2.5. О роли России в мире

2.5. О роли России в мире

Проблема геостратегического выбора. Россия сейчас переживает тяжелый период Смутного времени. Но, несмотря на планы ее раздробить, разделить на сферы влияния между более мощными «игроками на мировой шахматной доске», она несомненно будет одним из влиятельных «полюсов» в формирующемся многополярном мире. Конечно, в истории случалось, что могучие цивилизации умирали. Но это не может произойти быстро. А если говорить о роли России в духовно-идеологическом пространстве, то здесь ее некем и нечем заменить.

Многие аналитики и идеологи уверены, что сейчас для России вопрос концептуально-идеологического поиска, формирования новой духовности есть вопрос жизни и смерти. Россия относится к тем народам, для которых религиозные и идеологические установки всегда являлись одной из главных движущих сил истории. В отличие от европейской экономической цивилизации, где приоритетом стали материалистические, прагматические Смыслы. Филологи убедительно выявляют это отличие России от Европы при сопоставлении художественной литературы и искусства XIX века. В XX веке Россия-СССР создала социально-экономическую систему на основе идеологии коммунизма и социализма, целью которой было единство человечества, преодоление раскола общества на враждующие классы, отчуждения элиты от народа, народа – от участия в истории. Благодаря этому Россия стала сверхдержавой, наряду с США определяющей судьбы мира. В сфере культуры и идеологии Россия-СССР создала реальную альтернативу доминирующей империалистической системе, не способной указать пути возрождения для периферийных цивилизаций[29].

Призыв России к духовному обновлению был отвергнут политической элитой западной цивилизации. Конфликт привел ко Второй мировой войне, в которой против СССР воевала большая часть континентальной Европы с ее высокоразвитой индустрией. Несмотря на победу в войне, у советского народа, у российского этноса не хватило сил, чтобы выдержать противостояние с капиталистическим Западом. Прежде всего, не хватило духовно-интеллектуальных сил, чтобы развить и укрепить свою духовно-идеологическую систему, которой была необходима модернизация.

Наиболее вероятный сценарий мирового развития – наступление на тот или иной срок эпохи многополярного мира. Другой возможный сценарий – переход из нынешней однополярной структуры сразу к двухполюсному жесткому противостоянию Китая и Запада. Для России в ее современном состоянии эта альтернатива – пессимистическая. Ее присоединение – что к Западу, что к Китаю – могло бы стать ее поглощением с постепенной потерей самостоятельного значения для мировой истории. Для нее наиболее вероятный прогноз (или пророчество?) – неизбежность (судьба) выстраивать самостоятельный цивилизационный полюс в многополярном мире (при всех несомненных угрозах и рисках в ее нынешнем ослабленном состоянии). В декабре 2006 г. Аналитический центр Ю. Левады провел большой опрос на тему «Россия и Запад». На вопрос, является ли Россия частью западной цивилизации, положительно ответили лишь 15 % респондентов. Большинство же – 70 % опрошенных – выбрало ответ: «Россия принадлежит особой (евразийской или православно-славянской цивилизации), и поэтому западный путь развития ей не подходит».

Россия как один из главных Субъектов истории последних столетий несомненно имеет достаточный потенциал, чтобы стать самостоятельным полюсом. (А может быть, и одной из вершин геостратегического треугольника, определяющего направление исторического развития в течение нескольких десятилетий XXI века: США – Китай – Россия). Роль и предназначение России в мире, ее миссия – воспринять и воплотить достижения духовности Запада и Востока, осуществить их синтез, продемонстрировать образец невраждебных, дружеских отношений. И Россия долгое время выполняла эту миссию: показать Востоку, что ценна не только Традиция, но и Прогресс; Западу – что к экономическим успехам ведет не только свободное предпринимательство, но и государственное руководство экономикой и т. д. – перечислять можно долго[30].

В истории России многое определяется ее географическим и «геоэтническим» положением между цивилизациями Востока и Запада. Оно всегда было важной причиной раскола в российской элите. В настоящее время духовно-идеологический цивилизационный раскол накладывается на раскол (разрыв, разлом) социально-экономический, и вместе они являются главным препятствием для оздоровления и развития.

Раскол российской элиты, естественно, в полной мере выявляется и в набирающем злободневную актуальность вопросе выбора: на что следует преимущественно ориентироваться России – на Запад, или на Китай и противостоящее Западу объединение БРИКС? Ответственность за этот судьбоносный выбор требует всестороннего учета и анализа всех факторов – как тысячелетних цивилизационных ориентаций, так и ситуационных факторов, экономических и политических реальностей, определяющих положение «белых» и «черных» на мировой «шахматной доске».

Стремление части российской элиты «хоть чучелом, хоть тушкой» вписаться, включиться в элиту развитых стран Запада вполне понятно. Великий подъем русской культуры XIX–XX веков был несомненно ответом (по А. Тойнби) на вызов рывка западной цивилизации – Ренессанса, капитализма и всего европейского Модерна. Запад для россиян был образцом, миром мечты, «страной обетованной». Но сейчас чрезмерное сближение с Западом слишком опасно. Не говоря уж о Европе, США переживают сейчас трудные времена. Догоняющее развитие незападных стран набирает скорость. Значительная часть американской элиты готова бороться за сохранение своего господствующего положения в мире любыми средствами, включая не только когнитивно-сетевые методы, но и развязывание «горячих» войн. Непредсказуемость этого великана делает его похожим на невротика.

Наоборот, Китай и другие быстро растущие страны Периферии (в том числе и Россия) жаждут видимого и осязаемого уже «здесь и сейчас» благосостояния и комфорта. А для этого нужны мир и стабильность. Проект G-2 соединения американской финансовой элиты с Китаем, более глубокого и долговременного, чем ситуационное совпадение интересов, представляется очень сомнительным. Мудрые руководители Китая прекрасно понимают: результатом такого соединения неизбежно будет быстрое разложение китайской элиты и ее скольжение по пути Горбачева и Ельцина.

Прозападная часть российской элиты подчеркивает факторы экономические. Сейчас основным торговым партнером России и основным поставщиком прямых иностранных инвестиций является Европа. И это положение сохранится, по крайней мере, до конца текущего десятилетия. Экономическое сотрудничество с Китаем в силу его территориальной удаленности от российских индустриальных центров (предопределяющей чрезмерные затраты по транспортировке) и в силу труднопреодолимого культурного барьера должно рассматриваться в первую очередь как потенциал для модернизации российского Дальнего Востока. В то же время необходимо внимание российского государства к механизмам, ограничивающим чрезмерную китайскую экспансию и иммиграцию китайского населения. По мнению «западников», учет этих факторов приводит к выводу, что в качестве основного стратегического партнера как теперь, так и в ближайшем будущем должен рассматриваться Европейский Союз, что ориентация на альянс с КНР для России не реалистична.

Укрепление связи с ЕС, несомненно, полезно для России, и не только в экономическом отношении. Это может помочь Европе укрепить свой суверенитет, стать более независимой от США, стремящихся замедлить формирование самостоятельного цивилизационного полюса. Европа начинает уже тяготиться своей вассальной зависимостью от мирового гегемона. Заметим, что демонстрируемая Евросоюзом готовность вмешиваться во внутренние дела России в духе 90-х годов, навязывая чуждые ей якобы «общемировые» ценности, может быть использована для убеждения нашего интеллектуального сообщества в необходимости и своевременности переоценки советского опыта и корректировки государственной идеологии. Корректировка в сторону фундаментальных принципов нашей цивилизации является также важнейшим условием и главным потенциалом нашего сближения с КНР.

Именно «азиатская» компонента нашей цивилизации (высокая роль государства, коммунистические принципы морали и т. д.) и исторический опыт совместного противостояния мировому капитализму должны компенсировать недостаток взаимовыгодных направлений экономического сотрудничества. Несомненна правота небополитиков и Андрея Девятова [29], что приоритетом для России должно стать стратегическое партнерство с Китаем, срочное укрепление политических, экономических и идеологических связей с Восточной Азией. Так что учите китайский!

Другое дело, как идеологически и политически выстраивать это партнерство, не рискуя невзначай быть проглоченным мировой империей с полуторамиллиардным населением. Убедительные обоснования небополитиками возможного возвращения Новой Орды в историческом цикле вызывают сомнения, прежде всего, в отношении принятия русскими слова «Орда»[31]. А также в части аналогии со временем Орды, когда и монгольские племена при Чингисхане, и Русь при Золотой Орде переживали период объединения и пассионарного подъема. Сейчас Россия совсем не похожа ни на монгольскую Орду, ни даже на Московию XIV–XV веков. Это, конечно, ни в коей мере не подвергает сомнению надежность в качестве идеологической основы для сближения России с Китаем самого фактора общности глубинных принципов («кодов») наших цивилизаций (цивилизаций континентального типа). А также подобия их исторических судеб, прежде всего, в их многовековом противостоянии экспансии Запада.

Новое мироощущение на Запад могут принести люди с Востока, у которых авторитет традиционной духовности не успел разрушиться под влиянием рационально-материалистических установок сознания. В период Античности римская вестернизация также окончилась тем, что цивилизация была спасена новой христианской духовностью, пришедшей с Востока.

Российская цивилизация между Востоком и Западом. Для понимания современных проблем важно описание и сопоставление фундаментальных черт западноевропейской, российской и китайской цивилизаций. Западная и российская цивилизации достаточно глубоко и всесторонне описаны и сопоставлены. Здесь можно указать на всю великую традицию западной философии, культурологи, историософии, включая такие имена, как Освальд Шпенглер, Мартин Хайдеггер, Арнольд Тойнби, а также русских мыслителей Николая Данилевского, Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Льва Гумилева. К сожалению, менее исследованы история и «коды» китайской цивилизации, включая империю Чингисхана и чингизидов. По крайней мере, у нас о них известно гораздо меньше. Важный вклад в восполнение этого дефицита сейчас вносят работы Андрея Девятова и группы небополитиков [29].

Наиболее известное и наглядное отличие китайской цивилизации от западной – гораздо большая роль государства. Российское представление о государстве всегда было близко к гегелевской традиции. Идеальное государство по Гегелю принципиально не отделимо от общества. Речь может идти только о государственно организованном народе, который есть единая духовная сущность. Государство – это представитель народа, осуществляющий функции права и управления.

Основным приемом либеральной пропаганды служит противопоставление «простых людей» – власти, государству: «они» – чиновники, депутаты, и «мы» – все остальные граждане, общество. Как будто общество есть некое единство, противостоящее государству, и государство – не представитель общества и выразитель его интересов в его отношениях с антиправительственными силами и группами. Современные коммунистические партии в их идеологической борьбе с либерализмом доказывают, что «мы» – это все общество вместе с государством (которое должно быть представителем и защитником его интересов), а «они» – олигархи, компрадоры, капиталисты, которые претендуют на руководство обществом и коррумпируют и подчиняют себе государство. Это соответствует российской и китайской ментальности.

В Китае утвердилась и просуществовала почти три тысячелетия система, базировавшаяся на государственно-административном («азиатском») способе производства с характерным для него типом производства и отчуждения прибавочного продукта «производитель – казна». В работах по китайской истории описаны циклы разрушения и каждый раз регенерации имперской системы при смене династий. Приведем некоторые характерные черты этой социально-экономической системы по работе Л. С. Васильева [32].

Форма организации господствующего класса в государственный аппарат считалась нормой, освященной авторитетом традиций. Л. С. Васильев ставит вопрос: «Что же придавало государству колоссальную силу и живучесть? – Ответ не вызывал сомнений: идеология, прежде всего, религия» [32, с. 15]. В Китае это философско-этические учения конфуцианство и легизм. Спецификой бюрократии как важнейшей части господствующего класса являлось то, что у нее, как правило, не было иной собственности на средства производства и иной власти, кроме тех, что имела в силу своего положения в системе управления. Отдельные представители бюрократии, особенно чиновники высших рангов, были, естественно, весьма богатыми людьми. Высокое положение и большие доходы, выплачивавшиеся обычно в виде денежного и натурального довольствия, давали возможность этим бюрократам приобретать земли, иметь множество слуг и рабов. В определенные периоды превалировало землевладение на правах ненаследуемого условного владения. Сдавая земли в аренду, они выступали в качестве эксплуататоров феодального типа. Однако значение их как землевладельцев вне их места на служебной лестнице было весьма незначительным. Наследство отставного бюрократа, делившееся поровну между его многочисленными сыновьями (нормы семейного права вынуждали высокопоставленного чиновника иметь несколько жен и наложниц и, соответственно, очень большую семью), обычно не представляло значительной величины. Наследникам приходилось заново, наравне с другими претендентами добиваться места в системе административного аппарата, чтобы гарантировать доходы и быть приобщенными к власти. Таким образом, должность, прежде всего и главным образом, предоставляла высокопоставленному чиновнику все те же жизненные блага, которыми он обладал и к которым стремился. Отсюда – необычайный культ Должности, характерный для конфуцианского Китая, стремление бюрократического аппарата возвеличить ее и использовать для этого всю мощь укорененной идеологии и ценностной иерархии.

Духовно-психологические черты россиянина. Здесь нет возможности и надобности реферировать обширную литературу с описанием и сопоставлением западной и российской цивилизаций. Приведем только совсем немногие черты, фиксируемые классиками философии и культурологи, а также результаты психологического исследования Ксении Касьяновой [31], подтверждающие и уточняющие констатации философов. Эта работа замечательна тем, что она, в отличие от большинства философских трудов, полностью соответствует сегодняшним требованиям научной верификации. В ее книге приводятся результаты сравнительного анализа (с помощью современных методов тестирования) достаточно представительных выборок россиян (советских граждан)[32] и американцев, демонстрирующие вполне значимые различия по большинству фундаментальных психологических характеристик.

Вот данные, приведенные в книге [31], по группе переменных, характеризующих господствующий тип общения. Русские по всем шкалам выбирают значения, соответствующие (по Т. Парсонсу) склонности к «диффузному общению» в противоположность американцам, демонстрирующим «конкретное общение». Конкретный тип общения характеризуется тем, что человек устанавливает связи с разными людьми для разных целей общения (с одними занимается туризмом, с другими беседует на философские темы и т. д.). При диффузном общении человек выбирает себе друзей, круг общения не для реализации тех или иных конкретных целей, а по некоторым общим признакам, характеризующим их как личности. При этом круг общения складывается медленно и не просто и характеризуется определенной замкнутостью. Устанавливаются тесные и устойчивые связи, которые если разрываются, то весьма болезненно и только при крайних обстоятельствах.

Естественно предположить, что носители культуры или представители психологического типа, предпочитающего диффузное общение (русские), должны быть менее способны к деятельности «торговой», точнее, посреднической, и более способны к производственной деятельности, требующей психологической «притирки» друг к другу членов относительно узкого и постоянного коллектива. Эта гипотеза становится особенно убедительной при рассмотрении конкретных шкал, обнаруживающих различия в типе общения. Эти шкалы К. Касьянова интерпретирует как «трудность в завязывании контактов, медленность вхождения в новую социальную среду, суженность сектора общения» наряду с «умением считаться с мнением окружающих», «сохранением и налаживанием согласия с другими людьми, стремлением к сохранению и поддержанию отношений в группе» (шкала «конселорности») [31, с. 50, 55, 61]. Общий результат можно суммировать понятием «социальный интроверт», склонность брать много от немногих.

Отличие русских в «характере общения», в высокой ценности межличностных отношений можно связать также с характером мотиваций труда и творчества. Необходимой частью творческого труда служит стремление «воплотиться во внешнем мире», «закрепить себя в мире». Согласно Марксу, труд должен превратиться из тяжелого бремени в труд творческий, в первую жизненную потребность. Этот процесс в современном постиндустриальном обществе прослеживает, в частности, А. Бузгалин. Он пишет [33, с. 10]: «В отличие от «обыкновенного» труда, целью и мотивом которого является продукт, «творческий труд» сам по себе, как процесс, есть цель и стимул, его содержание не отчуждаемо, отчуждаем лишь материальный продукт». По-видимому, это представление стоит уточнить. Не просто процесс труда является сам по себе целью и мотивом (тружусь ради удовольствия, «удовлетворяю свое любопытство» и т. п.), а возможность благодаря этому труду «воплотиться во внешнем мире», закрепить себя в мире» (выражения П. Флоренского), в частности, результат труда должен получить признание современников или потомков. Так вот, «носитель нашей культуры больше склонен закреплять себя в своеобразном материале, а именно – в других людях» [31, с. 258].

В то же время высокие значения по шкале «конселорности» могут быть интерпретированы как склонность русских «работать на согласие», склонность к коллективизму. Шкалы «эго-сверхконтроль» и «альтруизм» свидетельствуют о высоком значении для нас долга и иных моральных, а не юридических (не формализованных) образцов, заложенных в нашем сверх-Я. Это качество нашей культуры составляет и базу для высокой ценности служения государству.

Возможны два принципа существования общества и культуры: «Либо изменения и приспособления к себе окружающей культуры, либо сохранения ее и приспособления себя к ней. Первый принцип максимизируется в западноевропейской и производных от нее культурах… Такие ценности, эталоны, как борец, преобразователь, мы воспринимаем на рефлекторном уровне. А на уровне «социальных архетипов» реализуем, по-видимому, второй принцип» [31, с. 107–112].

Гётевский Фауст, великий выразитель культуры Запада, подводя итог своему жизненному опыту, провозглашает: «Лишь тот достоин чести и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Он и на краю могилы хочет переиначивать мир по-своему. Как это непохоже на индийского Бхакти (идущего по пути Любви), который боится наступить на муравья, чтобы не нарушить прекрасную гармонию Вселенной! В восточноазиатской ментальности большую роль играет принцип Недеяния и Ненасилия, принятия мира таким, каков он есть. Лао-Цзы говорит: «Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное прекрасно, появляется и безобразное, когда все узнают, что доброе является добром, появляется и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом…». И поэтому «Искусный полководец побеждает, не нападая. Он побеждает и не гордится. Он побеждает потому, что к этому его вынуждают…».

В русской ментальности эго-идеал – это, в первую очередь, идеал смирения и терпения. Эти качества действительно присущи русской культуре и русскому национальному характеру. Но они вовсе не являются отражением чувства бессилия или страха перед миром. Это выражение исходного христианского аскетизма и умаления себя перед высшими ценностями, знак уважения к другому и к обществу. Это не слабость, а именно идеал самоограничения, жертвования собой в пользу другого, это предмет культурного выбора, принципиальная ценность. Без этого нет уважения к человеку со стороны окружающих и самоуважения. Эти черты русского характера связаны с радостной готовностью чувствовать себя встроенным в общую гармонию вселенной, сознавать себя частью социального целого («рабом Божьим», «слугой царя»).

Именно высокая ценность общего, межличностных и коллективистских связей соответствует духу православной культуры. «Для того, чтобы достигнуть устроения каких-то своих дел, мне, согласно нашей архетипической модели, нужно сначала устроить дела некоторого социального целого, которое более важно, чем мои собственные дела… Наш социум, наша группа – это средостение, связующее звено между нами и этим миром. Чтобы стать личностью относительно космоса, мы должны стать соборной личностью» [42, с. 180].

К. Касьянова констатирует, что в русской культуре в значительно большей степени чем в западной (чем у американцев), «репрессируются действия, направленные на достижение личных целей, и поощряются действия, способствующие поддержанию социального целого» [31, с. 167, гл. 11] (например, трудового коллектива лаборатории или предприятия). Европеец сказал бы, что мы слишком много времени и сил тратим на «выяснение отношений», что это идет в ущерб производственным или научным достижениям. Но в том-то и дело, что для нас отношения в коллективе, вопросы нравственности, наш «социальный космос» важнее этих достижений.

Общественное дело по-настоящему ценится нами, только если отсутствует личная выгода, личная заинтересованность. Часто получается, что мы «суемся» в чужие дела, а свое собственное дело не делаем. Если для западного человека важнейшим двигателем служит самоутверждение, то высокая ценность христианского смирения в православной культуре (сохранившееся в современной нашей системе ценностей), по выражению Н. Бердяева, «означает внутренний духовный акт преодоления эгоцентризма» [34, с. 150]. Человек действует не ради утверждения собственной личности, а ради утверждения правды, общего закона. Мы природные социалисты и коллективисты.

К. Касьянова приводит в своей книге также реферативные данные о японской этнической культуре в их сопоставлении с российской. Для целей нашей книги данные о японской культуре представляют интерес, поскольку японскую культуру можно рассматривать как часть дальневосточного (в основном китайского) цивилизационного полюса. Ряд черт, несомненно, сближает японский тип культуры с русской. Это «преувеличенное сознание роли социальных связей и общественных обязанностей», признание высокой ценности государства. Наряду с этим имеется существенное отличие японцев, которых никак не назовешь «социальными интровертами». Для них характерны «эмпиризм», «практицизм», «утилитаризм и прагматизм» в смысловой сфере, преобладающее внимание к событиям и фактам по сравнению с абстрактными законами и умозаключениями, а также к частностям по сравнению с общими понятиями. Это типичные черты экстраверта, которые, несомненно, помогли японцам вырваться в лидеры современной либерально-рыночной экономики.

Черты западной цивилизации. Для описания духовно-идеологических «кодов» западной цивилизации, приведем цитаты из основного труда апологета западной культуры О. Шпенглера. Шпенглер определяет общую субстанцию западной цивилизации как деятельность и волю к власти. Европейская цивилизация принесла в мир как смысл бытия – постоянное движение, преодоление всех пределов, становление, деяние. «Жизнь важна постольку, поскольку она есть деятельность» [5, с. 541]. Гете выразил эту сущность европейского духа в образе Фауста. В «Прологе на небесах» Господь размышляет:

Слаб человек; покорствуя уделу,

Он рад искать покоя, – потому

Дам беспокойного я спутника ему:

Как бес, дразня его, пусть побуждает к делу.

И дает в спутники Мефистофеля. Наверно, именно он виновник подмены, которую совершает Фауст, переводя Евангелие. Вместо «В начале было Слово», он ставит «В начале было Дело»[33].

Вот где главный разрыв Запада с восточной традицией созерцания, медитации, отвержения материального во имя духовного, отказа от земного богатства, и с христианским призывом к совершенствованию самого человека. Протестантизм в значительной мере устранил из духовной сферы Запада остатки восточной, не свойственной Западу мистической созерцательности, доставшейся ему вместе с восточным по происхождению христианством. Вот великий мистик Запада – Майстер Экхарт: «Этим неподвижным движимы все вещи. Глубина эта – одна безраздельная тишина, которая неподвижно покоится в самой себе, от нее получают свою жизнь все живущие, живые разумом, погруженные в себя» [17, с. 39].

Западный культ Деятельности создает человека с «безблагодатным» мироощущением, которому, если он не действует (часто на пределе своих возможностей) и не достигает своей деятельностью результатов, значимых для общества или хотя бы для своего личного положения в обществе, и жизнь не в жизнь (Очевидно, благодаря этому свойству западной цивилизации, она одержала и будет еще одерживать свои победы над иными цивилизациями). Как писал Честертон, у него «отсутствует та самая безмятежность, благодаря которой человек счастлив от одной мысли, что он живет» [35, с. 321]. Мне очень запомнилось объяснение В. Шляпентоха, известного российского, а теперь американского социолога, почему советская экономика никогда не догонит экономику капиталистическую (разговор происходил еще до разрушения Советского Союза). Он говорил: «В период Великой депрессии в Америке было много случаев самоубийства предпринимателей, предприятия которых разорялись. Разве можно себе представить советского директора, который пустит себе пулю в лоб из-за того, что его предприятие оказалось банкротом?»

Сохранение Священной Традиции, «деяние посредством недеяния», православный исихазм (по-гречески «покой», «мир») – современное (западное) сознание воспринимает обычно как признак восточной отсталости и застоя. Российскими западниками и Россия всегда рассматривалась как Восток в этом отрицательном смысле. С их легкой руки за Россией закрепился образ «обломовщины», «азиатчины», отсталости, застойности – по сравнению с динамичной Европой. Действительно, всегда значительная часть русских по своим предпочтениям были очень далеки от деятельных европейцев. Они готовы довольствоваться лишь самым необходимым минимумом жизненных благ и, как горьковский Сатин, всегда искренне презирали таких людей, «которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми». Да – прогресс, да – бесконечное совершенствование, стремление к возвышению. Но стремление к чему? В чем Цель, Критерий, в чем Совершенство?

Для Запада – в развитии интеллекта, господства человека над природой, материальных возможностей реализации личности, возможностей для Действия.

Для Востока, для изначального христианства – в углублении мудрости, способности к любви, приближении к Богу, более широко – в росте Духовности.

Постепенно западный культ Дела и его показателя Богатства завоевывал все более прочные позиции и на Востоке, в частности, в России. Сейчас уже человека, серьезно проповедующего Бедность и отказ от Труда и Прогресса, многие назовут юродивым – и не только со смехом, но и с презрением.

Запад написал на своем знамени «Свобода для Индивида». Имеется в виду свобода от внешних ограничений. Есть «мое» и «внешнее», и внешнее меня не интересует («Это ваши проблемы!»), точнее, интересует только как материал или как препятствие для того духа, того разума, который только я могу внести. Это общее мироощущение порождает отношение людей западной цивилизации к «традиционным» обществам и представителям их народов, которое часто бывает ближе к заповедям раввинов, составителей Талмуда (не считать гоев за людей), чем к христианскому «нет ни эллина, ни иудея». В категориях разд. 2.4 западная идеология – скорее разделяющая, в противоположность российской – объединяющей. Православная и русская ментальность в значительно большей степени сохраняет потребность входить «в чужие проблемы», искать «истину», «правду», общую как для «меня», так и для «внешней» стороны, и строить отношения на общих принципах морали [31, с. 180–184, 228–229].

Апологеты капитализма именно этому строю приписывают те фантастические успехи, которых добилось человечество за последние три-четыре столетия. Наоборот, противники капитализма (как слева, так и справа) считают результатом распространения его (или экономического хозяйства) аморализм, бездуховность, загрязнение среды. В их представлении капитализм или демонизируемая ими власть Денег и Капитала вызывает перерождение тех укладов и цивилизаций, с которыми он взаимодействует, и распространяется по планете подобно раковой опухоли.

О. Шпенглер пишет: «Когда фаустовский инстинкт требует терпимости, – это он требует пространства для собственной деятельности. Но только исключительно для нее… Воля к власти, также и в области нравственного, стремление придать своей морали всеобщее значение, принудить человечество подчиниться ей, желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить: все это самое наше собственное достояние… Кто иначе думает, чувствует, желает, тот дурен, отступник, тот враг. С ним надо бороться без пощады» [5, с. 495, 499, 541].

Западный человек воспринимает мир разделенным на «мое» и «не-мое», т. е. неупорядоченное, хаотическое, куда должен быть внесен порядок, т. е. «мой» закон, «цивилизованность» и т. п. Сделать своим – значит покорить, подчинить, навязать свое видение мира, сделать для меня управляемым, манипулируемым. Восточный человек больше доверяет установившемуся порядку, традиционному или божественному (если речь идет о мире в целом). Его главная цель – установить не свой личный (именной) порядок, а общий (анонимный) нравственный закон. Для православной традиции «усвоить» внешнее, инородное означает «понять» его, войти в мир этого внешнего, так чтобы оно стало моментом «моего существования». Его цель не установить «свой» порядок, а найти систему отношений «правильную», «справедливую» с точки зрения целого, где уже нет разделения на «мое» и «не-мое». «Усвоить», «понять», не разрушая общего, в основе своей благого, нравственного Космоса – именно этот путь предпочтет восточный христианин для преодоления ограничений своей свободы. Отсюда характерное для российской культуры правдоискательство. Выражением этого свойства является и та русская «всечеловечность», «всемирная отзывчивость», которую Ф. Достоевский увидел в Пушкине и назвал «главнейшей способностью нашей национальности».

Свойственному для православного сознания стремлению понять смысл своих страданий в общем устройстве бытия, преодолеть чуждость мира его пониманием, «усвоением», Ильф и Петров накрепко припечатали образ Васисуалия Лоханкина: «Может быть, в этом и есть сермяжная правда».

В западной традиции важное место занимает свобода личности. Христианство как западное, так и восточное признает ее высокой ценностью. При этом для либеральной западной традиции общество, коллектив, государство обладают ценностью лишь постольку, поскольку они обеспечивают свободу и реализацию личности. На протяжении последних столетий там идет непрерывная борьба за сокращение роли государства, традиционной морали, даже церкви.

Восточная традиция акцентирует внимание на содержании свободы. Сама по себе свобода – пуста, бессодержательна. Содержание (интересы, проблемы) личности, если использовать понятие теории множеств, есть «пересечение» содержаний тех групп, общностей, к которым она принадлежит, точнее, к которым она себя относит. Для большинства людей основное значение имеет принадлежность к семье, коллективу соседей или сослуживцев, к родной стране, долг перед государством. На Востоке эти общности выполняют гораздо больше функций, несут больше обязанностей перед индивидом. Человек привык больше функций и прав делегировать власти и лидерам. Социализм в противоположность либерализму признает приоритетной ценностью народ, общность единомышленников, трудовой коллектив, отечество, государство, человечество.

Человек, который живет только для себя или только для своей семьи (как положено западному «экономическому человеку»), с точки зрения русской традиции убог и ущербен. «Американская мечта» (собственный дом, машина, дерево перед домом…) – этот идеал не вызовет у русских ничего похожего на ту самоотверженную преданность делу, тот взлет социальной энергии и героизма, которые демонстрировал российский народ в лучшие периоды своей истории.

Роль России в многополярном мире. Фундаментальная черта российской цивилизации, делающая ее общественное устройство ближе к азиатско-китайским, чем к европейско-американским образцам, которая наиболее наглядно проявляется на протяжении уже средневековой истории, а затем – истории социалистического периода XX века, – это более высокий статус государства по сравнению со всем слоем властвующей элиты. Общие ценностно-этические принципы недавно коротко и точно сформулировал Андрей Девятов («Опять о России и тихоокеанстве» [29]) как этику «пять выше»:

– власть выше собственности,

– служение выше владения,

– справедливость выше закона,

– общее выше частного,

– духовное выше материального.

Если совсем кратко, односложно выразить западноевропейский и российский эталонные образцы, «идеалы» общественного устройства, то можно сказать, что согласно европейским представлениям это рынок, согласно российским – семья.[34]

Для России всегда самые острые проблемы были связаны с расколами. У российской элиты часто не хватало духовно-интеллектуальных сил и исторического опыта, чтобы примирить и синтезировать эти два мощных воздействия и удерживать их борьбу в духовно-идеологическом пространстве России в рамках мирного соревновательного процесса. Это приводило к трагическим переломам траектории исторического развития – к смене элиты, т. е. к революциям.

Последняя такая революция в России (первая «оранжевая революция») произошла в 1991–1993 гг. Она в значительной мере стала результатом кризиса идеологии социализма. Элита, пришедшая на смену позднесоветской, не была заряжена пассионарной энергией новой исторической идеи. Большинство нынешних политиков и олигархов не имели идеалов, за которые готовы были бы беззаветно бороться. В результате получился криминальный компрадорский капитализм.

Запад заинтересован в том, чтобы этот строй (режим) в России не сменился сильным патриотическим государством, и будет препятствовать смене элиты. Поэтому пока сохраняется доминирование Запада в мире, государство в России слабо, резкая смена элиты силовыми методами (так мы представляем себе революцию) для России очень опасна (пока «лимит на революции исчерпан»). Возможна и необходима упорная (рассчитанная на немалый срок) работа по возвращению страны к духовно-идеологическим основам («кодам») исторически сложившейся российской цивилизации (разумеется, в современном образе).

Сейчас расколы (может быть, разломы или разрубы?), которые привели к крушению СССР, только начинают заживать. Но в условиях беспримерного ускорения всех социальных, экономических, политических процессов залечивание некоторых из них может стать вопросом жизни и смерти. Это относится, прежде всего, к противостоянию приоритетов государства или частной (в основном экономической) свободы и собственности и связанной с этим оценкой советского периода российской истории.

Явный перекос в советское время системы управления экономикой и обществом в сторону государственных, централизованных механизмов и институтов привел к формированию в обществе представления, что во всех бедах у нас виноваты чиновники. После крушения СССР, в условиях бездуховности, морального и правового беспредела масштабы коррупции возросли по сравнению с советским периодом в десятки раз. Этим воспользовались антигосударственные и антироссийские силы для дискредитации государства. Иллюстрацией может служить упоминавшаяся выше статья в газете «Аргументы недели» (20 мая 2010 г.) Гавриила Попова под заголовком «Наша национальная идея – ненависть к чиновнику».

Российская цивилизация и культура устойчиво антибуржуазные. Общество прекрасно понимает, что приватизация 90-х годов была ограблением народа, что государство сейчас слабо, а олигархи богатеют. Несмотря на это, либеральному меньшинству удалось в значительной мере «перевести стрелки» с олигархов, получивших даром, без всяких заслуг беспримерные богатства – на более бедных чиновников и депутатов. Скорее всего, причина (кроме «заслуг» капиталистических идеологов и журналистов) в том, что народ продолжает считать государство обязанным и способным быть главным гарантом и защитником интересов страны, общества и всех его членов. Это является нормой. И верит, что нынешнее его бессилие и разложение будет преодолено, что ждать оздоровления государства – это более реалистично, чем ждать создания честной и эффективной рыночной системы.

Перед российскими интеллектуалами стоят насущные, не терпящие промедления задачи:

• примирение «красных» и «белых» (преодоление разрыва времен)[35];

• поиск эффективного согласования установок государственников и либералов-антигосударственников;

• создание духовности, стимулирующей сотрудничество верующих и атеистов;

• сближение традиционных религиозных и этических учений.

Есть время разбрасывать камни, есть время их собирать. Продвижение в решении этих задач нужно не только самой России. Оно стало бы образцом для других стран, указателем пути, на котором человечество могло бы избежать катастроф, которыми грозят войны при современном уровне технологий.

В разделах 1.2 и 1.5 говорилось, что от народов и культур в условиях многополярного мира будет востребована способность восприятия и понимания культур других народов, иной духовности, иных смысловых установок. Как показывают исследования психологов, такими способностями русские наделены в большей мере, чем люди западной культуры. Не случайно система Станиславского, система, которая учит актера вживаться в образ, возникла на почве русской культуры. Всечеловечность русских, о которой говорил Ф. Достоевский в своей знаменитой пушкинской речи, их способность вчувствоваться, вжиться в образы другой культуры – вот тот главный капитал, который приносит русская культура в духовную копилку человечества.

Способность русского психологического типа проникаться духом чужой культуры нашла отражение и в пластичности русского языка. Ее прекрасно выразил еще Михаил Ломоносов в известном отрывке из Посвящения «Российской грамматике»: «…ишпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятелями, итальянским с женским полом говорить прилично». Российским же языком «со всеми оными говорить пристойно, ибо в нем есть великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского…».

Задача, которая стоит перед русской культурой (замысел Бога о России) – понять другого, и сделать понятным себя.[36]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.