Фриц и ходики бабушки Насти

Фриц и ходики бабушки Насти

— Гутен так, матка! — здоровается с бабушкой Фриц и ставит на лавку ведро с водой.

— Гутен, гутен, — улыбается бабушка. — А я и думаю: куда это внучек с ведром стреканул? А оно вон что, оказывается… Ну, дак это и есть твой немец?

— Да, бабулечка, это Фриц.

— Да все они фрицы… А звать его как?

— Так и звать его — Фриц!

Фриц глядит на бабушку Настю и кивает головой.

— Он не просто Фриц, — поясняет Валерик, — а Фриц Мюллер.

— Вон оно что. Ну, Мюллер, дак и Мюллер! Спасибо, что водичку принес. А то дитенок мой когда еще наносит бидончиком, помощничек мой.

И неожиданно замечает сходство в лицах Фрица и Валерика: «Ах ты, Боже ж Ты мой, Боже! Вот тебе и знакомый! Как две капли воды!.. Пресвятая Богородица! Разве бывает такое! — шепчет себе под нос бабушка, словно молитву читает. — Ай- яй- яй…»

Справившись с удивлением, наливает в кружки компот Валерику и Фрицу:

— Угости-ка вот товарища узваром. Да и сам хлебни.

И хлеба ломтик, аккуратно отрезанный, немцу подает:

— На-ка вот. С хлебцем оно сытней.

— Найн, найн, матка, — отстраняет Фриц бабушкину руку с хлебом. — Клеб найн. Нам кармешка гут.

— Вас хорошо кормят да, Фриц? — уточняет Валерик.

Фриц кивает головой, отхлебывая из кружки узвар:

— Кармешка луче.

— А нас никто не кормит. Мы сами едим…

— Ну, лучше, дак и лучше, — поджимает бабушка губы, и кусочек хлеба под салфетку убирает.

А Фриц с интересом бабушкину комнату оглядывает, и на ходиках старых взгляд его замирает. Глаза переводит на гирю в виде шишки еловой, на которой подвешены ножницы и зеленая гильза от патрона винтовочного с торчащим гвоздем из нее:

— Матка, матка!

— А, часы! Известно, что надо ремонтировать, да где мастера взять…

— А Фриц — мастер! Правда, Фриц? Отремонтируй бабушке часы!

Фриц улыбается и кивает головой.

— Молодец, Фриц! Они хорошие, только идут не туда! А ты, бабулечка, не бойся, он отремонтирует! Он же мастер мировенский!

— Ну, раз мастер, дак и делает нихай, — соглашается бабушка с легкостью, удивившей Валерика. — Знаю, что отладит.

— Откуда ты знаешь, бабуля?

— Ну, дак видно ж… Да и тебе больно хочется.

— Хочется, бабулечка! Знаешь, как хочется!

— Покажи ему наш инструмент. Там кусачки хорошие, что монтер оставил, как подарок. Может, что и сгодится…

Хоть и заметила бабушка, с какой бесцеремонностью уверенной Фриц снял со стены часы, отцепил маятник и гирю с довесками, а с тревогой справилась не сразу. Доверила немцу, а ревность, как за дитя свое родное, в руки чужие попавшее, не покидала ее, пока Фриц колдовал над часами. На переднике руки сцепив, в немом изумлении замерла, за руками немца наблюдая. Не понимая его действий, она все же чувствовала, что немец делает именно то, что часам ее надо сделать. И только вскрикнула нежданно: «Ой, Боже ж Ты мой!», когда Фриц неожиданно быстро сунул палец в лампадку, что теплилась перед иконой, и что-то смазал в часах.

— Ничиво, матка, — успокоил он бабушку. Собрал часы, заправил цепочку с гирей без довесков прежних, повесил ходики на место и маятник качнул.

Часы пошли размеренно и четко.

— Алес гут, матка.

— Дай тебе, Господи, здоровья, сынок, — с тихой радостью вздохнула бабушка. — Да сохранит тебя Царица Небесная от всяких бед. И я помолюсь, чтоб домой ты пришел невредимым… Такие ж руки золотые сгодятся всюду!

Но Валеркина радость была настолько большой и высокой, что сказать ничего не мог из того, что хотелось. А все потому, что слезинки мешали, в глазах заблестевшие, и в горле мешало что-то. И все ж прошептал:

— Вот видишь, бабулечка?..

Ничего не ответила бабушка Настя, а лишь напоследок спросила у Фрица:

— Дома кто-нибудь есть из живых?

Фриц плечами пожал:

— Письмо нет…

— Батюшка Сталин, Бог даст, скоро домой вас отпустит. Там и отыщешь своих, если война не побила. И то хорошо, что хоть сам уцелел. А домой, видно, хочется незнамо как!

Фриц головой покивал.

— Жалеешь, наверно, что с Гитлерюгой связался?

Фриц ничего не ответил, а только в сторону глянул с усмешкой лукавой.

Бабушка поняла это по-своему:

— Эва, ты как! Мало, выходит, в колодках тут шлындаешь! Вон в каком рубище ходишь рабом подневольным, и все тебе мало… Ну, гляди, дорогой, под Богом Всевышним ходишь…

И на Фрица глянула, как на непонятое что-то и чужеродное.

Когда вышли они, бабушка взглядом их провожала с крылечка барачного, пока за кустами сирени не скрылись:

— У немца этого так и осталась походка солдатская. Не гляди, что в плену столько лет шкандыбает в колодках, а форс соблюдает! Согнулся вот только.

И спросила Валерика вечером:

— Мамка видела немца твого?

— Видела. Я показывал.

— Да что ты говоришь! — удивилась она. — И что ж она?

— Плакала очень, — не сразу ответил Валерик. — Ночью… А Фриц все равно оставаться не хочет.

— Дак не видел же мамку твою, вот и не хочет!

«Да видел он мамку! Все равно он не хочет!»

— А ты бы взял и показал бы им друг друга! Глядишь, и остался бы немец, как миленький… Хотя как же останется он, когда родина вон его где!.. Да и мамка твоя не пойдет за него… Что я, баб своих русских не знаю?

Бабушка это сказала и замолчала. И тишина навалилась звенящая, а в тишине этой ходики шли не сбиваясь. Напоминали они теперь бабушке Фрица с походкой солдатской и какой-то ухмылкой лукавой.