ПРОТИВОРЕЧИЯ ПРОПАГАНДЫ ПАТРИОТИЗМА.

ПРОТИВОРЕЧИЯ ПРОПАГАНДЫ ПАТРИОТИЗМА.

Тем временем шовинизация власти, начавшаяся еще с конца 30-х годов, прогрессировала с каждым месяцем. Происходил этот процесс под прикрытием патриотической пропаганды, интенсивное наращивание которой обычно сопутствует критическим для любой нации периодам. Весьма примечательно на сей счет мнение известного обличителя коммунистической утопии Джорджа Оруэлла, писавшего в годы войны:

«А отчего русские с такой яростью сопротивляются немецкому вторжению? Отчасти, видимо, их воодушевляет еще не до конца забытый идеал социалистической утопии, но прежде всего — необходимость защитить Святую Русь («священную землю отечества» и т. п.)… Энергия, действительно делающая мир тем, что он есть, порождается чувствами — национальной гордости, преклонением перед вождем, религиозной верой, воинственным пылом — словом, эмоциями, от которых либерально настроенные интеллигенты отмахиваются бездумно, как от пережитка»[613].

В этой связи невольно вспоминается знаменитое четверостишие К.М. Симонова, написанное в критические дни ноября 1941 года:

Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?

Ты должен слышать нас, мы это знаем:

Не мать, не сына — в этот грозный час

Тебя мы самым первым вспоминаем.

Позднее поэт вспоминал:

«То значение, которое имел для нас Сталин в тот момент, когда писались эти стихи, мне не кажется преувеличенным… оно исторически верно»[614].

Даже специалисты из геббельсовского ведомства видели в Сталине некую «spiritus rector» («вдохновляющую силу»), стимулирующую патриотический настрой народов СССР[615]. Сам же советский вождь предпочитал использовать для укрепления морального состояния общества пропаганду национально-культурных достижений и ратной славы предков. В ноябре 1941 года он благословил защитников отечества славными именами Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Пушкина, Льва Толстого и других выдающихся представителей «великой русской нации»[616].

Такая апелляция к патриотизму русских, на чьи плечи легло основное бремя войны, была не только оправдана, но и необходима в то судьбоносное время. Уместно было и учреждение в конце июля 1942 года новых боевых орденов — Суворова, Кутузова и Александра Невского, а потом, в октябре 1943 года, — и ордена Богдана Хмельницкого, символизировавшего единство славянских народов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками[617]. Получалось, что сталинский режим в интересах самовыживания в критический для него период вынужден был поощрять и направлять в конструктивное русло здоровый патриотизм народа, который инстинктивно проявился в тяжкую годину. Но поскольку социально-политическая природа режима оставалась неизменной, параллельно он прибегал и к спекуляциям на патриотических идеалах, в том числе и для прикрытия все более усиливавшейся внутриаппаратной борьбы. Ведь высшая номенклатура не была некой аморфной безликой массой, слепым орудием вождя. За внешним идиллическим единством верхнего слоя партийно-государственной бюрократии была скрыта перманентная борьба существовавших в нем группировок, имевших свои специфические интересы. И Сталин не только не препятствовал этой внутриноменклатурной грызне, а наоборот, в интересах укрепления собственного единовластия постоянно стравливал своих придворных, чтобы в решающий момент, поддержав ту или иную сторону в очередной подковерной схватке, определить победителей и покорить побежденных.

Начало нового раунда закулисной борьбы в сталинском окружении пришлось на лето 1942 года. В сфере идеологии эту борьбу с переменным успехом вели еще с довоенного времени «ленинградская» умеренно-патриотическая группировка, возглавлявшаяся Ждановым, и стоявшие на более жестких позициях (порой явно шовинистических) партаппаратчики во главе с Щербаковым, поддерживаемым Маленковым. Предпоследний, будучи одновременно секретарем ЦК по пропаганде, первым секретарем МК и МГК ВКП(б), начальником ГлавПУ Красной армии, председателем Совета военно-политической пропаганды, заместителем наркома обороны и начальником СИБ, и пользуясь при этом явным благорасположением Сталина, сосредоточил в своих руках немалую власть. Д.Т. Шепилов, хорошо знакомый с нюансами придворной жизни при Сталине и впоследствии отмечавший, что вождь «мог осуществлять и осуществлял… монополию власти через доверенных лиц — фаворитов, которые периодически менялись», подчеркивал:

«Фаворит, всегда нагруженный большим количеством высших постов и облеченный полным доверием, сам на определенное время становился монополистом»[618].

Именно с середины 1942 года благодаря усилиям Щербакова и стоявшего за ним Александрова стала набирать обороты ура-патриотическая идеологическая кампания, отличительными особенностями которой явились, с одной стороны, безудержное (порой даже, что называется, с усердием сверх разума) восхваление всего русского — в истории, науке, культуре и т. д., а с другой — насаждение исподволь[619] антизападных настроений, подпитывавших идиосинкразию ко всему иноземному и породивших после войны яростную пропагандистскую атаку против «космополитов».

Симптоматично, например, что в январе 1943 года Щербаков и опекаемый им Александров забраковали текст статьи «О мировом значении русской культуры», подготовленной для печати председателем правления Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) B.C. Кеменовым, продолжавшим по инерции утверждать (может быть, вследствие своей неосведомленности в идеологических переменах наверху), что, рассматривая русскую культуру вне связи с культурой других стран, «очень легко впасть в славянофильство»[620].

Такая точка зрения больше не имела права на существование, о чем вскоре без экивоков было заявлено в одной из передовиц газеты «Литература и искусство». Воспитываемому «в глубоком уважении к русской национальной культуре советскому народу», утверждалось в этом рупоре Агитпропа, «чуждо нигилистическое отношение к художественным богатствам своего народа, которое обычно сопровождается рабским преклонением перед всем заграничным и характеризует людей без почвы, без родины, без племени»[621][622].