Письма из Фатерланд
Письма из Фатерланд
— Фриц, а почему Шварц читает Бергеру свое письмо? Одно и то же письмо. Прячутся за стену, и Шварц читает шепотом, а Бергер слушает и вздыхает, будто это ему написано. Он даже плачет тихонько, когда Шварц письмо читает вон того немца седого о его детях, седому пишет кто-то.
— То Иоганн из Кюстрина.
И Фриц рассказал, как сумел, что дети Иоганна нашлись, а фрау поляки убили палками, когда немцев выгоняли из Польши… Фрау взяла в детскую коляску больше вещей, чем разрешили поляки.
— Вот собаки! И что теперь будет полякам? Расстреляют?
Фриц усмехнулся одной половинкой лица и неразговорчивым сделался, монотонными ударами кирочки сбивая раствор с кирпича, а Валерик стал глазами искать Иоганна.
Ему жаль Иоганна задумчиво-тихого. На Валеркин «гутен так» Иоганн по-русски отвечает с присущей ему тихой вежливостью:
— Здравствуй, сынок.
Его письмо о гибели жены и детях так зачитали, что оно на изгибах протерлось, но Иоганн обклеил изгибы бумажкой прозрачной и снова пошло письмо ходить среди немцев, о правде жестокой рассказывая.
Несколько строчек в письме затушевано было цензурой, но не очень старательно, и немцы сумели прочесть. И теперь знали все, что в замаранных строчках написано было о том, как поляки изгоняли немцев (женщин, стариков и детей) из земель, захваченных Германией по Одеру и Нейсе. Как выгоняли немцев из Кюстрина, снова ставшего польским Кюстшином.
Изгоняли палками с жестокостью мстительной.
Письмо, кем-то написанное от имени детей, потрясло Иоганна. Он стал задумчиво-тихим, неразговорчивым, переживая горе свое в одиночестве тихом. Начал, было, курить, но Бергер его одернул:
— Зачем здоровье убиваешь, Иоганн? Ты хочешь, наверно, чтоб детей твоих Сталин воспитывал!
Ничего не ответил тогда Иоганн, но бросил курить. И Бергера как-то спросил:
— Как ты думаешь, Отто, они убивали ее на глазах у детей?
Бергер не знал, что на это ответить, и только плечами пожал.
Иоганн и не ждал ответа, опираясь на лом, он был устремлен глазами в даль руин и видел сейчас в своем воображении, как разъяренные «недочеловеки» убивают палками его маленькую Эльзу на глазах у визжащих от страха детей.
И почему-то вспомнилась давняя просьба жены, когда он в письме сообщил, что за взятие Харькова награжден Железным крестом первого класса. Эльза просила: «Ты где-нибудь там, на Украине, земли кусочек какой-нибудь хороший подбери. Это нам пригодится для счастья».
А Кузьмич, когда Бергер письмо показал и передал содержание, заметил, почесав под фуражкой затылок:
— Удивляюсь, как наша цензура его пропустила. Письмо это жутко печалит, если ты правильно мне перевел.
— Перевел, перевел! — поддакнули немцы. — Гут перевел.
— Ну, и поляков надо понять. Когда-то и вы не цацкались с ними. Вот у вас и получилось: за что боролись, на то и напоролись. А русский плен, хоть и каторжный, да не ваш Бухенвальд или Освенцим. Так что не гневите Бога, ребята, когда вас тыкают мордой в ваше собственное говно.
Потупив глаза, в молчании хмуром немцы нехотя потянулись к рабочим местам. Не ожидали они от Кузьмича правды такой обнаженной.
— А Отто, письма чужие читает когда, то плачет. А из Дойчланд ему никто не пишет, — пожаловался Кузьмичу Валерик.
— Так до сих пор и не пишут? — насупился Кузьмич. — Дак, наверно, там нету в живых никого. Союзники Гамбург в пыль превратили, едри их в корень! А потерявших семью, как Бергер, в нашем лагере, наверно, половина. А сколько такого горя у нас! Не дай Бог.… А Фриц нашел своих?
— Еще не нашел.
— Дак там же искать, наверно, некому: одни бабы, старики да дети. А запросов мильоны! От каждого пленного, почитай…
Фриц, никогда не читавший на перекурах писем чужих, однажды бережно извлек из кармана нагрудного конвертик, склеенный из обложки тетрадки школьной с таблицей умножения, а из конвертика письмо, в гармошку сложенное и прозрачной бумажкой по изгибам проклеенное.
— А я видел, как Бергер читал письмо это самое с конвертиком синим, когда в траншее сидел, будто прятался от кого-то. Чужое письмо читал и плакал опять. Зачем плакал? — пожал плечами Валерик.
— Зачем плакал! Зачем плакал, — повторил Фриц, передразнивая Валерика. — Дас ист письмо красива девушка!
— Вот если б она прислала тебе!
— Ах, прислала тебе, прислала тебе! Нима «прислала тебе». Фрейлин Анна Мерингу прислала.
Используя свой небогатый русско-немецкий словарь, жесты и мимику, Фриц рассказал, как некоего Меринга Карла разыскала любимая девушка из Франкфурта-на-Одере и прислала это письмо с обещанием ждать его возвращения, чтоб за него выйти замуж.
Двадцатилетний унтер-офицер Меринг Карл Эрих собрал группу в 28 человек из немцев, австрийцев и одного американца и в декабре 45 года бежал с ними из руин, используя подвалы и проходы в заводских коммуникациях.
Через три месяца, где-то в середине марта 46 года, в лагерь доставили самого Меринга и двоих обер-ефрейторов: Пауля Фридриха Франца и Шрайбера Гельмута Отто. Они были как скелеты и плохо стояли на ногах. Задержанных провели перед строем лагеря и отправили, как было сказано, в лагерь другой, режимный. Судьба остальных из группы Меринга неизвестна.
А красивое и светлое письмо девушки Анны каким-то образом стало достоянием военнопленных лагеря.
— А зачем же они побежали зимой, когда нечего есть и мороз?
Фриц плечами пожал и развел руками, смиренно глянув на небо.
— Они до Германии не добежали, наверно, да, Фриц?
— Не добежали, — думая о своем, машинально ответил Фриц.
Он не признался Валерику, что Меринг звал его с собой. А когда увидел Меринга и тех двоих перед строем после их поимки, он благодарил Бога, что лишил его воли и смелости отважиться на побег.
Потеряв настроение, Фриц убрал письмо в карман.
— Ты не будешь читать его больше, да, Фриц?
— Будешь…
— И тебе не надоело одно и то же?
— Письмо Фатерланд надоело! — переспросил он шепотом. — Письмо майн либер Фатерланд надоело! О, братишка, елки-палки!
Без багажа переживаний по малости лет, мальчик не мог себе представить, что может испытывать военнопленный, держа в руках письмо! Пусть даже не свое, но письмо с далекой Родины, ставшей для невольников недосягаемо желанным.
Поникший Фриц ему не нравится, и Валерик в такие минуты пытается его растормошить своим новым вопросом или рассказом о том, что сейчас ему ближе:
— А мамка моя как садится читать письма папины с фронта, так сразу плаксивой становится. И улыбаться не может, хоть какую ей хохму рассказывай. Даже не хочет мороженого, когда в кино приходим.
И все другие печалятся тоже, когда письма с войны перечитывают. А бабушка Настя сказала, что в каждом солдатском письме, даже в самом геройском, душа истерзанная плачет по родным да по любимым… Фриц, а у тебя душа есть? Она тоже плачет, потому что истерзанная? Да, Фриц?
Фриц тюкает кирочкой машинально и, наверно, не видит ни кирочки, ни кирпича, потому, что глядит в никуда и молчит непривычно долго.
— Фриц, и ты бы послал запрос. Вот Бергер уже послал. Ему скоро ответ придет. Обрадуется Отто! Ты меня слышишь, Фриц?
— Отто запрос, запрос унд запрос, — тихо вздыхает Фриц. — Ответ нет, нет унд нет. Нигорошо.
— А может, там плохо искали! Вот на четвертый раз лучше пошарят, глядишь — и найдут! Я когда что потеряю, то ищу аккуратно: и за тумбочкой, и под кроватью. И нахожу обязательно. Даже то нахожу, чего никогда не искал… Фриц, у тебя сейчас треснет кирпич! Что ты тюкаешь в одно место!..
Фриц приходит в себя и, насупившись, молча работает.
— А другие ваши немцы переписывают письма чужие на длинные бумажки. Складывают их гармошкой и прячут в конвертики. И дают друг другу читать, как книгу. Они уже раз по сто читали эти письма и опять берут и читают, будто в первый раз…
Фриц в молчании кивает головой и понимающе вздыхает.
— Фриц, а вот другие читают газету, у кого нет писем своих, а ты не читаешь. Почему? Возьми и читай газету свою.
— То «Фрайес Дойчланд». «Фрайес Дойчланд» читай унд читай! — И по-немецки добавил: — Очень больно читать, когда нет тебя там.
— Ты вот бубнишь себе под нос, а мне не переводишь. Не честно так!.. Я тебе все говорю. Даже что думаю. Вот раньше я думал, что ты повыбрасывал письма свои…
— Ох, елки-палки, братишка! Письма Фатерланд повыбрасывал! — Фриц качает головой и на Валерика глядит непонимающе.
— А что тут такого? Я думал: еще пришлют!
— Нету пришлют! Нету читай! — показал он пустые ладони с досадой человека, обделенного главной радостью на чужбине — отсутствием вести из дома родного. — Ихь хабе кайне бриф! Письмо найн! Убиты?.. — пожимает плечами и в глубину руин невидяще смотрит.
— А ты оставайся у нас, если твои потерялись, — не зная, как утешить Фрица, предлагает Валерик. — У нас еще много развалин. Работай и работай себе…
— «Оставайся у нас», — подражает Валерику Фриц. — Развалин, развалин. Майн либер Дойчланд есть сама развалин, елки-палки!
Оба, недовольные друг другом, умолкают.
Близится полдень.
Немцы, как по команде, начинают выносить из руин кирпичи, добытые ими за первую половину рабочего дня.
С носилками добытых кирпичей подошли Бергер и Шварц.
— Отто, — обращается Валерик к Бергеру, — тебе скоро из Фатерланд придет большой ответ. От фрау Доры твоей придет. Вот будет здорово!
— Думаешь, что придет? — по лицу Бергера короткой улыбкой промелькнуло оживление. — О, майн Готт, братишка. Ты есть большой Веселишка! Ты есть Ванька-вставанька наш.
И голосом тихой печали сказал по-немецки, на небо взирая:
— Мои письма теперь облака, когда дует вествинд, ветер западный. Дует из Фатерланд. Облака — мои белые письма. Я читаю в них все, что хочу. Никому так не пишут, как мне…