Тайна хлебопоставок

Тайна хлебопоставок

Не посмотреть ли нам, наконец, что говорят столь тщательно неупоминаемые документы?

А документы говорят грустное: «житница СССР» не справлялась с минимальными хлебопоставками. 7 января 1933 года Политбюро приняло постановление об очередном уменьшении плана хлебозаготовок на Украине.

«65/45 — О плане хлебозаготовок:

1). Уменьшить план хлебозаготовок из урожая 1932 г. на 28 млн пудов.

2). В соответствии с п. 1 постановления утвердить, как окончательный, подлежащий безусловному и полному выполнению годовой план хлебозаготовок (без гарнца):

… Украина — 280 млн пудов»[83].

Впрочем, как мы увидим, это была не последняя корректировка..

В постановлении ЦК ВКП(б) от 24 января 1933 г. об итогах хлебозаготовок на Украине сказано, что партийная организация Украины не справилась с возложенной на неё задачей по организации хлебозаготовок и выполнением плана хлебосдачи, несмотря на троекратное сокращение и без того сокращенного плана[84].

Итак, 280 млн пудов. Много это или мало?

В начале 30-х годов украинские хлебопоставки и валовый сбор находились в следующем соотношении[85]:

Из данной таблицы видно, что план хлебопоставок 1932 года был в конце концов скорректирован до такой степени, что зерна на селе осталось ровно столько же, сколько и в 1931 году. Кроме того, из этой таблицы видно, что в 1931 году зерна на селе осталось ровно столько же, сколько и в 1932 году, — но весной 1932 года никакого «голодомора» не было! Наконец, из нее же видно, что «зверские» хлебозаготовки изъяли у крестьян менее 30 % урожая.

Может быть, здесь приводятся фальсифицированные данные? Давайте сверим. В 2001 году вышел в свет сборник комитета статистики Украины, который уже в силу года издания никак не мог приукрашивать общую картину. Согласно ему, в 1932 году в УССР валовый сбор зерновых культур составил 146 571 тыс. центнеров[86], или примерно 916,7 млн пудов. Эта цифра совпадает и со статистическим справочником 1939 года[87]. А объем хлебопоставок определен Постановлением Политбюро. Опять, что ли, вместе с официальными распоряжениями рассылали тайные инструкции, настолько засекреченные, что в документах того времени и следа не осталось?[88]

Простой подсчет показывает, что после хлебозаготовок в республике должно было остаться 636 млн пудов хлеба, или примерно 21 пуд на человека, что почти вдвое превышает физиологическую норму, установленную во время Гражданской войны (12 пудов хлеба и пуд крупы).

Если тупо поделить количество зерна на численность населения, то получится примерно по 900 г зерна в день. (На самом деле — еще больше, потому что часть сданного государству хлеба была израсходована на питание жителей украинских же городов.)

При переработке зерна, в зависимости от его качества и влажности, получается приблизительно 78–83 % муки. Во время выпечки с добавлением в муку воды, соли и дрожжей выход хлеба получается в среднем на 35 % больше веса исходных продуктов[89]. Применяя эти расчеты, мы получим, что из 900 г зерна можно испечь около 970 г хлеба — грубо говоря, килограмм. Во время Великой Отечественной войны на рабочую карточку давали не более 800 грамм хлеба (а других продуктов — несравненно меньше, чем имелось в украинской деревне), и люди на таком питании жили и работали годами. Вспомним из Брокгауза и Ефрона, что «в России 14 пудов в год (чуть более 600 граммов в день) были признаны достаточными для продовольствия души в течение года». Правда, надо не забывать еще и то, что значительная часть зерна шла на корм скоту. Но, в любом случае — чтобы выполнить утвержденный Москвой план хлебопоставок, отнюдь не требовалось выгребать зерно «под метелку».

Возьмем еще один источник, на сей раз данные московских архивов. Там картина куда более впечатляющая, потому что выясняется, что мы не учли фуражное зерно! Оказывается, крестьянин вовсе не обязан был делиться хлебом с лошадьми и коровами.

По данным Госплана УССР[90], посевная площадь на Украине в 1932 году составила 29 689 тысяч га, в т. ч. зерновых 20 254 тысячи. Валовый сбор зерновых с этих площадей в 1932 году составил 226 700 тысяч центнеров, в том числе:

Рожь и пшеница — 135 300

Крупяные и бобовые — 14 100

Фуражные — 72 500

Сумма первых двух цифр равняется 149 400 тысячам центнеров. Это на 2800 тыс. центнеров больше, чем указано в справочнике Государственного комитета статистики Украины — погрешность в 2 % не является погрешностью даже сейчас, в век компьютеров, не говоря уже о тех временах. То есть валовый сбор зерна в справочнике, оказывается, приводится без учета зернофуражных культур, идущих на корм скоту. На Украине это, в основном, кукуруза, овес, ячмень. Это не сено, которое человек ни при каких обстоятельствах есть не будет. Скот можно кормить пшеницей, а человек, если понадобится, может есть овес или кукурузу.

Хватало ли фуражных культур для скота? Не будем считать точно, просто оценим.

Вот данные по УССР о численности скота (в тыс. голов) по состоянию на 1 февраля 1932 г.

Численность скота (тыс. голов) на 1 февраля 1932 г.[91]

(Любопытно: у колхозников крупного рогатого скота почти в 2 раза больше, чем в колхозах, а у единоличников почти столько же, сколько в колхозах. Это при том обстоятельстве, что коллективизация крестьянских хозяйств на Украине в 1932 году составляла 69 %[92]. Вот и еще одна сказка обрушилась — о том, как у крестьян забирали в колхоз последнюю корову.)

К лету численность скота еще увеличилась — но, впрочем, оставим эту цифру, на порядок величины разница не влияет. По нормам продразверстки 1918 года положено было оставлять 18 пудов зерна на рабочую лошадь, 9 — на одну голову крупного рогатого скота, 3 — мелкого. Птицей, думаем, в нашем подсчете можно пренебречь.

Итак, округляя численность скота до 500 тыс. голов, получим: для прокорма лошадей требовалось 63 млн пудов зерна, коров — 45 млн, мелкого скота — 15 млн, а всего — 125 млн пудов. Между тем фуражных культур было собрано, как мы уже говорили, 451 млн пудов, или в три раза больше. То есть и скот-то не только пасть не мог, но, при необходимости, и с хозяином бы поделился без ущерба для живого веса!

Теперь понятно, почему в 1933 году так долго не предпринимали никаких мер помощи голодающим. Потому что мы вот тоже никак в толк не возьмем — откуда при таких показателях взялся голод?

* * *

Так что же — получается, что голода не было? Но ведь пишет же начальник Днепропетровского облотдела ГПУ 5 марта 1933 года:

«В настоящее время нами проводится работа по определению точных размеров голода. По предварительным итогам этой работы выясняется нижеследующее: всего по данным 35 районов, где райаппаратами ГПУ проверка в основном проведена, поражено 336 сельсоветов: голодает 6436 семей, в них 16 211 чел. имеют на почве голода признаки опухания; 1,7 тыс. человек умерло от голода… Кроме приведенных выше сведений, поступили еще непроверенные данные… по 5 районам, помимо указанных 35, о том, что там голодает 855 семей, в них 2494 чел. имеют признаки опухания и 144 чел. умерли от голода… Наконец, имеющиеся отдельные донесения, не поддающиеся суммированию, указывают на то, что факты голода и недоедания имеются и по остальным районам области…»[93]

Что-то мы окончательно запутались. Голод, безусловно, был, но какой-то он неуловимый: в каких масштабах, а главное — по каким причинам, совершенно непонятно.

Есть, впрочем, еще одна версия, которую выдвинул все тот же Назар Назаров. Она полностью отражена в названии его статьи: «Голод как результат системного кризиса в сельском хозяйстве».

Спорить с этим названием трудно. Любой голод означает, что хозяйство находится в кризисе, — потому что не находящееся в кризисе хозяйство имеет страховые запасы на случай неурожая и других прискорбных обстоятельств. Внешнее выражение кризиса автор тоже показывает четко — все же он специалист по сельскому хозяйству и видит много такого, что не видно кабинетному горожанину.

«Сельскохозяйственное производство в СССР было просто запрограммировано на:

1. Резкие колебания урожайности в зависимости от погодных условий (из-за низкой агротехники и отсталости агроприемов, а также за счет монокультуры и высокого процента яровых зерновых).

2. Увеличение засоренности полей (причины те же, плюс за счет распашки залежей и целины, при этом дополнительно через посевной материал и агрегаты шло засорение возделанных полей).

3. Массовое развитие вредителей и болезней (монокультура и низкая агротехника).

4. Вспышки массового размножения грызунов, особенно в лесостепных и степных районах (монокультура и бесхозяйственность — нарушение сроков уборки и условий хранения).

5. Нарастание „утомления почв“ и падение почвенного плодородия.

В конечном итоге — резкое колебание урожайности и валового сбора сельскохозяйственных культур вообще и зерновых в частности. То есть вопрос стоял не в том, будет кризис или нет, а в том — когда „грянет“, когда сработает весь комплекс накопившихся проблем».

А вот что касается причин кризиса, его природы — тут уважаемый автор оказался в плену целого комплекса самых разнообразных мифов — «демократических», коммунистических… в общем, всяких!

«Прежде всего, нужно отметить, что в первые годы, после Октября 1917 года, Советское правительство сельскохозяйственным производством занималось по остаточному принципу (именно этим объясняется то, что в земельных органах до начала 1930-х годов, вплоть до Наркомзема, в большинстве случаев остались те же специалисты, которые там работали и до революции). Во главу угла ставились, прежде всего, вопросы снабжения продовольствием городов и армии, а само производство не интересовало (это и понятно — не до того было в то время, на повестке дня остро стояли другие вопросы). Фактически, взаимодействие органов власти с сельскохозяйственными производителями сводилось к нехитрой формуле — мы вам дали землю и волю — теперь работайте сами и не забывайте платить налоги. Кстати, об этом же говорит факт сравнительно позднего выделения земельных институций в качестве наркомата. Вопрос о сельскохозяйственном производстве встал позже, в связи с обеспечением индустриализации и внешней торговли».

На самом деле большевистское правительство было озабочено вопросами сельскохозяйственного производства с момента принятия декрета о земле[94]. Уже в первых земельных законодательных актах были определены льготы тем видам сельхозпредприятий, которые власть считала перспективными, — и это в условиях тяжелейшей войны и полной неопределенности будущего и власти, и державы! Другое дело, что крестьянству, воплотившему свою давнюю мечту — выжить помещиков и получить их землю, — нужно было время, чтобы насладиться исполнением мечты и понять, что лучше-то не стало! А что касается дореволюционных чиновников — то до начала 30-х годов ими были переполнены все наркоматы. Других-то не было! Многие, кстати, успешно работали и далее.

«С другой стороны, были разрушены крупные земельные хозяйства как принадлежавшие помещикам „мироедам“, как раз и обеспечивавшие Российскую империю товарным зерном. Землю, понятное дело, при этом поделили между крестьянами».

Не «поделили между крестьянами», а крестьяне поделили между собой. И произошло это еще до прихода большевиков к власти. Они-то как раз пытались спасти остатки крупных хозяйств — но почти всегда безуспешно.

«Что получилось — отсутствие управляющей роли правительственных органов над производством при жесточайшем решении вопросов с хлебозаготовками и сельскохозяйственными налогами. При этом подавляющее большинство крестьянских хозяйств вернулось к традиционным способам ведения хозяйств и распространило данный опыт и на земли бывших крупных сельскохозяйственных производств, в которых новшества все-таки вводились. Напомним, что в крестьянских хозяйствах в то время использовалось трехполье. Да-да, вот такое вот было отставание, хотя одной из причин были малые размеры единоличных хозяйств, в которых на полноценный севооборот не разгонишься. Кстати, данные методы совсем не требовали внедрения передовой агротехники, что еще более усугубилось традиционным консерватизмом сельскохозяйственных работников».

Этот абзац содержит редкий градус мифологичности. Управляющей роли правительства над производством в России не существовало с момента ограничения барщины, то есть со времен Павла Первого. После него правительство в вопросы производства не лезло — да и раньше тоже.

Что касается хлебозаготовок и сельхозналогов, то большевики как раз решали этот вопрос мягко, гораздо мягче, чем это было принято в других странах. Едва ли можно найти страну, где освобождено от налогов от 20 до 25 % сельского населения. Что же касается хлебозаготовок, то ни одно нормальное правительство не допустило бы того безобразия, которое творилось у нас в этой области в 20-е годы.

Далее: большинство крестьянских хозяйств никак не могло вернуться к традиционному земледелию по той очевидной причине, что никуда от него не уходило. Вот трехполье и вправду было, а передовой агротехники не было, это так… Какая уж там передовая агротехника, если землю русский крестьянин обрабатывал так же, как и во времена Киевской Руси!

«Получается ситуация, когда традиционный способ ведения хозяйства на малых площадях натолкнулся на жесткие требования хлебозаготовок, что автоматически привело к крестьянским волнениям и восстаниям».

К крестьянским волнениям и восстаниям привел отнюдь не этот конфликт, а совсем другой: когда высокие цены на хлебном рынке в военное время натолкнулись на запрет свободной хлеботорговли. Вот уж способ хозяйствования был тут совершенно ни при чем! И, кстати, добрая половина крестьян в этих восстаниях выступила на стороне власти. А иначе как бы большевики смогли победить в крестьянской стране?

«Понятное дело, что эти восстания были крайне жестко и оперативно подавлены (Ага! Два года телепались и кончили всеобщей амнистией! — Авт.), а вопрос хлебозаготовок опять встал перед аграриями во всей своей остроте. То есть власть поставила перед крестьянами выбор — либо увеличивай валовой сбор, либо будет тебе „очень плохо“».

На самом деле этого вопроса вообще не стояло. Согласно декретам, хлебозаготовки во время войны распространялись только на излишки. В хозяйстве оставляли зерно согласно нормам на людей и скот, а что сверх того, заготавливали по государственным ценам. Вот когда после войны эту систему отменили и ввели денежный налог — тогда-то и началась «острота вопроса»! Но хлебозаготовки тут были, опять-таки, не при чем.

«…Что автоматически порождало несколько простейших путей решения. Либо расширение пахотного клина, однако без соответствующей техники и при единоличном хозяйстве его решить было невозможно (возможно, и даже поднимали — но зачем?! Все прекрасно понимали, что проблема не в земле, а в ее продуктивности. — Авт.). Либо определенным выходом была монокультура (а разве трехполье предполагает что-то другое? — Авт.). Либо — объединение индивидуальных хозяйств. Однако в первое время нарождающиеся сельскохозяйственные коммуны и кооперация вопрос не решали, поскольку были малочисленными и, что более важно, производство в них строилось по тем же принципам, что и индивидуальные хозяйства — ну не умели по-другому…

При этом следует отметить, что в зерновом клине преобладали яровые культуры, поскольку их агротехника была наиболее простой и наименее затратной для индивидуальных крестьянских хозяйств. Более того, годы Первой мировой и Гражданской войн привели к тому, что часть земель было на какое-то время заброшена. Частично эти земли были подняты, но проблема все равно оставалась.

И вот в таких условиях „грянул НЭП“. То есть, мало того, что сельскохозяйственное производство в первые годы Советской власти жило в автономном режиме и, фактически, государством не определялось и не регулировалось. Мало того, что государство поставило аграриев в очень жесткие рамки политикой хлебозаготовок. После всего этого, государство поставило себя в прямую зависимость от сельскохозяйственных производителей, сняв все ограничительные и регулирующие рамки в сфере производства».

А, простите, с какой стати государство должно было оставлять эти «рамки» после окончания войны? Хлебная монополия, продразверстка, нормированное потребление — все это не большевистские выдумки, это обычные, стандартные меры военного времени. Кончилась война — кончились и меры. Никто, кроме вдохновенных двадцатилетних мальчиков из сельских комячеек, и не собирался распространять их на мирное время.

«И в этой связи следует вспомнить, что большая часть основных зерновых районов СССР находится в зоне рискованного земледелия. Малейшие колебания метеорологических условий приводят к падению урожайности и, как результат, голоду.

Что, собственно говоря, произошло. Когда пишут, что НЭП накормил страну, то выдают желаемое за действительное. Да, НЭП кормил страну, но только при наличии благоприятных метеоусловий. При неблагоприятных условиях продовольственный рынок автоматически должен был замирать, а цены должны были расти».

При благоприятных условиях, впрочем, происходило то же самое. НЭП накормил страну не более, чем «либерализация цен» в 90-е годы. Он «кормил» тех, у кого были деньги, чтобы ходить на рынок. Что касается страны — она по-прежнему голодала.

«Дополнительным усугубляющим фактором было то, что зерно являлось стратегическим продуктом. СССР просто больше нечего было предложить на внешнем рынке. Это прекрасно понимали за рубежом, поэтому и диктовали свои условия, которые советское правительство вынуждено было принимать».

Об этом мы уже говорили чуть выше — насчет внешнего рынка. А единственным условием, которое нам диктовали, была квота на экспорт, как раз не стимулирующая, а ограничивающая вывоз зерна.

«Здесь нужно отметить, что рассуждения о „безграмотной“ сельской бедноте и „образованных“ кулаках появляются исключительно от невладения ситуацией и незнания положения в сельскохозяйственном производстве в то время, либо при перенесении современных реалий в прошлое. На самом деле способы ведения хозяйства были абсолютно одинаковыми для всех крестьянских хозяйств. При этом „кулаком“ становился тот, у кого складывались благоприятные условия — либо земельный участок был большего размера или в более благоприятных условиях, либо была большая семья с взрослыми мужчинами — большое количество работников. Ранее, в общине эти вопросы регулировались, однако в нашем случае этот регулятор напрочь отсутствовал. Более того, если хозяин выбивался в „кулаки“ — это еще не гарантировало ему „светлое кулаческое будущее“, поскольку любой скачок погодных условий, либо, например, желание взрослых детей жить „своим умом“, приводили к разорению. Но вот НЭП создал еще одну категорию „кулаков“, которые наживались за счет хлебных спекуляций (в самом широком понимании). И эти хозяева были, по сути, не производителями, а торговцами. И вот именно этот факт вызывал наибольшее озлобление как соседей, так и руководства (последнее вообще часто мало смыслило в производственных вопросах и училось „на ходу“)».

Ну, вот это чисто мифологическое представление о кулаке — кроме, разве что, хлебных спекуляций. Хлеботорговля, конечно, вызывала озлобление руководства, вплоть до применения Уголовного Кодекса, но основные причины неладов кулаков как с властью, так и с односельчанами были совсем другие…

А вот приведенные в начале пять пунктов — святая правда. Только дело в том, что они далеко не первые в списке. Да и кризис уже грянул, причем давно. К моменту начала коллективизации российское сельское хозяйство находилось в нем уже, самое меньшее, сорок лет, о чем свидетельствует приведенная нами хроника голода в России. Вызвала кризис далеко не коллективизация, и вообще не большевистская политика, а причины гораздо более отдаленные. Более того: пресловутый «голодомор» стал последним массовым голодом в истории страны[95]. Вот пока большевики не разрушили своей коллективизацией сельское хозяйство — народ голодал с мрачной регулярностью, а как только разрушили — так и перестал. Может, его и надо было… того, а… такое сельское хозяйство, а?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.