«СУДЫ ЧЕСТИ».
«СУДЫ ЧЕСТИ».
Новая массовая «промывка мозгов» была инициирована изданием 28 марта постановления Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) «О судах чести в министерствах и центральных ведомствах», подписанного Сталиным и Ждановым.
Идея «судов чести», этих своеобразных общественно-бюрократических трибуналов, названных советским руководством «мощным рычагом» «политического воздействия», была заимствована из прошлого царской армии. На них возлагалось «рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных поступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств СССР, центральных ведомств, если эти проступки и действия не подлежат наказанию в уголовном порядке…»[731].
Одним из первых «суд чести» был сформирован в Министерстве здравоохранения СССР, который, собственно, и должен был рассмотреть «дело Клюевой — Роскина». Поскольку этот общественный процесс задумывался Кремлем как важная показательно-пропагандистская акция, его подготовка поручалась идеологическому руководству ЦК. Жданов, лично участвовавший в допросах Клюевой, Митерева и Парина, взял на себя составление своего рода обвинительного заключения, которое после одобрения Сталиным было направлено в виде обращения парткома Минздрава о привлечении Клюевой и Роскина к «суду чести» новому министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову, назначенному вместо Г.А. Митерева. Этот документ послужил основой разосланного в руководящие партийные и государственные структуры «закрытого письма ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой и Роскина» от 16 июля 1947 г.[732], автором которого был также Жданов.
5 июня в переполненном клубе Совета министров СССР, располагавшемся в серой громаде печально знаменитого «дома на набережной», началось общественное аутодафе над Клюевой и ее мужем-евреем Роскиным. В зале присутствовали светила советской науки, известные всей стране медики. Некоторые из них в ходе прений с энтузиазмом клеймили «продавших родину антипатриотов», не догадываясь, что завтра сами могут получить «черную метку» в виде клейма «космополит» или того хуже — «убийца в белом халате». Особенно старался арестованный впоследствии академик Б.И. Збарский. Обращаясь в конце своей обличительной речи к обвиняемым, он патетически воскликнул:
«Снимите позор и стыд, который вы навлекли на себя своими поступками, — патриотами вы никогда не были».
Другой академик, ученый секретарь Минздрава И.Д. Страшун[733] подвел под инспирированное сталинским руководством действо эффектную историософскую базу:
«Прошли те времена, когда «окно в Европу» доносило в нашу страну свежий ветер. С октября 1917 года свежий ветер дует не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. «Новый Свет» перестал быть новым светом — теперь наша страна светит всему миру».
Доведенная до истерики такого рода ритуальными заклинаниями Клюева заявила, что перед передачей за границу технологической документации на изготовление ее антиракового препарата она внесла в нее такие изменения, которые гарантируют, что американцы получат вместо лекарства яд, от которого «больные будут получать шок или умирать». Возможно, учитывая такие вот откровения и государственную важность проводимых Клюевой и Роскиным научных исследований, «суд чести» объявил им только общественный выговор. Свои эксперименты они смогли продолжить в лаборатории биотерапии рака АМН СССР. Правда, вскоре выяснилось, что лечебный эффект от применения их препарата «КР» практически равен нулю[734].
Среди немногих, кому на том процессе удалось сохранить здравый смысл и независимость суждений, была Л.C. Штерн, сказавшая в кулуарной беседе: «Этот суд — страшное дело»[735].
13-14 августа по такому же сценарию состоялась и гражданская экзекуция бывшего министра здравоохранения Митерева, низведенного 24 июня до уровня директора Научно-исследовательского санитарного института им. Эрисмана. В ходе ритуальных самобичеваний он вынужден был заявить: «Я оказался не на высоте — не государственным деятелем, а делягой»[736].
Пропагандистского запала кампании с использованием «судов чести», которые были организованы в более чем 80 министерствах и центральных ведомствах, хватило примерно на год. Со второй половины 1948 года их деятельность постепенно стала сходить на нет, а в 1949-м они прекратили свое существование. Столь непродолжительная жизнь этих «гуманизированных» аналогов показательных политических процессов 1936–1938 годов обусловливалась прежде всего тем, что бюрократия, уже в силу своей социальной природы предпочитавшая громким публичным разбирательствам келейные решения, очень скоро превратила эти общественные новообразования в безвредный для нее аппаратный придаток. Сталину пришлось на время отступить, чтобы вскоре под флагом новой пропагандистской кампании дать бой не только интеллигентам-«космополитам», но и вновь сразиться с гидрой бюрократической корпоративности и круговой поруки.