БИОЛОГИЯ.

БИОЛОГИЯ.

Печально знаменитая августовская 1948 года сессия ВАСХНИЛ, знаменовавшая собой триумф маргинала в науке Т.Д. Лысенко и его сомнительного «мичуринского учения», а также поражение противостоявших ему подлинных ученых-генетиков, третировавшихся как вейсманисты-морганисты, дала старт интенсивной кадровой чехарде в этой сфере. Первоначально эта кампания носила характер сведения счетов победителей с побежденными и не имела национальной окраски. Просто Лысенко и его приспешники, получив карт-бланш от благоволившего к ним вождя, торопились потеснить своих научных оппонентов с командных высот в биологической науке. Уже 9 августа, то есть спустя два дня после окончания сессии, политбюро утвердило замену академика B.C. Немчинова на посту директора Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева ставленником Лысенко кандидатом биологических наук В.Н. Столетовым. Другой сподвижник «народного академика» и его первый помощник по «идеологической части» И.И. Презент по тому же постановлению получил на биофаке МГУ сразу две должности — декана факультета и заведующего кафедрой дарвинизма, с которых были смещены соответственно С.Д. Юдинцев и И.И. Шмальгаузен[1341]. На следующий день Кремль санкционировал отстранение профессора А.Р. Жебрака от руководства кафедрой генетики Тимирязевской академии и замену его Лысенко. В двадцатых числах того же месяца на расширенном заседании президиума АН СССР последнего также ввели в состав отделения биологических наук АН СССР. Одновременно от обязанностей академика-секретаря отделения был освобожден известный физиолог Л.А. Орбели[1342].

Пройдет немногим более года, и осенью 1949 года, когда отмечалось столетие академика И.П. Павлова, Сталин, решая дальнейшую судьбу Орбели, преподаст Жданову-младшему наглядный урок закулисной организации кадровых чисток. Произойдет это в связи с тем, что 28 сентября Ю. Жданов проинформирует вождя о том, что по вине Орбели, «монополизировавшего» исследования по физиологии[1343], а также академика И.С. Беритова (Бериташвили) и тогда уже арестованной Л.С. Штерн, труды которой были названы «грубейшим, вульгарнейшим извращением физиологии», имеет место «серьезное неблагополучие» в развитии павловского научного наследия. В ответ Сталин не только даст указание руководству ЦК поддержать Ю. Жданова в «наведении порядка» в сфере физиологии, но самым тщательным образом его проинструктирует (так же как в прошлом, он поучал Жданова-старшего):

«По-моему, наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели… Чем скорее будет разоблачен Орбели и чем основательней будет ликвидирована его монополия, тем лучше. Беритов и Штерн не так опасны, так как они выступают против Павлова открыто и тем облегчают расправу науки с этими кустарями от науки… Теперь кое-что о тактике борьбы с противниками теории академика Павлова. Нужно сначала собрать втихомолку сторонников академика Павлова, организовать их, распределить роли и только после этого собрать совещание физиологов… где нужно будет дать противникам генеральный бой. Без этого можно провалить дело. Помните: противника нужно бить наверняка с расчетом на полный успех»[1344].

Как известно, через некоторое время пожелание вождя было исполнено, и школа Орбели подверглась полному разгрому. Образовавшийся научный вакуум заполнили откровенные шарлатаны, а также такие именовавшиеся учеными деятели, как, скажем О.Б. Лепешинская, изобличенная потом в дремучем профессиональном невежестве. Но в сентябре 1950 года ей, старейшей большевичке (члену партии с 1898 года), «за выдающиеся научные исследования по проблеме происхождения и развития неклеточных форм жизни и происхождения клеток» была присуждена Сталинская премия первой степени в размере 200 тыс. рублей[1345].

В свое время эта влиятельная и чрезвычайно активная дама, возглавлявшая лабораторию цитологии в Институте экспериментальной биологии АМН СССР, отдала немало сил борьбе с руководителем этого института и своим многолетним научным оппонентом профессором А.Г. Гурвичем. Решающую роль в их научном споре сыграла все та же августовская сессия ВАСХНИЛ, после которой Гурвич был вынужден подать заявление об отставке. Интересно, что в середине февраля 1949 года, в разгар антикосмополитической кампании, когда решение президиума АМН СССР об увольнении Гурвича от 4 октября 1948 г. проходило через бюрократическую процедуру утверждения в секретариате ЦК, никаких завуалированных антиеврейских инвектив в адрес ученого не последовало. Ограничились тем, что обвинили его в «неспособности к научно-исследовательской работе в свете прогрессивного материалистического учения в биологии». Однако уже через год критика Гурвича приобрела совершенно иное звучание. Тогда с нападками на него выступил ленинградский профессор биологии Б.П. Токин, который в начале 30-х был активным членом «Общества биологов-материалистов». Он проинформировал ЦК о том, что еще в 1942–1943 годах покойный академик А.А. Заварзин якобы поведал ему по секрету, что в Ленинграде создана еврейская масонская ложа, почетным председателем которой избран не кто иной, как Гурвич, а секретарем при нем — Александров. Об этом таинственном помощнике «великого магистра» мифической масонской ложи — профессоре В.Я. Александрове доноситель уже от себя сообщил, что тот после войны не только «идеологически не разоружился», но даже «сколотил» в конце 40-х в Ленинградском всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ) АМН СССР «группу сионистского типа», в которую вошли директор института Д.Н. Насонов, профессора П.Г. Светлов, А.А. Браун, А.Д. Браун и другие ученые, в основном еврейского происхождения.

7 марта 1950 г. заместители заведующих Агитпропом и сельскохозяйственным отделом ЦК Д.М. Попов и B.C. Яковлев доложили Маленкову, что сведения, полученные от Токина, заслуживают серьезного внимания. После этого в ВИЭМ была отправлена комиссия ЦК, и вскоре там начались увольнения. В числе первых остракизму подверглись еврей Александров, добавивший к своим прошлым «прегрешениям» еще и «вопиющую националистическую выходку» (изобразил в стенной газете института парторга отдела морфологии, отрубающего головы сотрудникам-евреям), а также директор института Насонов, который хоть и не был евреем (в ходе проверки это выяснилось), зато происходил из дворян[1346].

Набиравший обороты антисемитский натиск был настолько силен, что под ним не устоял даже такой, казалось бы, всесильный приспешник Лысенко, как И.И. Презент. Этот беспринципный авантюрист и демагог сделал феноменальную карьеру благодаря тому, что еще в 30-х вместе с академиком М.Б. Митиным «теоретически» обосновал правильность учения Лысенко, который в свою очередь протащил его в академики ВАСХНИЛ и сделал своей «правой рукой». Но вот с конца 1949 года на ЦК, Совет министров СССР и Министерство высшего образования СССР обрушился мощный поток критических писем с жалобами на Презента. Тогда лжеученому с внешностью галантерейного красавца припомнилось многое: и то, что при заполнении анкеты он скрыл свое буржуазное происхождение (из семьи крупного торговца), и его пять браков, и то, что в 1933-м очередная его пассия застрелилась у него на квартире из его же револьвера, и то, что в 1938-м он исключался из партии за «связь с троцкистско-зиновьевскими террористами» (потом был восстановлен). Приводились и свежие факты, собранные с учетом новых идеологических веяний преподавателями МГУ. В одном из посланий Презент характеризовался отнюдь не только как научно несостоятельный декан биофака:

«Это просто развратник молодежи во многих смыслах и отношениях… Он изгнал из Московского университета всемирно известных русских ученых: академика М.М. Завадовского, академика И.И. Шмальгаузена, профессора Д.А. Сабинина, профессора А.А. Парамонова и многих других и заменил их такими неучами еврейской национальности, как Н.И. Фейгенсон, Ф.М. Куперман, И.Я. Прицкер, В.Г. Лиховицер, Б.А. Рубин и др. Эта замена является глубоко вредительским актом. В университете, носящем имя великого русского ученого Ломоносова, нет места настоящим русским ученым, а неучи евреи призваны развивать русскую науку»[1347].

По иронии, а может быть, по логике судьбы, излюбленное оружие Презента, применявшееся им в шельмовании коллег-оппонентов, — демагогия обернулась теперь против него самого. Напрасно он потом искал защиты у Маленкова, напоминая ему о недавнем обещании: «Напутствуя меня на работу в МГУ, Вы разрешили мне беспокоить Вас, когда нужна будет Ваша личная помощь. Сейчас я чувствую такую острую необходимость…». На сей раз высокопоставленные чиновники аппарата ЦК, а также Минвуза СССР выступили против наиболее одиозного приспешника Лысенко. Их стараниями Презент вскоре лишился должностей декана биофака и заведующего кафедрой дарвинизма МГУ, а также был отстранен от руководства одноименной кафедрой в Ленинградском университете[1348].

Шовинистические страсти вокруг Презента обернулись для многих работавших в МГУ евреев, кстати, никоим образом не связанных с Лысенко, крупными неприятностями. В конце 1950 — начале 1951 года произошло их массовое изгнание из общества испытателей природы при университете, которое возглавлял академик Н.Д. Зелинский. В июле 1952-го ЦК распорядился прекратить издание этим обществом многотомного словаря «Русские ботаники». Запрет обосновывался тем, что труд изобиловал якобы статьями-персоналиями «о лицах, в большинстве своем ничем себя не проявивших в области биологической науки» (далее следовал список ученых, главным образом с еврейскими фамилиями). Составителей обвинили также в популяризации научной школы академика Н.И. Вавилова, умершего в 1943 году с клеймом «враг народа» в Саратовской тюрьме, а также в преклонении перед «менделистами-морганистами»[1349].

Однако за разбирательством скандальных похождений Презента и рутиной антиеврейской чистки на «биологическом фронте» недруги Лысенко на Старой площади (прежде всего Ю. Жданов, жаждавший реванша за унижения, испытанные в 1948 г.) не забыли о лично для них главном деле — развенчании в глазах Сталина научного авторитета «народного академика». С этой целью в аппарате ЦК запаслись основательным компроматом, почерпнутым главным образом из многочисленных доносов, в которых утверждалось, что в бытность свою студентом в Киеве Лысенко, величаемый однокашниками в глаза «Распутиным», женился на происходившей из дворян научной сотруднице кафедры физиологии растений Литвиненко-Вольгемут, что его отец — кулак из деревни Карловка Полтавской области, а брат (Павел) во время войны сотрудничал с немецкими оккупантами и потом, оказавшись на Западе, «выступал с клеветой на СССР по английскому радио».

Первый решительный шаг в дискредитаций Лысенко был предпринят на Старой площади в апреле 1952 года. Обобщив многочисленные жалобы на него, руководители отделов ЦК Ю. Жданов (науки и вузов), А.И. Козлов (сельскохозяйственного), министр сельского хозяйства СССР И.А. Бенедиктов подготовили на имя Маленкова записку, в которой обвинили Лысенко в насаждении «аракчеевского режима» в биологии и стремлении добиться диктаторскими методами признания всех своих научных гипотез как непогрешимых истин, в том числе и недавно сформулированного им теоретического положения об отсутствии внутривидовой борьбы (конкуренции) в живой природе. 24 апреля секретариатом ЦК было принято постановление, порицавшее Лысенко за то, что тот «не способствует развитию творческой критики среди научных работников», а также обязавшее его срочно представить в ЦК доклад о работе ВАСХНИЛ. Кроме того, Жданову и Козлову поручалось подготовить к 10 мая предложения по организационному «укреплению» ВАСХНИЛ. Что конкретно под этим подразумевалось, выяснилось, когда вскоре Козлова вызвал к себе Маленков, только что побывавший у Сталина, и ознакомил с указанием вождя: передать руководство ВАСХНИЛ от президента академии вновь созданному президиуму, в который ввести научных противников Лысенко и тем самым ликвидировать монополию последнего в биологической науке. После этого была создана правительственная комиссия по реформированию ВАСХНИЛ. Однако руководившие ее работой представители ЦК вскоре, как и все чиновники на Старой площади, занялись подготовкой съезда партии, а затем их внимание переключилось на «дело врачей»[1350]. Произошедшая вскоре кончина диктатора отвела от Лысенко нависшую было над ним угрозу, ибо его взял под защиту новый хозяин ЦК — Хрущев.

Если академику Лысенко смерть Сталина помогла более чем на десятилетие отсрочить публичное разоблачение, то другого академика (АМН СССР), биохимика Б.И. Збарского, она вызволила из узилища на Лубянке. Знаменательным событием в жизни этого ученого, окончившего еще до революции Женевский и Санкт-Петербургский университеты, стало в 1924 году участие под руководством профессора В.П. Воробьева в бальзамировании тела Ленина. С тех пор вся его научная карьера была связана с деятельностью по физическому сохранению останков вождя. После того как в конце 1937 года внезапно скончался Воробьев, Збарский возглавил группу специалистов, занимавшихся этой проблемой. А вскоре главным распорядителем дальнейшей судьбы ученого стал вновь назначенный нарком внутренних дел Берия, на которого решением политбюро от 11 января 1939 г. было возложено «наблюдение за всей работой проф. Збарского и его группы и оказание им необходимой помощи». Любивший во всем размах и основательность Берия уже через несколько месяцев добился придания группе Збарского статуса специальной лаборатории при мавзолее[1351]. В годы войны ученому пришлось преодолевать серьезные трудности, связанные с эвакуацией тела Ленина в Сибирь. Возвратившись в 1944 году в Москву, он тем не менее смог доложить правительству о полной сохранности доставленной им обратно в мавзолей бесценной партийной реликвии, за что получил тогда Сталинскую премию. Тогда же Збарский выпустил брошюру «Мавзолей Ленина» с воспоминаниями о похоронах Ленина и своем участии в бальзамировании его тела. Мемуары выдержали несколько изданий и разошлись массовым тиражом в 330 тыс. экземпляров. Однако недолго ученый нежился в лучах славы. Недовольство Збарским власти стали выказывать сразу после разгона Еврейского антифашистского комитета, с некоторыми деятелями которого тот был очень тесно связан. Особенно близкие отношения у него сложились с Линой Штерн, которую он еще в 20-х годах уговорил переехать на постоянное жительство в СССР. Дружил Збарский и с Михоэлсом, с которым познакомился в 1940 году и потом, через четыре года, пригласил на семейное празднество, устроенное по случаю присуждения хозяину дома Сталинской премии. После трагической гибели артиста, чье лицо Збарский гримировал перед похоронами, кандидатура ученого предлагалась среди прочих на пост нового главы ЕАК. Все это не осталось незамеченным на Старой площади, хотя чиновники там до поры до времени не выказывали своего недовольства ученым. Но вот 19 января 1949 г. по распоряжению Маленкова газете «Московский большевик» неожиданно было запрещено публиковать уже подготовленное и приуроченное к очередной годовщине смерти вождя интервью со Збарским под заголовком «Как сохраняется тело Ленина». Примерно с этого времени МГБ установило за Збарским постоянное негласное наблюдение, а Абакумов периодически стал докладывать Сталину среди прочего и об «антисоветских разговорах», которые вел со своими знакомыми и друзьями ничего не подозревавший ученый. Но кремлевский хозяин по своему обыкновению не спешил с окончательным решением, то бишь с выдачей санкции на арест. Впрочем, Збарскому оставалось недолго пребывать на свободе, тем более что в начале 1952 года он сам невольно дал в руки МГБ провоцирующий повод. Тогда под руководством Збарского было произведено неудачное бальзамирование скончавшегося в Кремлевской больнице монгольского маршала X. Чойбалсана. Когда это выяснилось, профессора немедленно сняли с работы и 27 марта препроводили на Лубянку. Вскоре арестовали и его жену, Е.Б. Перельман, с которой тот познакомился в 1926 году в Германии на квартире у художника Л.О. Пастернака. Збарскому инкриминировали не только «вредительское» бальзамирование монгольского руководителя, а также нарушение режима секретности работ, проводившихся в его лаборатории, и тенденциозный, по «национальному признаку» подбор кадров. Ему припомнили, кроме того, эсеровское прошлое, избрание в 1918 году в состав Учредительного собрания, критику большевиков за его разгон, связь с Троцким, Бухариным, Рыковым, Ягодой, другими «главарями» оппозиции и «иностранными шпионами». К делу приобщили и выписку из протокола допроса арестованного еврейского писателя С.Д. Персова, который показал, что в 1946 году имел разговор о Збарском с приехавшим в Москву американским журналистом Б.Ц. Гольдбергом, который так был поражен услышанным, что воскликнул: «Значит, сохранность тела Ленина находится в руках евреев!».

Однако на этом фантазия следователей не истощилась. Кому-то из них показалось, что упомянутая выше брошюра Збарского, изъятая при обыске его квартиры, содержит скрытый контрреволюционный выпад: на одной из помещенных в издании фотографий с подписью «У гроба Ленина в Колонном зале Дома союзов в Москве» был запечатлен стоящим в почетном карауле человек, очень похожий на Троцкого. Поскольку брошюра была выпущена в свое время Госполитиздатом, к разбирательству этого «подозрительного» обстоятельства подключилась КПК. Оперативно предприняв расследование, ее руководитель Шкирятов доложил секретариату ЦК о том, что «фальсификацию фотографии» («подретушевку стоящего у гроба Ленина лица под врага народа Троцкого») произвел «во враждебных целях» художник С.Б. Телингатор, а заместитель директора Госполитиздата И.Г. Веритэ разрешил поместить ее в качестве иллюстрации в брошюре 1944 года. В ходе последующего исключения этих двоих из партии случайно выяснилось, что Збарский, несмотря на арест, продолжает формально числиться коммунистом. 6 мая 1952 г. это «упущение» было исправлено. А Телингатор и Веритэ очень скоро очутились в том же, что и Збарский, не столь отдаленном месте, и таким образом возникло объединенное уголовное дело. После ареста Збарского из лаборатории при Мавзолее Ленина были изгнаны все евреи. 27 января 1953 г., в самый разгар «дела врачей», заместитель министра здравоохранения СССР А.Н. Шабанов сообщил Маленкову, что кадровый состав лаборатории обновлен почти на 50 % и что теперь из 96 ее работников русских — 91, украинцев — 2, мордвинов — 2, белорусов — 1. Конец этому трагифарсу был положен только в конце декабря 1953 года, когда Збарского и его подельников выпустили на свободу. Морально и физически сломленный профессор недолго прожил после этого. 7 октября 1954 г. он умер во время лекции в 1-м Московском медицинском институте[1352].