1
1
В феврале 1915 года в Петроград из-за границы вернулась Вера Фигнер — знаменитая «народоволка», которая провела в заключении свыше двадцати лет. Она вышла на свободу до всеобщей амнистии, которую принесла узникам Шлиссельбурга и других тюрем России революция 1905 года. Фигнер выпустили из крепости по просьбе умирающей матери — Екатерины Христофоровны Фигнер, но свидание матери с дочерью не состоялось: мать скончалась за две недели до ее освобождения. Да и свобода тут же обернулась для Веры Фигнер ссылкой в Архангельскую губернию. Но ссылка — все же не каземат крепости. И на севере жили люди, и всходило солнце, и росли деревья и трава.
Братом Веры Фигнер был певец Николай Николаевич, солист императорской оперы. Пока Вера сидела в крепости, царская семья любила посещать оперные спектакли с участием Николая Фигнера. Он и выхлопотал сестре заграничный паспорт. Ее расстроенному здоровью принесли пользу и путешествие за границу, и уединенная жизнь в Швейцарии, где Фигнер начала работу над своими мемуарами «Запечатленный труд».
И вот — возвращение в Петербург, встреча с семьей. В сущности говоря, ни своей семьи, ни личной жизни в полном смысле этого слова у Веры не было. Восемнадцатилетней девушкой Вера вышла замуж, но с мужем скоро рассталась.
Тайны ее сердечных увлечений навсегда были похоронены в ее памяти. О них ни слова не сказано в ее обширных воспоминаниях. Не будем и мы теряться в догадках на этот счет, если сама «Верочка-топни-ножкой», как звали ее друзья, захотела все оставить «sub rosa», как говорили древние, то есть под покровом тайны. Ее семьей были прежде всего друзья по революционному прошлому, шлиссельбуржцы и уже во вторую очередь сестры и братья.
Даже в кипящей политическими страстями предреволюционной России тех лет трудно было, пожалуй, отыскать столь пеструю и странную семью, как та, что добралась за столом солиста императорских театров Николая Николаевича Фигнера по случаю возвращения в Россию сестры Веры.
Сам Николай Николаевич, полный энергии, сил и страстей, был артистом большого таланта, яркого темперамента и железного характера. Когда молодого юношу Собинова уговаривали быть певцом, тот отказывался, отвечая, что никогда не сможет стать «вторым Фигнером», а на меньшее он не был согласен. Николай Николаевич получил первоклассное музыкальное образование лишь благодаря своей необычной настойчивости и упорству. Угадав в себе дар певца, Фигнер бросил военную службу и, несмотря на суровый приговор профессоров Петербургской консерватории, уверявших его, что голоса у него нет и учиться не стоит, отправился в Италию. Он подружился с композиторами Пуччини и Верди и вскоре сам стал знаменитостью. Николай Фигнер вернулся в Петербург спустя три года после суда, приговорившего его сестру Веру к смертной казни, замененной пожизненным заключением, певцом с мировым именем. Он стал кумиром музыкальной России, был дружен с П. И. Чайковским. Фигнер пел в Ясной Поляне для Льва Толстого и вызвал у него слезы.
Совсем по-иному сложилась судьба старшего брата — Петра Николаевича. Преуспевающий горный инженер на Урале, он в молодости вместе с сестрами принимал участие в студенческом революционном движении, посещал кружки и даже был арестован. Но, выпущенный на свободу, дал матери слово окончить институт и больше никогда не вернулся в круг революционных друзей. Более того, он стал смотреть на них почти враждебно. В семье его считали «реакционером», и Вера признавала его «серьезным оппонентом».
В отличие от своих братьев, законопослушных подданных Российской империи, сестры Фигнер оказались бунтарками и революционерками. Только младшая Ольга не приняла непосредственного участия в революционных событиях, правда, она стала женой ссыльного врача Флоровского, за которым добровольно отправилась в Сибирь. Зато три другие сестры Фигнер — Лидия, Вера и Евгения сами оказались активными участницами политических процессов.
Лидия Фигнер судилась по «процессу 50-ти» в 1877 году и провела в Сибири на поселении свыше 18 лет. Ее муж, Сергей Григорьевич Стахевич, жил в ссылке вместе с Н. Г. Чернышевским.
Евгения Фигнер была осуждена по «процессу шестнадцати» и также отбыла немалое число лет в тюрьме и ссылках. Ее мужем был известный революционер Михаил Петрович Сажин, близкий друг Михаила Бакунина, участник Парижской коммуны. Революционный псевдоним Сажина «Арман Росс» был известен не только друзьям, но и врагам.
И наконец, сама Вера Фигнер, член Исполнительного комитета «Народной воли», красивая девушка со строгим лицом, на многих фотографиях оно кажется суровым. Исполнительница дерзких замыслов народовольцев, Вера поразительно удачно ускользала от полиции. Ее не коснулись аресты, последовавшие вслед за событиями 1 марта 1881 года. Лишь спустя три года после убийства народовольцами Александра III и казни участников покушения Софьи Перовской, Александра Желябова, Николая Кибальчича, Николая Рысакова и Тимофея Михайлова Фигнер, выданная предателем, была схвачена полицией.
Александр III, получив известие об ее аресте, воскликнул: «Слава богу, эта ужасная женщина арестована!»
Сын тогдашнего министра юстиции В. Д. Набоков с детства помнил радость отца, когда ему принесли телеграмму, что Фигнер наконец-то схвачена. О бесстрашии и неуловимости Веры ходили легенды, и, доставленную в Дом предварительного заключения, ее «водили» напоказ к директору департамента полиции Плеве, министру юстиции, товарищу министра внутренних дел Оржевскому. Когда Фигнер доставляли на допросы, чиновники выстраивались вдоль стен, чтобы посмотреть на столь известную революционерку.
Как же могли выйти из одной семьи люди, столь далекие по характеру, убеждениям и роду занятий? Даже мать всех этих детей — Екатерина Христофоровна Фигнер вряд ли могла бы ответить на этот вопрос. Быть может, разгадку следует искать в сложных семейных традициях? Отец Веры Фигнер был человеком крутого деспотического нрава, порой безжалостно расправлявшийся с собственными детьми и крепостными.
М. К. Цебрикова, которая много размышляла над проблемами воспитания и формирования детей, процессом превращения их в сознательных граждан, пришла к парадоксальному убеждению, справедливость которого может быть подтверждена и примером семьи Фигнеров. Она пишет: «Жизнь еще не выработала семью на разумных чело веческих началах, которая умела бы воспитывать людей гордой силы, эту соль земли, и до сих пор семья, где дети растут в отчуждении, где царит неумолимый деспотизм, одна исполняла это дело, хотя и на манер мольеровского мещанина во дворянстве, который «делал прозу», сам того не подозревая. Если отчуждение от семьи и деспотизм губили слабые натуры, они закаляли сильные, и самые неутомимые борцы за независимость, самые ожесточенные враги самоуправства и насилия, эта соль, без которой общество давно разложилось бы, вышли из тех детей, которые с детства вынесли на себе всю тяжесть семейного гнета»[272].
Николай Николаевич, вспоминая потом детство, рассказывал о том, что ему на всю жизнь запомнился мужик с окровавленным лицом, стоявший перед его отцом. «А вы, сударь, не извольте драться,— говорил он,— мы теперь не рабы ваши, а вольные»[273]. Как-то отец беспощадно выпорол Колю за то, что тот украл с полки у его любимицы Верочки одну из стоявших там сахарных фигурок. Мать молчала. Она никогда не смела заступаться за провинившихся. Казалось бы, слабость характера, покорность? Но после ранней смерти мужа Екатерина Христофоровна сумела поднять на ноги детей, всем дать образование. Так же стоически, без напрасных рыданий и слез, провожала она впоследствии дочерей в Сибирь. Не перечила она и Николаю, когда тот бросил военную службу и отправился в Италию учиться, даже снабдила его деньгами. Боролась она, в сущности, только с одним Петром, пытаясь отклонить его от революционного пути, и выиграла эту борьбу. Сама того не подозревая, Екатерина Христофоровна сумела воспользоваться великим заветом мудрости, когда человек просит у всевышнего сил, чтобы изменить то, что он может изменить, мужества — чтобы вынести то, что переменить нельзя, и мудрости, чтобы отличить одно от другого.
Какую же силу и мужество нужно было иметь сестрам Фигнер, чтобы стать революционерками и пойти против порядков, в неколебимости которых никто не сомневался!