно, что при таких условиях лечение порой превращалась в свою противоположность.
Конечно, никто из врачей, разумеется, не преследовал «вредительских» целей. Сталин же с его явно болезненным к концу жизни мировосприятием считал каждую врачебную ошибку умышленным преступлением, усматривая коварный умысел там, где его никогда не было. Со своей стороны, «органы» не могли и не пытались развеять подобные заблуждения «хозяина», а, наоборот, старались подкрепить их «фактически», фабрикуя все новые и новые «дела».
Очередной фиктивный «заговор» как раз и породила болезнь Жданова, в борьбе с которой номенклатурная медицина, на ее несчастье, продемонстрировала свою неэффективность. Несмотря на тяжесть заболевания, требовавшего постоянного контроля, в течение трех недель, начиная с 7 августа, у секретаря ЦК не снимались электрокардиограммы. Лечащий врач Майоров вместо того, чтобы организовать правильный уход и надлежащее лечение, передоверил все медицинской сестре, а сам часами занимался рыбной ловлей. В итоге 27 августа Жданову опять стало плохо. На следующий день на Валдай вновь вылетели профессора Егоров, Виноградов и Василенко, захватившие с собой на сей раз для снятия электрокардиограммы Тимашук (вместо врача Карпай, которая находилась в это время в отпуске). Проведя обследование, Тимашук установила «инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки». Но ее мнение, противоречившее точке зрения профессоров-консультантов, последние сочли ошибочным и настояли на том, чтобы она переписала свое заключению в соответствии с ранее поставленным ими диагнозом: «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». Однако 29 августа у Жданова, которому Егоров[1416] и лечащий врач разрешили вставать с постели, гулять в парке и смотреть кино, вновь случился сердечный приступ. Тогда Тимашук, страшась ответственности, которую могли возложить на нее в случае смерти Жданова, потребовала установления для больного строгого постельного режима. Одновременно она решила сообщить о своем первоначальном диагнозе начальнику главного управления охраны МГБ СССР Н.С. Власику, что и сделала, передав ему письмо через личного охранника Жданова А.М. Белова. Заключение Тимашук вместе с приложенными к нему листками кардиографии попало к Абакумову, и тот его вручил 30 августа Сталину. А на следующий день Жданов умер.
1 сентября газеты и радио с «великим прискорбием» известили советский народ о смерти «верного ученика и соратника великого Сталина», последовавшей «от паралича болезненно измененного сердца при явлениях острого отека легких». Письмо же Тимашук тогда так и осталось без последствий. Подозрительный и обычно скорый на расправу Сталин почему-то на сей раз не стал проводить расследования, хотя на то были более чем веские основания, а собственноручной резолюцией распорядился отправить письмо Тимашук в архив. Возможно, он счел информацию, исходившую от рядового врача, малоубедительной, тем более что она опровергалась мнением маститых кремлевских медиков, которым он тогда еще доверял. Да и смерть своего соратника, который (вместе со стоявшей за ним так называемой ленинградской группой) уже какое-то время находился в опале, Сталин скорее всего воспринял без особого сожаления.
К тому же руководству ЛСУК покровительствовал главный охранник вождя Власик, которому тот пока доверял.
Находясь под таким надежным «прикрытием» и не представляя пока себе, какие страшные испытания им уготованы в ближайшем будущем, кремлевские врачи, лечившие Жданова, выполняли тем временем рутинную работу, связанную с его смертью. Вечером 31 августа в присутствии секретаря ЦК Кузнецова[1417] было произведено вскрытие. Процедуру эту проделал патологоанатом Кремлевской больницы А.Н. Федоров, причем в неприспособленном для этого помещении полутемной ванной комнаты одной из санаторных дач и подгоняемый начальником ЛСУК Егоровым. Последний, блюдя ведомственные интересы, настаивал, чтобы зафиксированные в заключении результаты вскрытия максимально совпадали с поставленным ранее клиническим диагнозом. Поэтому сделанное Федоровым описание обнаруженных на сердце Жданова свежих и застарелых рубцов, свидетельствовавших о нескольких перенесенных им инфарктах, содержало массу неопределенных и туманных формулировок («некротические очажки», «фокусы некроза», «очаги миомаляции» и т. п.), имевших целью скрыть эти инфаркты. Их также «не заметили» и участники организованного 31 августа в "Москве консилиума, в котором участвовали профессора В.Н. Виноградов, В.Ф. Зеленин, А.М. Марков, В.Е. Незлин, Я.Г. Этингер и П.И. Егоров. Ознакомившись с соответствующей клинической и патологоанатомической документацией, а также с анатомическим препаратом сердца покойного, доставленным с Валдая на самолете, они, оставаясь верными принципам корпоративной солидарности, подтвердили правильность официального диагноза.
Чтобы угомонить Тимашук, продолжавшую обвинять руководство ЛСУК в неправильном лечении и смерти Жданова, 6 сентября Егоров собрал в своем кабинете совещание и заклеймил возмутительницу ведомственного спокойствия как невежественного врача и «чуждого», «опасного» человека. Его поддержали Василенко, Майоров, Федоров, а также Виноградов, который особенно неприязненно относился к Тимашук, возможно, догадываясь о ее связях с МГБ. Между тем эти отношения основывались главным образом на том, что, будучи опытным и квалифицированным специалистом, Тимашук считала своим гражданским долгом сообщать «куда следует» обо всем, что, по ее мнению, могло угрожать здоровью и жизни пациентов Кремлевской больницы. Однако даже такое сотрудничество с «органами» Виноградов, интеллигент старого закала, считал более чем предосудительным. К тому же он, очевидно, не мог забыть один поразивший его эпизод, имевший место в конце 30-х годов. Тогда его часто вызывали на Лубянку как свидетеля и эксперта по делу его учителя, профессора Д.Д. Плетнева. Во время одного из таких визитов «железный нарком» Ежов, находившийся в подпитии, откровенно предостерег Виноградова:
«Хороший ты человек, Владимир Никитович, но болтаешь много. Имей в виду, что каждый третий является моим человеком и обо всем мне доносит. Советую тебе поменьше болтать».
Нетрудно представить себе, какое впечатление могла произвести на Виноградова столь зловещая рекомендация. Поэтому после столкновения с Тимашук в ходе обсуждения причин смерти Жданова он поставил министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову ультиматум: «Или я буду работать в Кремлевской больнице, или она». 7 сентября Тимашук вызвали в отдел кадров и зачитали приказ о переводе в один из филиалов Кремлевской поликлиники.
Уже после смерти Сталина, когда в ходе предпринятой новым руководством МВД СССР проверки «дело врачей» начнет трещать по швам и одно за другим будут квалифицироваться как сфабрикованные собранные следствием «доказательства», профессор Виноградов в записке Берии от 27 марта 1953 г. тем не менее заявит:
«Все же необходимо признать, что у А.А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было».
Таким образом, сведения, сообщенные Тимашук следствию летом 1952 года о болезни и лечении Жданова, носили достаточно квалифицированный и в значительной мере обоснованный характер, что подтвердило данное 29 августа главным терапевтом Минздрава СССР профессором П.Е. Лукомским заключение, повторившее диагноз Тимашук[1418].