Кому посвящены «Философические письма»?

Кому посвящены «Философические письма»?

Напечатанное в «Телескопе» «Философическое письмо» Чаадаева имело подзаголовок «К Г-же***». Знали ли современники, кто скрывался за этими тремя звездочками? Кто знал, кто предполагал, что знал, и ошибался, а кто не знал совсем. Герцен думал, будто письма Чаадаева обращены к Екатерине Гавриловне Левашевой, двоюродной сестре декабриста Якушкина, большому другу Чаадаева. Вскоре после окончания затворничества Чаадаев поселился во флигеле ее дома на Новой Басманной и прожил там больше двадцати лет — до своей смерти. Уже и Левашевой давно не было в живых, а Чаадаев и при новом хозяине остался верен своему одряхлевшему флигелю в глубине огромного сада, где «Басманского философа» посещали все знаменитости Европы и России, бывавшие в Москве или жившие в ней: Проспер Мериме, Н. В. Гоголь, Ференц Лист, Т. Н. Грановский, Гектор Берлиоз, маркиз де Кюстин, Пушкин и многие, многие другие.

Но через пять лет после смерти Чаадаева в журнале «Библиографические записки» появилась статья, анонимный автор которой делился своими воспоминаниями и утверждал, что, по его мнению, «Философические письма» Чаадаева адресованы «к жене М. Орлова, урожденной Раевской»[146].

Михаил Федорович Орлов в самом деле был близким другом Чаадаева. Жена Орлова — Екатерина Николаевна Раевская, сестра Марии Волконской, знала Чаадаева с юности и необычайно высоко ценила его уже тогда как «самого блистательного из всех молодых людей в Петербурге»[147]. Дружба их сохранилась до конца жизни.

Однако петербургский сенатор К. Н. Лебедев в своем дневнике 1836 года отметил: «Я читал письмо полковника Чаадаева (1829 г. декабря 1 день из Некрополя), писанное на французском к одной даме, княгине Зинаиде Волконской»[148].

Зинаиду Волконскую Чаадаев ценил как женщину талантливую и просвещенную, в ее салоне, где собирался цвет московского образованного круга, он был засегдатаем. Но «Философические письма» Чаадаева обращены не к Зинаиде Волконской.

Когда Чаадаев по возвращении своем из-за границы подолгу стал жить в имении тетки Алексеевском, соседями их там оказались два семейства — Норовы и Пановы. (И Алексеевское и Надеждино Норовых были расположены неподалеку от имения Вербилки владельцев фарфоровой фабрики Гарднеров.) В семействе Норовых один сын — Василий, декабрист — сидел в Петропавловской крепости, потом был сослан на Кавказ; второй — Абрам — впоследствии стал министром просвещения; сестра их Авдотья Норова сделалась приятельницей Чаадаева. С легкой руки М. И. Жихарева легенда о «романе» Чаадаева с Норовой — «девушкой», возле которой он завещал себя похоронить, стала достоянием «чаадаеведов». М. Гершензон пишет о «единственном его романе, романе одностороннем, без страсти и без интриги»[149]. А. Лебедев говорит, что к Чаадаеву пришла его «горькая и ненужная любовь», «может быть, он тоже как-то по-своему любил ее»[150].

Для М. Лемке все выглядит еще определеннее: «В это время (Чаадаев) полюбил Е. С. Норову... Несомненно, что смерть Норовой осталась не без влияния на продолжавшееся одиночество и умышленное удаление от общества Чаадаева»[151]. Все это не совсем справедливо. Норова умерла, когда Чаадаев давно уже (четыре года) отказался от своего уединенного образа жизни.

С Авдотьей Норовой Чаадаева связывала нежная дружба. Безответная любовь одинокой болезненной девушки трогала Чаадаева, но ее многочисленные письма к нему в Москву он оставлял без ответа. Экзальтация и чувствительность Авдотьи тяготили его, а попытки заботиться о нем (Авдотья варила для него вишневый сироп, вязала шерстяные чулки и мечтала узнать его любимый мармелад и варенье, чтобы приготовить их) вызывали смущение и тяготили его своей патриархальной простотой. Однако письма Авдотьи Чаадаев бережно сохранял, а ее ранняя смерть 3 июня 1835 года оставила в душе философа нестершийся след. Осиротевший в раннем детстве, он не знал беспредельности материнской бескорыстной любви. Любовь Норовой стала для Чаадаева таким мерилом совершенной преданности. «Все мое счастье в Вас, кроме Вас у меня ничего нет в этом мире... Моя жизнь в Ваших руках, Вы ее владыка перед лицом Господа... О мой друг, если бы Вы могли постичь мои чувства!.. Я ничего так не боюсь, как жить вдали от Вас, умереть вдали от Вас!» — писала бедная Норова своему кумиру.

Спустя двадцать лет, составляя свое завещание, Чаадаев вспомнит тепло и свет ее чувства и распорядится: «Постараться похоронить меня или в Донском монастыре, близ могилы Авдотьи Сергеевны Норовой, или в Покровском близ могилы Екатерины Гавриловны Левашевой. Если же и то и другое окажется невозможным, то в селе Говеинове, где похоронена тетушка моя княжна Анна Михайловна Щербатова»[152]. Могила Чаадаева в Донском монастыре навсегда соединила его имя с именем Авдотьи Норовой. Однако не стоит на основании этого делать выводы о любви Чаадаева к Авдотье Норовой.

Вернемся, однако, к осени 1827 года, когда все живы, полны сил и Чаадаев, только что поселившийся в деревне, навещает своих соседей — Норовых и Пановых. Об отношениях Чаадаева с другой его близкой знакомой по деревенскому затворничеству — Екатериной Дмитриевной Пановой — известно гораздо меньше. Панова жила в пяти верстах от имения Щербатовой в сельце Ореве[153] вместе со своим мужем — помещиком Василием Максимовичем Пановым.

В 1830-е — 1840-е годы Панов был известным агрономом, и его брошюрки по сельскому хозяйству — о возделывании картофеля, о «Нужнейших строениях для сельского хозяйства, простых, удобных и недорогих», в особенности же обширный компилятивный труд «Сельский хозяин XIX века», были достаточно популярны. Он умер в 1847 году[154].

Знакомство Чаадаева с Пановой перешло скоро в дружбу, и ее письмо о глубоких нравственных сомнениях и вопросах вызвало ответное письмо Чаадаева. Это и было первое «Философическое письмо».

Чаадаев начинал его с обращения к Пановой: «Я уважаю, я люблю в вас более всего ваше чистосердечие, вашу искренность. Эти прелестные качества очаровали меня с первых минут нашего знакомства». И сразу же о вредном влиянии «атмосферы, в которой мы живем»: «Самые качества, которыми вы отличаетесь от толпы, делают вас еще восприимчивее к вредному влиянию воздуха, которым вы дышите». Этот воздух — воздух русской жизни николаевской поры. «То, что у других народов давно вошло в жизнь, для нас до сих пор есть только умствование, теория. Примеры не далеки: вы сами, созданные так счастливо, что можете совмещать в себе все, что есть в мире благого и истинного, одаренные сознанием всего, что доставляет изящнейшие и чистейшие душевные наслаждения, скажите, далеко ли ушли вы со всеми этими достоинствами? Вы ищете даже того, чем наполнить ваш день, не то что целую жизнь».

В этих строках просвечивает глубокое знание и понимание характера, конкретных обстоятельств жизни Екатерины Пановой. И вместе с тем, как естественно и просто от созерцания и сочувствия к одной женской судьбе Чаадаев переходит к широким социально-философским горизонтам, общему историческому пониманию.