Введение

Введение

Думается, прав был русский писатель Д.С. Мережковский, когда в 1915 году утверждал, что «вопрос еврейский есть русский вопрос»[1]. Эта мысль справедлива хотя бы потому, что проблема антисемитизма, которой посвящено данное исследование, наложила свой мрачный отпечаток на несколько столетий совместного бытия русских и евреев. Да и избавиться от подобного социального недуга вряд ли возможно без обоюдных усилий этих проживающих рядом друг с другом народов. Жизненно важная необходимость такого общего освобождения от вековой вражды и предрассудков на национальной почве продиктована уже тем, что истории известны случаи, когда под натиском генерируемой антисемитизмом ненависти уничтожалась культура народов и гибли целые государства. Сила этого порока, помимо прочего, состоит и в том, что он почти так же стар, как и сама человеческая цивилизация, ибо в его основе лежит ксенофобия (инстинктивный страх перед чужаками), которая, являясь первобытной составляющей человеческого инстинкта самосохранения, искони присуща психологии людей. В каком-то смысле прав был Альберт Эйнштейн, считавший антисемитизм неизбежным злом, тенью еврейства, сопровождающей его повсюду, а также своеобразной детской болезнью, корью человечества, с трудом избавляющегося в ходе цивилизационного процесса от первородных животных инстинктов. Наряду с этой образной, с налетом скепсиса, дефиницией антисемитизма, суть его можно определить проще и рациональней — как комплекса убеждений и действий, направленных против евреев как этноса. Или, выражаясь более академично, антисемитизм — это одна из форм национальной нетерпимости, проявляющаяся во враждебном отношении к евреям (от третирования в быту, правовой дискриминации, пропагандистского поношения до погромов и геноцида[2]).

Древнейшим видом антисемитизма принято считать такое конкретное проявление ксенофобии, как юдофобия, то есть нетерпимость к евреям, так сказать, на уровне индивидуального и коллективного бессознательного. Юдофобию еще называют бытовым антисемитизмом[3]. Существует также мнение, которого придерживался, в частности, один из российских идеологов сионизма XIX века и врач по профессии Л.C. Пинскер, что юдофобия — это наследственное психическое заболевание, что, конечно, верно применительно к отдельным клиническим случаям, но вряд ли правильно, когда речь идет о социальном явлении в целом.

Другим уходящим корнями в глубь истории видом антисемитизма является идеологический, проявляющийся как в религиозной форме (скажем, как исходившие в прошлом от христианской церкви трагические гонения против евреев за их отказ признать Иисуса Христа Богом), так и в светской, под которой подразумевается прежде всего так называемый национальный, или расовый, антисемитизм. Этот последний появился в XIX веке, когда в Европе развернулся инициированный французской революцией 1789 года и поддержанный в 1806 году Наполеоном I активный процесс уравнения евреев в гражданских правах (эмансипация), ознаменовавшийся выходом их из духовной изоляции и гетто и последующей инфильтрацией в европейскую социально-культурную элиту, часть которой (весьма значительная и авторитетная) реагировала на это негативно. В какой-то мере подобная интернационализация человечества породила не потерявшую своей значимости и в следующем столетии коллизию между либерализмом, ставящим во главу угла права личности как таковой, и идеей национального государства, свято блюдущего во всем лозунг «почвы и крови». Так под прикрытием романтических призывов к возрождению исконных традиций и созиданию этнически «чистой» культуры народов рождался шовинизм, объявивший евреев инородными и вредоносными элементами, паразитирующими на теле нации. Не случайно поэтому в самой этимологии Термина «антисемитизм», предложенного в 1880 году немецким журналистом и ненавистником евреев В. Марром, содержится расовый смысл, заключающийся в неприятии евреев как представителей «чуждой расы» семитов. Наиболее радикальным и вместе с тем идейно обоснованным ответом интеллектуальной элиты европейского еврейства на антисемитский вызов конца XIX века стала публикация австрийским журналистом Т. Герцлем в 1896 году книги «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса», написанной под впечатлением знаменитого «дела А. Дрейфуса». В ней в качестве панацеи от антисемитизма выдвигалась идея сионизма, прокламировавшая концентрацию еврейства в своей собственной стране как главное условие его национального выживания.

Если посмотреть на антисемитизм сквозь призму типологии, то несложно вычленить его социальную и политическую составляющие. К первому типу относятся такие вроде бы совершенно различные виды антисемитизма, как бытовой (юдофобия) и идеологический (философско-религиозный). Последний, впрочем, в случае его тайного или явного использования в сфере борьбы за власть (скажем, для соответствующего «теоретического» обоснования политических программных установок или действий), переходит из сферы абстрактного мудрствования в качественно иную ипостась (в партийно-пропагандистский антисемитизм) и рассматривается уже как составная часть политической модели. Другим видовым элементом той же модели является государственный (официальный) антисемитизм, который следует рассматривать как наиболее тяжелую форму этого социального недуга. Даже при схематичном рассмотрении генезиса государственного антисемитизма легко обнаруживается, что он, как правило, «вырастает» из партийно-пропагандистского антисемитизма, переходящего таким образом в следующую фазу развития. Например, Гитлер сначала использовал антисемитизм для пропагандистской обработки общества, мостя тем самым себе и своей партии путь во власть, а достигнув этой цели, возвел его в ранг государственной политики. Аналогичным образом примерно в это же время поступал и Сталин, утверждая свое единовластие в СССР посредством спекуляций на русском патриотизме и тайного поощрения толков о «еврейском характере» партийной оппозиции. Однако в действиях двух диктаторов имело место и существенное различие, обусловленное тем, что в Германии официальный антисемитизм принял открытый, откровенно агрессивный характер, а в СССР — закамуфлированный, латентный. Чтобы наглядно представить себе разницу между тайной и явной формами государственного антисемитизма, можно сопоставить их с течением некоего смертельно опасного для человека недуга, соответственно, в период инфицирования, когда заболевание носит скрытый характер (тогда организм имеет еще возможность как-то сопротивляться прогрессирующей болезни), и в стадии, когда эта болезнь принимает ярко выраженную клиническую форму, практически не дающую человеку шанса на выживание. Классический пример гибели общественного организма вследствие открытой формы антисемитизма явила собой нацистская Германия, где это уродливое явление приняло самый разнузданный и варварский характер. И хотя конец Советского Союза не был таким же катастрофическим, тем не менее не будет преувеличением сказать, что проводившаяся в нем в течение десятилетий политика негласного антисемитизма нанесла существенный вред не только гражданам еврейского происхождения, но и всему обществу и государству. Во всяком случае, она, очень долго отравляя социальную атмосферу, тем или иным образом негативно воздействовала на психику нескольких поколений советских людей, причем различных национальностей. Такой моральный прессинг испытал на себе и автор этих строк, которому да простится нижеследующий краткий рассказ-воспоминание от первого лица.

Первое извлечение из моей памяти относится к концу 50-х годов, когда я, еще дошкольник из семьи с весьма скромным достатком, жил в коммунальной квартире, расположенной в корпусе одной из московских детских клиник. Тогда в летнее время я любил бродить по больничной территории, густо заросшей деревьями, кустарниками и прочей зеленью, и во время прогулок ловить как магнитом притягивавших меня разноцветных бабочек. Поскольку никаким «охотничьим» снаряжением я не располагал, то делал это руками или в лучшем случае с помощью головного убора. И вот однажды, когда я, как обычно, занимался этим увлекательным для каждого ребенка промыслом, передо мной вдруг возникла пожилая женщина, которая, ласково улыбаясь, протянула мне марлевый сачок. Не помню сейчас, что конкретно она сказала, передавая мне свой подарок, но смесь радости и удивления, которые я испытал в тот момент, памятна мне по сию пору. Горя желанием поделиться с кем-то своей нечаянной радостью, я поспешил домой. Встретив по дороге одну из соседок по квартире, величаемую всеми бабушкой Феней, я не упустил возможности похвастаться перед нею новеньким сачком, заочно благодаря при этом незнакомую женщину, мне его подарившую. Выслушав мой восторженный и сбивчивый рассказ, бабушка Феня почему-то не спешила радоваться вместе со мной. Помолчав минуту и, видимо, определив за это время по моему описанию личность дарительницы, она только холодно заметила: «Но ведь она же жидовка». Тогда я впервые услышал это слово и, конечно, не знал, что оно означает, но по той недоброй интонации, с какой оно было произнесено, я инстинктивно почувствовал, что это отнюдь не похвала, а, скорее наоборот, ругательство.

Так я впервые столкнулся с антисемитизмом, который был тогда обычным бытовым явлением. А может быть, и не только бытовым, поскольку, спустя много лет узнав о «деле врачей» 1953 года и о той антиеврейской вакханалии, которая тогда захватила в первую очередь лечебные учреждения страны (в том числе и нашу больницу), я понял, что недоброе слово, услышанное мною когда-то от бабушки Фени, было не только следствием вековых предрассудков, но и своеобразным отзвуком недавних организованных сверху акций.

Другой памятный эпизод имел место в одном из министерств оборонной промышленности, где я начиная со второй половины 70-х годов возглавлял центральный отраслевой архив. Однажды у меня, тогда еще молодого специалиста, состоялась беседа с моими кураторами из «режимно-секретного органа», двумя «сидевшими» у нас на кадрах полковниками госбезопасности в отставке, которые наряду с прочим занимались «фильтрацией» личного состава с учетом «пятого пункта». Гордо именуя себя бывшими «бойцами вооруженного отряда партии», они «по-дружески» принялись учить меня, что называется, уму-разуму, пытаясь в доверительно-благожелательном тоне втолковать мне, что все зло в стране происходит от евреев и потому-де государство по отношению к ним должно быть особенно бдительным. И опять же прошло немало лет, прежде чем до меня, крепкого, как и большинство людей, задним умом, дошел истинный смысл этого разговора, имевшего, как теперь я понял, явную государственно-антисемитскую подоплеку.

Подобный личный жизненный опыт позволил автору, профессионально занявшемуся в конце концов историей советского общества, понять, что проблема официального антисемитизма для недавнего прошлого нашей страны была отнюдь не такой надуманной и умозрительной, как ее еще и поныне пытаются представить некоторые ностальгирующие по ушедшей эпохе политики и ученые.

Но полное прозрение наступило после того, как в 1991 году произошел крах прежнего режима, в результате чего приподнялась завеса тайны над тщательно засекреченными архивами высших органов компартии и советского государства и рухнувший «железный занавес» уже более не скрывал достижения западных ученых в области истории СССР. Знакомство с их работами стало для автора своего рода откровением. Ибо если со второй половины 30-х годов тема антисемитизма находилась в СССР под строгим запретом[4], то на Западе ее никогда не переставали изучать, привлекая все доступные для тамошних историков источники — в основном советскую периодическую печать, свидетельства эмигрантов и перебежчиков, а также труды диссидентов. Одно из самых полных исследований такого рода опубликовал еще в 1952 году в Нью-Йорке С.М. Шварц, товарищ министра труда при Керенском. Его изданная на русском языке книга «Антисемитизм в Советском Союзе», будучи написанной в строгой аналитической манере и на основе объективно поданного обширного фактографического материала, до сих пор не утратила научной ценности. Ее автор хоть и не имел в силу известных причин доступа к советским архивам, тем не менее, располагая солидным комплексом свидетельств и косвенных фактов, пришел к выводу, что «ползучий антисемитизм советской бюрократии… начал отчетливо складываться во второй половине 30-х годов». Именно так характеризовалось в книге происходившее с того времени «оттеснение евреев на задний план во всех областях жизни Советского Союза», что также условно обозначалось термином «новый антисемитизм»[5]. Будучи весьма осторожным в оценках и выводах, а кроме того, придерживаясь социалистических взглядов и с симпатией относясь к советскому народу, победившему ценой огромных жертв гитлеровский фашизм, Шварц так и не решился прямо назвать антиеврейскую политику советских властей государственным антисемитизмом.

Другие западные исследователи не были столь щепетильными в выборе формулировок и предпочитали называть вещи своими именами. В частности, израильские ученые, которых всегда интересовала общественно-политическая ситуация в СССР, складывавшаяся вокруг их соплеменников, прямо утверждали, что те в той или иной мере страдают от политики государственного антисемитизма. Ее возникновение они связывали с последствиями «большого террора» 1936–1938 годов и советско-германским пактом о ненападении 1939 года[6]. Впрочем, опять же из-за того, что эти исследователи не располагали советскими архивными материалами, их выводы о характере антисемитских проявлений в Советском Союзе были лишены полноценного фактического обоснования и потому, греша подчас различными аберрациями, не могут считаться ныне безукоризненными в научном плане. К тому же, основное содержание трудов как израильских ученых, так и их американских коллег еврейского происхождения[7] посвящено исключительно еврейскому аспекту истории СССР, и в них недостаточно глубоко исследуются общие процессы, протекавшие в недрах высшей советской бюрократии, которая, собственно, сформировала и проводила политику государственного антисемитизма. В какой-то мере этот пробел был устранен после появления на Западе в начале 80-х годов книги советского невозвращенца М.С. Восленского «Номенклатура». В ней возникновение официального антисемитизма в СССР вполне резонно увязывалось с террором в конце 30-х годов и приходом к власти после него новой генерации высшего чиновничества, которая в отличие от предыдущей была менее образованной, зато более циничной и, самое главное, в полной мере подвластной воле Сталина[8]. Однако поскольку Восленский также не имел доступа к советским архивам и к тому же особо не интересовался историей решения «еврейского вопроса» в СССР, его книга лишь наметила (хотя и довольно правильно) один из векторов будущего специального исследования.

То же самое можно сказать и о фундаментальных трудах известных американских историков Р. Пайпса и Р. Такера[9]. Причем книги последнего, представлявшие собой обстоятельную биографию Сталина, были особенно важны для данного исследования, поскольку роль этого диктатора в формировании тайного антиеврейского курса внутренней политики Советского Союза являлась ключевой. Интересно, что Такер считает, что главный герой его научных сочинений стал убежденным антисемитом еще задолго до Октябрьской революции, и причиной тому послужило свойственное его характеру «презрительное отношение ко всему небольшому, слабому», коим в его глазах представлялось и тогдашнее российское еврейство[10]. Однако автору ближе точка зрения другого видного американского ученого, Р. Конквеста, который склонен думать, что в дореволюционный период в поведении Сталина обнаруживаются лишь «зачатки антисемитской демагогии». Характеризуя же общее отношение диктатора к еврейской проблеме, Р. Конквест полагает, что в этом смысле тот «был глубже и сложнее Гитлера», и поскольку «его взгляд на человечество был циничным», то практикуемый им «вслед за Гитлером антисемитизм… был скорее политикой, чем догмой»[11]. Аналогичного мнения придерживался и историк А. Авторханов, который в молодости имел возможность непосредственно познавать тайные механизмы власти в СССР и который потом утверждал, что «… сталинский антисемитизм не был зоологическим, как у Гитлера, а прагматическим»[12].

Наряду с этим в западной историографии имеет место и тенденция механистического уподобления подходов Гитлера и Сталина к решению «еврейского вопроса». Представляя собой по сути пропагандистский реликт времен холодной войны, такая позиция тем не менее громко заявила о себе главным образом в последнее десятилетие. Логично предположить поэтому, что «второе дыхание» она получила во многом под воздействием произведений в жанре эмоциональной исторической публицистики, которые в массовом порядке стали издаваться в период кануна падения советского коммунистического режима и первых лет после этого исторического события. С энтузиазмом вскрывая «язвы» «проклятого прошлого», некоторые авторы принялись разоблачать тогда последнее преступление Сталина, известное как «дело кремлевских врачей». В частности, они утверждали, что диктатор намеревался использовать его в качестве повода для осуществления уже в марте 1953 года крупномасштабной депортации советских евреев в Сибирь, устройства публичных казней наиболее выдающихся и авторитетных представителей этой национальности на Красной площади в Москве и тому подобных антисемитских зверств[13]. При этом в погоне за исторической сенсацией и давая волю чувствам, никто из них, за редким исключением[14], не утруждал себя соблюдением научно-исторических методов исследования (если, конечно, они имели представление о таковых). И вот опираясь на подобного рода откровения, не подтвержденные ни единым документально зафиксированным фактом, некоторые западные исследователи уже на «научной основе» стали доказывать, что в конце своей жизни Сталин намеревался пойти по проторенному ранее Гитлером пути «окончательного решения еврейского вопроса». В обоснование столь смелого умозаключения они, компенсируя отсутствие конкретных фактов, прибегли к абстрактным рассуждениям в том роде, что поскольку Сталин был таким же тоталитарным диктатором, как и Гитлер, и так же, как и он, считал своих ближайших соратников неспособными реализовать им задуманное, то значит, уходя с политической сцены, должен был действовать опять же как германский фюрер, то есть форсировать расправу над ненавистными ему евреями[15]. Проще говоря, на основании объединяющего тиранов всех времен и народов общего сходства (почти все они подозревали своих ближайших слуг или в предательстве, или в нерадивости) априори предполагается тождественность их конкретных политических действий. При этом ученые, ставящие во главу угла исследования подобный «компаративистский» метод, совершенно «не замечают» той огромной разницы, которая существовала между нацистским режимом в Германии и советским в России, как, впрочем, ими не принимается в расчет и то немаловажное обстоятельство, что в отличие от Гитлера, который еще в 1919 году объявил во всеуслышание о своем основанном на «рациональном антисемитизме»[16] плане «непременно удалить» (т. е. депортировать. — Авт.) из страны «евреев вообще»[17], Сталин — если верить фактам, а не домыслам — никогда ничего подобного не говорил и не собирался предпринимать.

Настаивающие на реальности «депортационного» мифа историки и публицисты дают тем самым в руки своих оппонентов из лагеря патриотов-почвенников сильный козырь, который те, ссылаясь на незабвенную мудрость Козьмы Пруткова — «единожды солгавши, кто тебе поверит», используют для того, чтобы — тоже вопреки очевидным фактам — вообще отрицать как досужую выдумку либералов существование когда-либо в СССР политики государственного антисемитизма. Примерно по такой схеме действовал, скажем, писатель В.В. Кожинов, который, обладая глубокой эрудицией и несомненным талантом блестящего полемиста, весьма убедителен как популяризатор исторических знаний[18].

Дистанцируясь от обозначенных выше диаметрально противоположных точек зрения (либеральной и консервативной), автор, объективно и тщательно исследовав немалый объем доступных ему по теме фактов, полагает, что, во-первых, антисемитизм несомненно присутствовал в официальной внутренней политике руководства страны как при Сталине, так и при его преемниках; во-вторых, этот феномен имел свои особые исторические корни и специфические черты и потому не поддается упрощенческому уподоблению аналогичным социально-политическим явлениям в других странах. В определенном смысле эта концепция созвучна достижениям отечественной исторической науки последних лет. В частности, она соответствует методологической основе таких недавно вышедших в свет трудов, как детально документированная монография Р.Г. Пихои «Советский Союз: история власти, 1945–1991» (М.: изд-во РАГС, 1998) и выпущенный под редакцией А.К. Соколова «Курс советской истории. 1941–1991» (М.: Высшая школа, 1999). Интересно, что автор первой работы, возглавлявший в недавнем прошлом государственную архивную службу страны и потому имевший широкий доступ к самым засекреченным архивам коммунистического режима, еще в 1993 году отрицал существование документов, подтверждающих намерение Сталина «окончательно» решить «еврейский вопрос» путем депортации[19]. Во второй же книге прямо утверждается, что при Сталине «…в государственную политику был внесен элемент антисемитизма»[20].

Под напором документальной правды, недавно еще томившейся за семью печатями, но в последние годы все больше и больше становящейся достоянием общества[21], постепенно разрушаются сотворенные на песке домыслов, эмоций, непрофессионализма и политических спекуляций апокрифы истории сталинизма. И такая тенденция внушает определенный оптимизм автору, чье методологическое кредо выражается формулой: политически неангажированное, независимое и объективное исследование, основанное на научно-критическом анализе исторических источников, плюс следование традициям классиков мировой и русской исторической науки, основу творчества которых составляли стремление к глубокому проникновению в суть событий и явлений прошлого, а также императив всестороннего осмысления и исчерпывающего объяснения сопряженных с ними причин и следствий[22]. С точки зрения автора, профессионализм исследователя состоит в том, чтобы, образно выражаясь, с помощью острого скальпеля фактов вскрыть историческую полость общества и затем по представшей глазам социально-анатомической картине попытаться мысленно реконструировать процессы, протекавшие когда-то в общественном организме. Такой метод Исторической «вивисекции» предполагает осуществление сначала объективного анализа (очищение фактов прошлого от различных наслоений и аберраций), а потом — научного синтеза (формулирование выводов на основе исторической правды).

Исповедуя такого рода профессионально-творческие принципы, автор считал первоочередной задачей данного исследования формирование его полноценной источниковой базы. В результате ее основу составили документы фонда ЦК РКП(б) — ВКП(б) — КПСС и некоторых других фондов, хранящихся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Особую важность именно этих материалов для подготовки монографии предопределило то обстоятельство, что центральный аппарат партии являлся ключевым звеном в формировании политики государственного антисемитизма в стране. Поскольку одну из ведущих ролей в этом процессе играли также органы государственной безопасности, в ходе Исследования широко использовалась и фактография, полученная из Центрального архива ФСБ РФ (главным образом материалы следственных дел жертв политических репрессий). Наряду с этим автору помогли и сведения, почерпнутые им из Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ) и Российского государственного архива экономики (РГАЭ). Правда, материалы из этих архивохранилищ представлены в работе в значительно меньшем объеме, чем, скажем, фактографические данные из РГАСПИ, так как основной массив сосредоточенных в них документов либо в значительной мере выходит за хронологические и тематические рамки данного исследования, либо в той или иной мере продублирован информацией из фондов все того же РГАСПИ, либо остается засекреченным: в РГАНИ полностью закрыты основные фонды — 3-й (президиум ЦК), 4-й (секретариат ЦК), а 5-й (аппарат ЦК) — приоткрыт лишь самую малость. К сожалению, до сих пор остается недоступной и потому мертвой для науки основная масса материалов Архива Президента Российской Федерации. Правда, находящиеся там наиболее важные документы по данной теме все же время от времени рассекречиваются, а также тем или иным способом (публикации, выставки и т. п.) вводятся в научный оборот и потому были задействованы в работе. Значительно обогатили данное исследование и совсем недавно опубликованные материалы советской и израильской дипломатических служб[23].

Помимо архивных источников при написании книги широко использовались и материалы мемуарного характера (как опубликованные, так и не публиковавшиеся ранее)[24].

Следует особо отметить, что в какой-то мере данное исследование вобрало в себя ранние наработки автора, с которыми читатель имел уже возможность ознакомиться в ранее изданной монографии «В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в последнее сталинское десятилетие» (М.: Международные отношения, 1994)[25]. Основное отличие этой старой монографии от новой заключается в том, что семь лет тому назад автор, выступая в роли своеобразного первопроходца, считал главной своей целью предание гласности как можно большего объема только что рассекреченной архивной информации. Теперь же, когда, так сказать, заканчивается время разбрасывать камни и пришла пора их собирать, на передний план выходит необходимость всестороннего осмысления и глубокого анализа всего комплекса фактов по теме (как уже введенных, так и впервые вводимых в научный оборот), а также формулирования более или менее основательных выводов по результатам исследования, предпринятого, кстати, в значительно более широких, чем прежде, хронологических рамках и в ином проблемном аспекте.

Решая эту задачу, автор преследовал прежде всего цель реконструировать исторический процесс зарождения, возникновения и развития государственного антисемитизма в СССР, то есть, исследуя конкретные социально-политические условия и общественную среду, в которых протекал такой процесс, стремился проследить генезис этого явления, а также дать развернутую картину изменений, происходивших под его влиянием в институтах власти и общественном сознании. Причем в целях соблюдения принципов историзма и объективности исследования изучаемая проблема была рассмотрена в контексте основных политических событий и процессов, которые протекали в период сталинского правления как в стране и мире в целом, так и в советском бюрократическо-номенклатурном слое в отдельности. Хотя автор вполне осознавал ограниченность своих возможностей по изучению личной роли Сталина в формировании и проведении политики государственного антисемитизма в СССР (латентность этого явления предопределила его слабую документированность), он все же на основе известных ему фактов попытался внести определенную ясность и в этот аспект проблемы, тем более что до сих пор не существует научно обоснованного ответа на ключевой вопрос о соотношении патологической параноической юдофобии и макиавеллиевского прагматизма в личном антисемитизме Сталина.

Поскольку это первое фундаментальное научное исследование, посвященное теме государственного антисемитизма в СССР, автор, разумеется, не претендовал на ее исчерпывающее изучение. Он также не ставил перед собой задачу представить историю евреев Советского Союза как таковую, хотя по понятным причинам не мог пройти мимо отдельных наиболее важных сюжетов этой истории. Данное исследование, которое, думается, будет способствовать национальной толерантности в обществе, нацелено прежде всего на то, чтобы, глядя сквозь призму «еврейского вопроса», нарисовать объективную картину идейно-политической динамики, а потом и деградации сталинского режима или по крайней мере очертить в научно-историческом плане главные контуры этого процесса. Как это получилось — судить читателю.

Автор признателен за содействие в работе руководству Федеральной архивной службы Российской Федерации в лице В.П. Козлова, руководству и сотрудникам Центрального архива ФСБ РФ, а также всем тем, кто поделился с ним ценной информацией или дал квалифицированный совет, прежде всего И.И. Наумову, Л.Л. Мининбергу.

Особая благодарность руководству Федерации еврейских организаций и общин России (Вааду) в лице М.А. Членова, оказавшему поддержку автору в издании данной книги.