Тайна Рейкьявика
Тайна Рейкьявика
Прошло 20 лет. И вдруг осенью 2006 г. в Рейкьявике был открыт монумент, посвящённый советско - американской встрече 1986 г. как поворотной вехе на пути прекращения «холодной войны». Спрашивается, какой же имеет смысл этот памятник, если данная встреча завершилась ничем и привела не к улучшению, а ухудшению советско - американских отношений?
Значит, монумент поставлен не тому, что нам известно о ней, а тому, что до сих пор скрывают от нас.
По словам М.С. Горбачёва, «он привёз в Рейкьявик бомбу, но у Рейгана не было никакого встречного предложения. Он не был готов» [487]. То, что советская делегация на переговорах в Рейкьявике согласилась пойти на серьёзные уступки, это факт. Но назвать их «бомбой» было бы большим преувеличением. Следовательно, «бомбой» было не то, что известно нам о предложениях советской стороны, а то, что остаётся неизвестным.
Вскоре после окончания встречи в Рейкьявике «Московские новости» опубликовали статью заместителя главного редактора этой газеты Ю. Бандуры под странным названием «Монолог с президентом США. Рейкьявик - не Каносса» [488]. Из этой статьи явствует, что в США поведение советской делегации в Рейкьявике, точнее поведение М.С. Горбачёва, было оценено как капитуляция. Но о какой капитуляции может идти речь, если во время этой встречи обсуждался только вопрос о сокращении ядерного оружия и никакого соглашения по этому вопросу достигнуто не было?
Лётом 1993 г. в интервью журналу «Фигаро» бывший советский лидер сделал следующее многозначительное заявление, понятное, видимо, только для посвящённых: «Рейкьявик, - сказал он, - на деле был драмой, большой драмой. Вы скоро узнаете, почему» [489].
Спрашивается, если встреча закончилась безрезультатно, каким образом она могла стать «прорывом в холодной войне»? А если это действительно был «прорыв в холодной войне», почему его следует рассматривать как драму?
Между тем, характеризуя Рейкьявик как драму, М.С. Горбачёв делает ещё более интригующее утверждение, сравнивая Рейкьявик и Чернобыль: «Разного рода драмы - Чернобыль и Рейкьявик. Но по потрясению основ, на которых строился послевоенный мир, они сопоставимы» [490].
«Рейкьявикская встреча, - заявил позднее его переводчик П.Р. Палажченко, - событие очень масштабное, его предстоит ещё в полной мере вывести на исторический разбор. Будут, я думаю, со временем опубликованы и беседы эти, потому что беседы действительно исторические» [491].
Приведённые слова были сказаны в 1992 г. В следующем, 1993 г., материалы этих бесед появились в печати. И ничего «масштабного» по сравнению с тем, что к тому времени уже было известно о встрече в Рейкьявике, в них не оказалось. Нет в них ни того, что можно назвать «бомбой», ни того, что позволяло бы охарактеризовать Рейкьявик как сопоставимую с Чернобылем «драму» или Каноссу.
Но если слова о «масштабности», «бомбе», «Чернобыле» и «Каноссе» были сказаны не просто так, получается, что опубликованные материалы встречи не дают полного представления о ней.
Но тогда напрашивается заключение, что в Рейкьявике Р. Рейган и М.С. Горбачёв рассматривали проблемы, которые далеко выходили за рамки официальных переговоров о разоружении, но не нашли отражения в опубликованных материалах.
О том, что в Рейкьявике обсуждались не только вопросы разоружения, писал позднее, опираясь на сведения разведки, руководивший тогда ПГУ КГБ В.А. Крючков [492]. Об этом же со ссылкой на надёжные источники, раскрыть которые он пока не может, в беседе со мной заявил бывший главный редактор журнала «Коммунист» Р.И. Косолапов [493].
И действительно, уже в первый день главы двух государств договорились, что предметом обсуждения будут не только вопросы разоружения, но и региональные и гуманитарные проблемы, а также двухсторонние отношения. Причём, как пишет О. Гриневский, «с той поры именно эти проблемы определяли повестку дня всех советско - американских встреч на высшем уровне» [494].
Частично этот факт нашёл отражение в мемуарах США госсекретаря Д. Шульца, который отмечает: «В Рейкьявике Рейган и Горбачёв согласились», что отныне «повседневным и признанным пунктом повестки дня советско - американских переговоров» станут «права человека» [495].
Ещё совсем недавно советское руководство даже постановку вопроса о «правах человека» в СССР рассматривало как вмешательство во внутренние дела. Достижение отмеченной договорённости означало, что с этого момента М.С. Горбачёв не только открыл перед США возможность для подобного вмешательства, но и продемонстрировал свою готовность обсуждать американские рецепты по демократизации советского общества.
Но главное заключалось в другом: ведь Москва готовилась к совершенно другой, более узкой, только «разоруженческой» повестке дня. Естественно возникает мысль, что боле широкая повестка была навязана советской стороне Р. Рейганом. Однако О. Гриневский пишет, что оба президента договорились об этой повестке «без проблем». Неужели Михаил Сергеевич проявил такую уступчивость?
«Сначала, - вспоминал Р. Рейган, - состоялась краткая беседа с Горбачёвым наедине, но вместе с переводчиками...
Горбачёв попытался ограничить переговоры вопросом контроля за вооружением. Однако я начал их с протеста против нового советского отказа своим гражданам эмигрировать по религиозным убеждениям или для воссоединения разъединённых семей. Я поднял также афганскую проблему, высказался по поводу продолжающихся подрывных действий Советского Союза в странах «третьего мира» [496].
Однако, как явствует из опубликованных записей этой беседы, Р. Рейган начал с вопроса о сокращении ядерных вооружений. А советский генсек сам предложил включить в программу обсуждения ещё три группы вопросов: о гражданских правах, о региональных проблемах и о двухсторонних отношениях [497].
Итак, оказывается, инициатива расширить предмет переговоров исходила не от Р. Рейгана, а от М.С. Горбачёва. Но тогда получается, что, направляясь в Рейкьявик, он планировал обсуждать с американским президентом не только проблему разоружения. А поскольку советская делегация не готовилась к этому и не имела на этот счёт директив Политбюро, получается, что Михаил Сергеевич собирался обсудить с президентом США какие - то другие вопросы за спиной руководства партии и государства.
Рассмотрение этих вопросов, по всей видимости, и было главной целью его встречи с американским президентом, а проблема разоружения использовалась в качестве прикрытия.
Эта сторона переговоров в Рейкьявике до сих пор не привлекала внимания исследователей. Между тем, когда днём 12 октября переговоры по ядерному разоружению зашли в тупик, М.С. Горбачёв вдруг «напомнил, что ещё не обсуждались гуманитарные и региональные проблемы, а также вопросы двухсторонних отношений» [448].
Спрашивается, как же обсуждение этих вопросов могло подвинуть на компромисс США в области СОИ? Ответ может быть только один: к уступкам в сфере сокращения ядерного оружия советский лидер собирался добавить уступки в гуманитарных и региональных вопросах, в вопросах двусторонних отношений.
Между тем обсуждение этих вопросов не нашло отражения в известных нам официальных документах [499].
В связи с этим особого внимания заслуживают слова М.С. Горбачёва, сказанные им в беседе с американским сенатором Г. Хартом: «Рейган предложил вести главную часть переговоров без присутствия своего государственного секретаря или основных помощников» [500], т.е. «главная часть» переговоров в Рейкьявике велась руководителями двух государств с глазу на глаз.
К сожалению, ни М.С. Горбачёв, ни Р. Рейган ничего не пишут об этом. Пока хранят молчание и их переводчики [501].
Практику бесед с глазу на глаз новый генсек стал широко использовать с первого же выезда за границу в новом качестве [502]. Подобная практика известна давно. Причём обычно после таких встреч главы правительств обязаны представлять официальные отчёты. Однако, если верить В.А. Крючкову, М.С. Горбачёв стал нарушать это правило и в лучшем случае информировал своих коллег о таких беседах лишь устно [503].
В 1997 г. «Комсомольская правда» опубликовала статью «Кремлёвские секреты хорошо идут под водочку». В комментариях к ней бывший генерал КГБ Н.С. Леонов заявил, что «беседы Горбачёва с иностранными политиками» «не фиксировались в записках» и что во время этих встреч «Горбачёв, бывало, прибегал к услугам только чужих переводчиков» [504].
Через месяц А.С. Черняев и П. Палажченко на страницах «Московских новостей» выступили с опровержением. Они заявили: «Помощник по международным вопросам присутствовал на всех таких беседах. И не было ни единого случая, чтобы они велись без наших переводчиков. Большинство бесед, включая самые значительные и секретные, переводил Павел Палажченко (английский язык). Подробная запись в этот же или на следующий день оформлялась переводчиком с помощником и направлялась Горбачёву, который рассылал текст по Политбюро, иногда и Секретариату ЦК». «Эти записи, хранившиеся в архивах ЦК и Президентском архиве, находятся сейчас там, где им определило место российское правительство» [505].
В заключение с детской простотой авторы выразили удивление: если беседы происходили с глазу на глаз, «каким способом в КГБ «узнавали», будто записи не ведутся» [506].
Незадолго до смерти А.Н. Яковлев дал интервью журналу «Коммерсантъ - Власть» и сделал сенсационное заявление, на которое почему - то никто не обратил должного внимания. Оказывается, переговоры в Рейкьявике велись в двух форматах: один можно назвать официальным, другой - конфиденциальным. Официальные переговоры протоколировались, конфиденциальные - нет. В результате этого по одним вопросам были достигнуты официально зафиксированные соглашения, по другим - устные договорённости [507].
Когда в беседах с Н.И. Рыжковым и В.М. Фалиным я задал вопрос: возможно ли было такое, оба дали на него утвердительный ответ [508].
И хотя А.Н. Яковлев не раскрыл содержания достигнутых в Рейкьявике договорённостей, опираясь на его интервью, можно утверждать, что круг вопросов, рассматривавшихся в ходе конфиденциальных переговоров, был значительно шире того круга вопросов, которые обсуждались на официальных переговорах. Для понимания этого особое значение имеет следующее свидетельство Александра Николаевича.
«Горбачёв с Рейганом, - сообщил он, - при мне договорились о том, что надо и Варшавский блок, и НАТО превращать в политические организации. Это не было зафиксировано в соглашении, и американцы нас обманули. Мы Варшавский договор распустили, а они НАТО стали укреплять. Чистейший обман. Говорят, что не было такого соглашения. Да, соглашения такого не было, но договорённость была. Присутствовали при этом шесть человек: Рейган, Горбачёв, Шеварднадзе, я и два переводчика» [509].
Как уже отмечалось, устранение блокового противостояния было одной из необходимых предпосылок построения «общеевропейского дома». Если исходить из воспоминаний А.Н. Яковлева, получается, что этот вопрос специально рассматривался в Рейкьявике.
Если же в Рейкьявике была достигнута договорённость о превращении ОВД и НАТО из военных организаций в политические (а у нас нет никаких оснований ставить приведённое свидетельство А.Н. Яковлева под сомнение, тем более, что никто из названных им участников этой встречи его не опроверг), это предполагало договорённость по целому ряду других вопросов: ликвидация «железного занавеса», переход от военного противостояния к политическому сотрудничеству, сокращение ядерных и обычных вооружений, конверсия военной промышленности, вывод американских войск из Западной Европы, а советских - из Восточной, отказ СССР от военной поддержки политических режимов в странах «народной демократии» и в других странах мира, реформирование советской политической системы, изменение идеологии и т.д.
Но возможно ли было такое?
Для ответа на этот вопрос прежде всего следует вспомнить записку, которая была подготовлена под руководством В.М. Фалина в августе - сентябре 1986 г., т.е. буквально накануне Рейкьявика, о положении дел в странах «народной демократии».
«В августе - сентябре 1986 года - пишет В.М. Фалин, - я нашёл необходимым привлечь внимание Генерального секретаря и ряда его коллег к грозовым тучам, что надвигались на ГДР, Чехословакию и другие союзные нам страны,.. к короткой записке была приложена экспертная оценка состояния дел, выполненная профессором Р.А. Белоусовым, с поразительно верным, как оказалось, прогнозом: к концу 1989 года страны СЭВ вступят в полосу экономических катаклизмов с необратимыми социальными, политическими и иными последствиями» [510].
Показательно, что вскоре после встречи в Рейкьявике 10 ноября 1986 г. состоялась встреча руководителей «соцстран» в Москве. М.С. Горбачёв придавал этой встрече настолько важное значение, что даже А.Н. Яковлев как руководитель отдела пропаганды и В. Медведев как руководитель отдела по связям со странами социализма «не были допущены в зал и подслушивали переговоры в кабине переводчиков» [511].
На этом совещании М.С. Горбачёв заявил, что страны социализма стоят перед выбором: или мы докажем «привлекательность нашего образа жизни», или нас отбросят «назад со всеми вытекающими отсюда последствиями для судеб социализма». Отметив, что в 70 - е годы социалистические страны не смогли осуществить необходимый «технический рывок» и начали терять темпы своего развития, советский генсек заявил: выход из этого положения только один - включить в действие человеческий фактор, а единственное средство решить эту задачу - демократизация общества. Следовательно, необходима перестройка [512].
Далее, по утверждению А.С. Грачёва, «Горбачёв объявил: отныне каждая партия и её руководство несут полную ответственность за происходящее в собственной стране. Смысл сигнала был ясен: «На наши танки ради сохранения вас и ваших режимов у власти не рассчитывайте» [513].
С переменами в странах Восточной Европы была связана ещё одна проблема - судьба двух Германий. По свидетельству В.М. Фалина, он был сторонником их объединения и участвовал в обсуждении этого вопроса с 1986 г. [514].
«Если верить Шеварднадзе, - пишет В.М. Фалин, - советское руководство «списало» ГДР где - то в 1986 г.» [515]. Действительно, в одном из своих интервью Э.А. Шеварднадзе заявил, что «ещё в 1986 г.» он пришёл к выводу о «скором возникновении» проблемы объединения Германии [516]. О том, что вопрос об объединении Германии возник «раньше» 1987 г., утверждал А.Н. Яковлев [517].
По свидетельству Ханса Модрова, впервые он понял, что в руководстве СССР рассматривается такая возможность весной 1986 г. «На одной из конференций в советском МИДе 28 мая 1986 г. Горбачёв и Шеварднадзе впервые намекнули на то, что объединение двух немецких государств не является для них немыслимым» [518].
«Эта точка зрения, - пишет X. Модров, - позднее неоднократно обсуждалась в узком кругу в ЦК и Министерстве иностранных дел, в котором чаще всего, в силу особых отношений с Германией, можно было встретить Шахназарова, Фалина, Фёдорова, Мартынова, Богомолова и Бондаренко. И здесь наличествовали две линии: одни считали объединение логичным, естественным и неизбежным, другие ни в коем случае не хотели раскачивать статус - кво» [519].
Как отмечает А.С. Черняев, следя за обсуждением проблемы «общеевропейского дома», он пришёл к выводу, что в руководстве партии назревает осознание неизбежности объединения Германии, и накануне XXVII съезда КПСС предложил М.С. Горбачёву обозначить эту проблему в своём отче гном докладе [520].
На основании приведённых фактов можно утверждать, что ко времени встречи в Рейкьявике новый генсек был готов к обсуждению тех проблем, которые вытекали из договорённости о необходимости превращения НАТО и ОВД из военных в политические организации.
Позднее, в 1988 г., среди латвийской оппозиции появились сведения, что «в Рейкьявике состоялось соглашение между державами, в которое в той или иной форме был включён не только вопрос о Восточной Европе, но и о Балтии» [521].
По свидетельству бывшего председателя КГБ Эстонии, генерала К.Е. Кортелайнена, в 1986 г. возглавляемый им комитет получил агентурную информацию, что в Рейкьявике главы США и СССР обсуждали судьбу Прибалтики. Причём «Горбачёв обещал американскому президенту», что не будет «мешать прибалтийским националистам» и даст «возможность этим республикам отделиться». «Это сообщение было передано в Москву, но, видимо, за пределы площади Дзержинского так и не вышло». А кому В.М. Чебриков мог его представить? [522]
Свидетельство К.Е. Кортелайнена кажется невероятным. Однако оно перекликается с другими фактами.
Лётом 1986 г. в Прибалтике возникла группа «Хельсинки - 86», которая 6 июля обратилась к М.С. Горбачёву с предложением - позволить латышам самим решить: быть или не быть им в составе СССР [523].
Тогда же, в августе - сентябре 1986 г., В.М. Фалин представил в ЦК КПСС записку о необходимости юридической оценки секретных протоколов к договору 1939 г. между СССР и Германией. Анализируя «положение в Прибалтике», автор характеризовал его как тревожное (хотя ничего тревожного тогда в Прибалтике ещё не было) и доказывал необходимость принципиального изменения советской политики в отношении этого региона.
Что же предлагал Валентин Михайлович для стабилизации положения в Прибалтике?
«Записка напоминала, что советская сторона так и не набралась мужества и ума сказать правду, в частности, о секретных протоколах к договорам 1939 года с Германией. Предлагалось не плыть по течению, а, не теряя времени, проставить точки над чтобы, насколько ещё возможно, овладеть инициативой». Речь шла о правовой оценке этих документов [524].
Валентин Михайлович умный человек. Поэтому трудно поверить, будто бы он не понимал, что вынесение вопроса об этих протоколах на всеобщее обсуждение должно было не стабилизировать, а лишь накалить обстановку, причём не только в Прибалтике, но и Западной Белоруссии, Западной Украине и Молдавии. А признание этих протоколов незаконными открывало возможность постановки вопроса о незаконности включения названных территорий в состав СССР.
О том, что подобная записка появилась неслучайно, свидетельствует советско - американская конференция, состоявшаяся за месяц до Рейкьявика, 15 сентября 1986 г., под Ригой - в Юрмале [525].
Инициаторами конференции были Нью - Йоркский центр, Фонд Эйзенхауэра и некоторые другие американские организации, устраивающие регулярные собеседования в США на берегах озера Чотокуа. Лётом 1985 г. на эту встречу, посвящённую советско - американским отношениям, были приглашены представители СССР, после чего советский комитет общества «Дружба» предложил провести следующую встречу в Юрмале [526].
Проведение её в СССР можно понять как шаг на пути сближения с США, труднее объяснить выбор названного места. Дело в том, что в США довольно влиятельное положение занимали те силы, которые на протяжении всей «холодной войны» не признавали включения прибалтийских республик в состав СССР. Даже после хельсинского соглашения, объявившего о незыблемости послевоенных границ.
В связи с этим необходимо было учитывать, что эти силы могут использовать данную встречу, чтобы привлечь внимание к проблеме Прибалтики. Неужели Международный отдел ЦК КПСС, возглавляемый А.Ф. Добрыниным, МИД, возглавляемый Э.А. Шеварднадзе, и Е.К. Лигачёв, курировавший в ЦК КПСС не только идеологию, но и национальную политику, не понимали этого?
Между тем то, чего следовало опасаться, произошло. Выступивший на этой конференции американский дипломат Д. Мэтлок не только начал свою речь по - латышски, хотя в зале сидели не только латыши, но и специально подчеркнул, «что Соединённые Штаты никогда не признавали включения Прибалтийских стран - Латвии, Литвы и Эстонии - в Советский Союз» [527].
Как пишет Ревекка Метлок, выступление её мужа имело особое значение, так как «на протяжении... четырёх лет... Джек был директором отдела по делам Советского Союза в Госдепартаменте, а также трёх с половиной лет... советником президента Рейгана по делам Европы и Советского Союза в Совете Безопасности» [528].
Но самое главное заключается в другом.
Из множества выступлений на этой конференции советское телевидение сочло необходимым протранслировать именно выступление Д. Мэтлока, а из его выступления выбрало ту его часть, которая касалась Прибалтики. «Эта речь, - пишет профессор Брокского университета из Канады Ю. Дрейфельдс, - транслировалась на всю Латвию» [529]. Жена Д. Мэтлока утверждает, что «его речь транслировали не только в Латвии, но и по всему Советскому Союзу» [530].
Оценивая значение этого факта, Ревекка Мэтлок пишет: «Для латышей это было началом их борьбы за отделение от Советского Союза» [531].
Но тогда получается, что сигнал к началу такой борьбы был дан осенью 1986 г. по советскому телевидению!
Такого же мнения на этот счёт придерживается бывший заместитель председателя КГБ Латвийской СССР Я. Труминьш. Касаясь в одном из своих выступлений проблемы зарождения движения за независимость Латвии («Атмоды»), он заявил: «Если говорить об истоках «Атмоды» в Латвии, то, по - моему, первым серьёзным шагом была проходившая в Юрмале в 1986 г. конференция представителей общественности СССР и США» [532].
Появление записки В.М. Фалина и юрмальский эпизод придают убедительность свидетельству К.Е. Кортелайнена. Но тогда получается, что в Рейкьявике действительно могла затрагиваться судьба СССР и, вполне возможно, М.С. Горбачёвым были даны Р. Рейгану какие - то авансы на этот счёт. Касались ли они только Прибалтики или же речь шла и о других республиках, мы пока не знаем.
О том, что в Рейкьявике обсуждались не только проблемы разоружения, свидетельствуют воспоминания И.Г. Земцова, который в то время жил в Израиле и продолжал играть роль неофициального посредника между Москвой и Тель - Авивом. По его утверждению, среди прочих проблем в Рейкьявике рассматривался вопрос о выезде евреев из СССР. «Советским гражданам, - пишет И.Г. Земцов, - не следовало знать, что их руководители предлагали американскому президенту сделку - разрешить эмиграцию в обмен на отказ от СОИ» [533].
Как утверждает Р. И. Косолапов, по имеющимся у него сведениям, в Рейкьявике М.С. Горбачёв познакомил Р. Рейгана со своим планом перестройки, который, однако, показался Р. Рейгану настолько невероятным, что он не поверил советскому лидеру и решил, что таким образом его пытаются обмануть [534].
Рискну высказать предположение: именно за это М.С. Горбачёв требовал от США отказа от СОИ, понимая, что это блеф и отказ от него не наносит Соединённым Штатам никакого ущерба, а ему даст уникальную козырную каргу для оправдания капитуляции на мировой арене и радикальных перемен внутри страны.
Если принять эту версию, станет понятно и то, почему после последней встречи с Р. Рейганом у М.С. Горбачёва было лицо человека, который потерял всё, и то, почему едва не заплакал от обиды Э.А. Шеварднадзе, и то, почему появились слёзы радости на глазах Раисы Максимовны, когда М.С. Горбачёв назвал на пресс - конференции эту провальную встречу прорывом, и то. почему М.С. Горбачёв позднее охарактеризовал встречу в Рейкьявике как драму, сопоставимую с Чернобылем, и то, почему на Западе Рейкьявик сравнили с Каноссой, и то, почему позднее в Рейкьявике, а не в Женеве и не на Мальте был поставлен монумент в честь окончания «холодной войны».
Если принять эту версию, становятся понятными следующие заявления М.С. Горбачёва: «На той встрече в верхах, - зашли так далеко, что обратно уже повернуть было нельзя» [535].