СВИДЕТЕЛЬСТВА ФОНЕТИКИ И ГРАММАТИКИ

СВИДЕТЕЛЬСТВА ФОНЕТИКИ И ГРАММАТИКИ

Переходим теперь к рассмотрению двух групп языков – тюркских и германских. Мы уже производили такой анализ, когда сравнивали некоторые слова, которые оказались на удивление совпадающими, то есть производили анализ на уровне лексикологии. Однако, несмотря на ряд таких совпадений, у противников подобного подхода существует веский аргумент: слова заимствуются, так что наличие каких-то чужих слов в анализируемом языке еще не доказывает родство этих языков. И по большому счету с этим аргументом приходится считаться.

Так что следует обратиться к другим сторонам языка, например к фонетике.

Подвижность фонетики. При более подробном рассмотрении, однако, выясняется, что и фонетика, подобно лексике, со временем меняется. Одни звуки в языке исчезают, другие возникают вновь, третьи изменяют свои акустические характеристики. Например, в испанском языке звук С произносится несколько шепеляво, с призвуком Ш, как бы С^ш, тогда как в португальском языке он произносится откровенно как Ш, и имя «Карлос» звучит как «Карлуш». Точно так же в немецком языке слово «ихь» (я) также произносится шепеляво, с призвуком Ш, как Х^ШЬ, а в саксонском диалекте этот звук произносится как откровенный Ш, так что слово «ich» там звучит, как «isch». Напротив, в берлинском диалекте (Plattdeutsch) данное слово звучит как ik, а на древней надписи, как мы видели в предыдущем разделе, оно уже звучало как ek. Таким образом, со временем гласный звук Е эволюционировал в И, а согласный звук К стал произноситься как X, потом ХЬ, наконец, Ш. На этих примерах я проиллюстрировал, что звуки сами по себе в течение длительного времени могут не сохраняться, так что сравнивать звуки сами по себе в двух разных языках – дело неблагодарное.

Однако именно подвижность фонетики предлагает новую опору: законы фонетического развития. Например, мы можем сказать, что законы перехода С в Ш при перемещении на юг в романских языках (от испанского к португальскому) совпадают с таким же законом при перемещении от северного диалекта (прусского) к более южному (саксонскому). Пока это ни о чем не говорит, поскольку мы не задавались проблемой этнического различения исходных племен Испании и Португалии, а также севера и центра Германии. Кроме того, совпадение отдельных фонетических явлений может оказаться весьма случайным. Для того чтобы делать более серьезные выводы, необходимо опираться на несколько фонетических явлений.

Оглушение-озвончение как различие между тюркскими языками. В тюркологии кыпчако-огузская группа считается наиболее западной; именно из нее формировались такие тюркские языки, как азербайджанский, крымско-татарский и турецкий, причем для них характерно перемешивание как огузских, так и кыпчакских черт [22, с. 114]. Считается, что кыпчаки (кипчаки) жили на северо-западе, а огузы – на юго-западе. Обычно полагалось, что типичным представителем кыпчакской группы считался туркменский язык, однако более подробное исследование выявило и в нем причудливое переплетение огузских и кыпчакских черт [22, с. 115]. Е. Д. Поливанов полагал, что юго-западную, или огузскую, группу турецких (тюркских) языков характеризуют словоформы «da?» и «sarь», тогда как кыпчакскую группу характеризуют словоформы «tav» и «sarь» [105, с. 3–4]. Из этих ключевых слов-маркеров видно, что северянам присуще глухое произношение согласных, тогда как южанам – звонкое. Примерно такая же картина наблюдается между немецким и английским языками, где в немецком преобладает оглушение (и наличие звука Г в конце слова), например, слово ДЕНЬ звучит как Tag, тогда как в английском языке то же слово сохраняет звонкий согласный, day (а на конце мы видим Й, возникший, видимо, из У КРАТКОГО, Ў). Тем самым противопоставление огузских и кыпчакских фонетических черт наблюдается в противопоставлении германских языков, что можно считать одной из фонетических черт сходства между тюркскими и германскими языками. Конечно, всего лишь одна черта ни о чем не говорит, но есть и другие черты.

Наличие аканья. В ряде языков существует такая специфическая черта, как «аканье», то есть произношение безударных звуков О как А или как редуцированных звуков. Так, в русском языке северные диалекты слово «молоко» так и произносили МОЛОКО, тогда как в центральных оно постепенно стало произноситься, как МЪЛ?К?. Одними из первых стали «акать» москвичи, из-за чего их стали дразнить: «с МАсквы, с пАсаду, с кАлАшнАвА ряду». Еще сильнее стали «акать» белорусы; это аканье у них стало нормой правописания.

Можно ли говорить об аканье в германских языках? Безусловно. Сравним, например, русское слово «вОда» и английское «wAter» или немецкое «WAsser». Мы видим, что русскому звуку О соответствует в английском и немецком А (таково правописание; в наши дни мы произносим нечто вроде «вАда», тогда как англичане – нечто вроде «вОтер»). Нас сейчас интересует не современное звучание слов, а историческое, закрепленное в написании. Приведем еще несколько примеров: русское слово «ночь» – немецкое слово «Nacht», латинское слово «ротация» (вращение) при немецком слове «Rad» – колесо, латинское слово «communus» (общий) и готское слово «gamains», русское слово «стоять» при немецком существительном «Stand» (стояние, стояк) и т. д. Иными словами, германским языкам свойственно аканье.

Существует ли аканье в тюркских языках? В некоторых – несомненно. Например, для всех подгрупп кураминских говоров узбекского языка Ташкентской области В. В. Решетов выделяет в качестве второго признака «явное аканье» [112, с. 14]. А Узбекистан считается прародиной для многих ушедших на запад тюркских народов, например для турок.

Сужение гласных. Характеризуя подвижность фонетики, мы упоминали переход одних звуков в другие. К этому фонетическому явлению относится, например, переход гласного звука Е в звук И, а гласного звука О в У, что и называется сужением гласных. Н. З. Гаджиева отмечает: «Поволжско-приуральская группа, представленная татарским и башкирским языками, в работах В. А. Богородицкого также охарактеризована недостаточно четко. Наиболее характерным признаком этой группы считается сужение гласных, Е > И, О > У [15, с. 10–16]. Однако сужение гласных спорадически встречается и в диалектах тюркских языков, например, в чувашском» [22, с. 106]. Заметим, что в отличие от аканья, имеющего весьма широкое распространение, сужение гласных оказывается весьма редким фонетическим явлением, как бы визитной карточкой определенного народа.

Существует ли такое явление в германских языках? Конечно. Ярче всего оно выражено в английском языке, где даже буква Е имеет название И. Соответственным будет и чтение. Так, слово «evening» следует читать «ивнинг», слова «each» и «easy» как «иич» и «иизи», даже слово «England» как «Инглэнд». Столь же популярен и переход O, а особенно OO в У. Так, слово «book» необходимо произносить как «бук», слово «wood» как «вуд» и т. д. Таким образом, это – тоже весьма характерная черта сходства. В последнем случае можно опереться и на наблюдения В. М. Жирмунского по немецкому языку. Один из выдающихся отечественных германистов, Виктор Максимович Жирмунский (1891–1971) провел любопытное сопоставление германских и тюркских языков. Отметив, что «вокализм ударных слогов в германских языках отличается большой неустойчивостью и претерпел за время их существования целый ряд последовательных спонтанных изменений», он приводит примеры именно этих двух трансформаций, отмечая одновременную дифтонгизацию и монофтонгизацию звуков: «Германский О > древневерхненемецкий ОУ > средневерхненемецкий УО > новонемецкий У; германский Е₂ > древневерхненемецкий ИА > средневерхненемецкий ИЕ > новонемецкий И» [50, с. 286–287]. Как видим, обращается внимание именно на такие изменения. При этом, естественно, обозначаются не только начало и конец данных трансформаций, но и их промежуточные этапы. Нас же интересует начало и конец: они в германских языках полностью совпадают с аналогичными изменениями в тюркских языках.

Придыхание. Под этим фонетическим явлением понимается продолжение взрывного звука, когда он продлевается не за счет включения голоса, а за счет истечения из полости рта струи воздуха. Для русского языка придыхание не характерно. Если же в русском языке на письме хотят передать придыхание чужого языка, обычно ставят после согласного звука букву Х. Но такого звука в чужом языке нет, это лишь символ придыхательного звука. Например, популярную в Индии фамилию по-русски записывают как Сингх. На самом деле, последним звуком является придыхательный согласный Г^Х, а не два звука ГХ, что довольно сложно произнести.

Достаточно богат на придыхания узбекский язык. В свое время председатель Президиума Верховного Совета СССР Рафик Нишанович Нишанов, узбек, говорил по-русски с сильным узбекским акцентом и предлагал «п^хиринимат^х», то есть «принимать», новую «к^ханисититутию» («конституцию»). По мнению Олжаса Сулейменова, наличие придыхания как раз характеризовало огузо-кыпчакскую группу тюркских языков, то есть тех тюркских народов, которые вторглись в Европу.

Придыхательными были именно звуки П^Х, Т^Х и в меньшей степени К^Х. В германских языках они во многом сохранились. Это видно при сравнении русского прочтения немецких слов и их настоящего немецкого произношения. Например, русские, увидев немецкое слово «Gut», читают его «гут», тогда как немец произносит «кут^х». Слово «binden» немец произносит «п^хинден». Точно так же глагол «kennen» по-немецки следует произносить «к^хеннен». Те же явления до некоторой степени характерны и для английского языка. Однако звук Т^Х в нем перешел в межзубный звук «th», и там, где немцы говорят «diese» («диизе» – «эта»), англичане произносят «this» («эта, этот, это»). А сочетание «ph» и по-английски, и по-немецки произносится как Ф, например: «philosophy» как «философи».

Это очень специфический признак; достаточно было бы наличия его одного, чтобы выявить сходство между германскими и тюркскими языками.

Переход Ч в Ц. «При характеристике карачаево-балкарского языка приводится в качестве отличительного признака ч > ц [14, с. 240–280], явление не специфическое и встречающееся в других тюркских языках» [22, с. 111]. Иными словами, переход звука Ч в звук Ц характерен для многих тюркских языков.

А как же с германскими языками? На первый взгляд характерен вроде бы обратный переход. Так, слово «церковь» звучит по-английски как «church» («чёрч»). Вместе с тем во всех программах фирмы Microsoft для славянских языков переход из редактора Word в издательский редактор PageMaker сопряжен с переделкой графемы ? (Ч) в графему С (Ц). Я с этим неоднократно сталкивался, становясь из Чудинова Цудиновым. Поэтому предпочитаю не использовать знак ?. Между прочим, все сербские, хорватские, боснийские и словенские фамилии, кончающиеся на -ИЧ, при такой замене начинают оканчиваться на -ИЦ. Понятно, что разработчики фирмы Microsoft сделали это не случайно, а для того, чтобы прагматичные американцы не вникали в тонкости славянских звуков. Несмотря на то, что для славян это крайне неудобно и даже противоестественно, это вполне устраивает американских пользователей. Понятно, что это американское «удобство» продиктовано определенными законами английской фонетики.

Закрытый слог. Еще одно, весьма важное фонетическое свойство тюркских языков заключается в строении слова: там преимущественно встречается деление на закрытые слоги. Мы уже видели, что русское слово «руна» (слоги тут открытые, то есть оканчиваются на гласный звук: «ру-на») превращается в тюркское слово «урун» (слоги тут закрытые, кончаются на согласный звук или представляют собой один гласный: «у-рун»). То же самое мы видим в названии племен: «ор-хон», «кып-чак», «о-гуз» и т. д.

Деление на закрытые слоги в германских языках присутствует в английских правилах переноса. Возьмем, например, английское слово «proceedings» (продолжающееся издание, альманах). С точки зрения русских правил переноса это слово необходимо было бы разделить на слоги так: «про-сии-дингс». По-английски, однако, действительно приставку «про» следует отделить, однако внутри слово делится иначе: «сиид-ингс». Точно так же следует делить и другие слова: rev-ol-ution, pop-ul-ation и т. д.

Промежуточные выводы. Как видим, в области фонетики схождения достаточно многочисленны; я привел примеры шести различных фонетических явлений, однако их может быть и больше. Некоторые из них оказываются настолько специфическими, что говорить о случайных совпадениях не приходится.

Грамматические данные. Здесь сравнение оказывается более сложным, поскольку исходный грамматический строй германские языки не сохранили, перейдя на чуждую для них грамматическую систему. Тем не менее определенные черты начального германского языка-основы определить можно.

Аналитичность. У В. Н. Жирмунского имеется целый раздел под названием «От флексии к анализу» по отношению к германским языкам. В нем, в частности, говорится: «При аналитическом строе (по крайней мере в тенденции) предметное значение слова совершенно отделяется от синтаксических связей и отношений, выражаемых особыми формальными элементами (словами-префиксами). Однако в чистом виде аналитический строй не представлен ни в одном из существующих языков: он вырастает из противоречий флективного строя и в разной степени отягчен пережитками флексии. Языки французский и в особенности английский могут служить примерами гораздо более последовательного развития анализа; напротив, современный русский язык представляет в этом отношении более архаический тип, в основном сохраняющий флексию, несмотря на наличие элементов аналитической структуры (предлогов, вспомогательных глаголов)… Причину этого явления обычно усматривают в фонетической редукции окончаний. С точки зрения компаративистов благодаря редукции было разрушено первоначальное богатство флективных форм европейского “праязыка”; сложное и дифференцированное разнообразие окончаний сменилось бледностью и однообразием; чтобы частично восстановить утраченное, вводятся в употребление слова-префиксы, характерные для аналитического строя. Основная парадоксальность этой концепции, до сих пор господствующей в западной лингвистике, заключается в том, что прогрессу мышления (содержания) в общем ходе исторического процесса сопутствует регресс и деградация приемов языкового выражения (формы)» [52, с. 336–337]. Напомню читателю, что в типологической классификации языков мира выделяются изолирующие, или аморфные, языки типа китайского, у которых отсутствуют всякие типы словоизменения (они же могут называться аналитическими), далее, агглютинативные, или агглютинирующие, например, тюркские языки или языки банту, где существуют и словообразование, и словоизменение, но строго фиксированные, без изменения корня и самих морфем. Есть также языки флектирующие, наиболее сложные, где и корни, и морфемы могут изменяться, а склонения и спряжения быть фонетически и семантически не мотивированными. К ним относятся, например, славянские языки. Назовем еще языки инкорпорирующие, где в состав глагола вводятся другие члены предложения, сюда относятся чукотско-камчатские языки и языки американских индейцев, однако они нас интересовать не будут.

Заметим, что тенденция к аналитизму вовсе не означает переход к аморфным языкам, что и подчеркивает В. М. Жирмунский: «Грамматический строй английского языка иногда сравнивали с аморфным. Сопоставление это имеет совершенно внешний характер. Аморфный строй (исторически наиболее примитивный) в принципе не имеет формальных элементов для выражения грамматико-синтаксических отношений: синтаксическая функция слова и тем самым принадлежность его к той или иной грамматической категории определяется порядком слов, по необходимости – весьма диффузно; наличие небольшого числа значащих слов, употребляемых как формальные элементы, не меняет общей картины. Напротив, аналитический строй характеризуется развитой и дифференцированной системой самостоятельных формальных определителей, стоящих перед каждым словом, которые могут выражать самые сложные отношения между предметами или понятиями. Благодаря наличию этих грамматических показателей английское слово не аморфно, как китайское, а полиморфно: слово hand может обозначать существительное и глагол (a hand – to hand), но грамматические категории глаголов и существительных отчетливо различаются, как и система склонения имен и спряжений глаголов. По сравнению с флексией аналитическая система является более прогрессивным типом развития грамматического строя, наиболее полным и законченным выражением той стадии языкового мышления, которую Н. Я. Марр называет “технологической”. Тенденция к развитию аналитического строя, осуществленная более или менее последовательно, наблюдается в большинстве языков флективного типа. Причину этого явления обычно усматривают в фонетической редукции окончаний» [52, с. 336–337]. В данном отрывке редукции окончаний В. М. Жирмунский противопоставляет возникновение слов-префиксов А или ТО, которые начинают различать существительное и глагол. В отличие от падежных окончаний, свойственных каждому падежу, каждому числу и еще зависящих от типа склонения, слова-префиксы всегда одни и те же. Но именно это и характеризует агглютинативные языки! Таким образом, термин «аналитические языки» оказывается эвфемизмом для табуированного названия «агглютинативные языки».

Иными словами, подтверждается рассматриваемая здесь модель. Германские языки, пока были тюркскими, являлись языками агглютинативными. Однако, как будет показано в следующей части данного исследования, они попали в славянскую языковую среду и постепенно стали языками флектирующими, как это и было характерно для славянских языков. Однако по мере исчезновения славянского субстрата, то есть по мере истребления окружающих славян или по мере их германизации, внешнее славянское давление на германские языки прекратилось, и они стали стремиться к своему изначальному строю – к агглютинативному, что лингвисты и зафиксировали, назвав это «тенденцией к аналитизму».

Понятно, что, если бы лингвисты назвали это явление «тенденцией к агглютинизму», они вынуждены были бы увидеть в качестве неизбежной цели такого развития тюркские языки как некий идеал; но к этому ни западные, ни советские лингвисты готовы не были. Что же касается германских языков, то, оставаясь в своей основе тюркскими, они в силу языковой гибкости (лабильности) на какой-то период могли стать временно флектирующими, однако, как только давление на них исчезло, они постепенно опять вернулись в исходное состояние и стали такими, какими были, – агглютинативными.

Таким образом, стремление к новой агглютинации есть черта германских языков, сближающая их с тюркскими языками как представителями старой агглютинации.

Образование частей речи. Об этому В. М. Жирмунский пишет так: «Части речи дифференцируются в языке по трем аспектам – семантическому содержанию, синтаксической функции и грамматическому оформлению. Но поднимая во всей его сложности вопрос о классификации частей речи, мы можем для языков индоевропейских (флективных) принять следующую – в основе своей семантическую – схему, которую школьная грамматика без особых оговорок применяет и к тюркским (агглютинирующим) языкам: 1) существительное (название предмета), 2) глагол (название действия или состояния предмета), 3) прилагательное (название качества или свойства предмета), 4) наречие (название свойства или обстоятельства действия или другого качества – вторичное определение); кроме того – слова формальные или полуформальные с преобладанием синтаксической функции: 5) местоимения и 6) связки (предлоги, союзы)» [51, с. 189]. Исследователя заинтересовало здесь то, что части речи (а он проводит сравнение каждой из них) полностью совпадают в германских и тюркских языках.

В результате исследования В. М. Жирмунский пришел к такому выводу: «Приведенные примеры достаточно ясно иллюстрируют параллелизм процессов становления грамматических категорий частей речи в двух системах языков, развивающихся независимо друг от друга, – индоевропейской и тюркской. При отсутствии между этими системами исторического взаимодействия и взаимного влияния такой далеко идущий параллелизм указывает на общую закономерность процесса, обусловленную одинаковыми путями развития мышления общественного человека, конкретно выраженного в развитии языка. Раскрытие подобных стадиально-типологических закономерностей в развитии языка и мышления станет возможным при условии расширения сравнительно-грамматического исследования за пределы замкнутой и изолированной языковой “семьи” или группы, как того настоятельно требовал Н. Я. Марр» [51, с. 208–209]. В том-то и дело, что такого параллелизма не наблюдается между германскими и африканскими или китайскими языками, но зато он прослеживается очень далеко только между германскими и тюркскими языками. Следовательно, вопреки словам этого автора, между данными языками существовало историческое взаимодействие. Это, на мой взгляд, как раз и является еще одной, независимой чертой общности между германскими и тюркскими народами и их языками. Иными словами, тюрки и были древними германцами.

Почему на данные тюркологии лингвисты практически не опираются? Ответ на этот вопрос также можно понять, читая сочинения В. М. Жирмунского. «То почетное место, которое занимают диалектологические исследования в советской тюркологии, вполне оправдано и теоретически, и практически: развитие тюркских национальных языков советской эпохи из местных диалектов, территориальных или племенных, происходило и происходит на наших глазах одновременно с процессом национальной консолидации. Поэтому изучение диалектов является необходимой предпосылкой для сознательного и активного участия лингвиста-тюрколога в решении вопросов национального языкового строительства» [49, с. 605]. Таким образом, указаны, по меньшей мере, две причины: 1) тюркские языки только формируются в XX в. из бывших территориальных и племенных диалектов единого древнетюркского языка и 2) исследование тюркских языков и диалектов только начинается. Это помогает понять, почему ни в XIX, ни в XX в. мало кому из лингвистов приходило в голову сравнивать тюркские и германские языки.

Промежуточный итог. Рассмотрев как 6 фонетических, так и 2 грамматических момента, можно отметить, что схождений между германскими и тюркскими языками гораздо больше, чем можно было бы ожидать от случайных совпадений. При этом в отличие от лексикологии, грамматические схождения невозможно объяснить заимствованиями, ибо грамматические явления не заимствуются. Они могут развиться только на общем языковом субстрате, когда языки оказываются тождественными в своей основе, но далеко разошедшимися в силу различных исторических причин.

Тюркские языки с точки зрения современного языкознания не относятся к числу индоевропейских. Их типология на сегодня до конца не построена, существует несколько типологических схем (В. А. Богородицкого, В. В. Радлова, Ф. Е. Корша, А. Н. Самойловича, С. Е. Малова, Н. А. Баскакова). «Для разработки более точной классификации необходимо расширение набора дифференциальных признаков с учетом чрезвычайно сложного диалектного членения тюркских языков. Наиболее общепринятой схемой классификации при описании отдельных тюркских языков является схема, предложенная Самойловичем» [23, с. 527]. Последний различает 6 групп тюркских языков: р-группа, или булгарская (сюда относится и чувашский язык), д-группа, или уйгурская (здесь же находятся тувинский, тофаларский, якутский и хакасский языки), тау-группа, или кыпчакская (татарский, башкирский, казахский, киргизский, алтайский, карачаево-балкарский, кумыкский, крымско-татарский), таг-лык группа, или чагатайская (современный уйгурский и узбекский), таг-лы группа, или кыпчакско-туркменская (хивинско-узбекские и хивинско-сартские говоры), ол-группа, или огузская (турецкий, азербайджанский, туркменский, южнобережный крымско-татарский) [23, с. 527]. Слабая разработанность тюркского языкознания явилась причиной редкого привлечения его данных для сравнения с германскими языками.