3

3

В очерке «Русский человек», написанном «в контраст русскому духу Пуришкевича и К°», Цебрикова описывает, с каким отвращением отец относился к жандармам. При этом она вскользь упоминает, как к ней неоднократно приезжали жандармы «о чем-то допросить», или вызвать для объяснений в III Отделение, или устроить обыск[246]. Отец не слишком тревожился, потому что дочь сказала ему, что «не собирается идти в красные». Она и в самом деле не стала профессиональной революционеркой, как, например, ее близкий друг В. В. Берви-Флеровский. Кругом деятельности Маши Цебриковой стала литературная критика. Но это не означает, что революционная деятельность ее современниц и современников была ей чужда. В дневнике Сазоновой есть такая характеристика Цебриковой: «Неисправимая республиканка, и все, что она пишет, нецензурно».

Первые критические статьи Цебриковой получили признание с двух сторон сразу: читатели нашли их острыми, яркими, современными, цензура — опасными. Что же составляет их главный нерв, пафос?

Пожалуй, больше всего Цебрикову интересует, как живет идея в обществе, какие испытывает превращения, созревая, обогащаясь, но подчас и изменяясь — до полной неузнаваемости. Ведь революционные идеи, замечает критик, вызвали к жизни не только самоотверженные, благородные характеры. Показных нигилистов Тургенев определил ядовито как «примазавшихся».

Этим злободневным вопросам была посвящена статья Цебриковой о только что появившемся романе Гончарова «Обрыв». Роман вызвал яростные споры. Симпатии критика очевидны — они на стороне социализма и «гонимой правды», на стороне главного вождя этой правды — Герцена.

В январе 1870 года Герцен скончался за границей, а имя его давно запрещено было упоминать в российской печати. Статья Цебриковой была напечатана в майской книжке «Отечественных записок» и оказалась своего рода некрологом Герцену для тех читателей, что умели читать между строк.

Оценивая аитинигилистические романы «Марево», «Некуда», «Взбаламученное море» и пр., Цебрикова пишет, что среди людей нового направления, разумеется, есть и никудышные болтуны, дураки, фразеры, но зато есть и люди, которые «все силы свои, всю жизнь положили в это направление и имели глубокое и прочное влияние на развитие общества, люди, которые до последней минуты не выпускали из рук знамя и, умирая, благословляли друзей идти, куда оно вело. Влияние этих высоких, честных личностей на молодое поколение не изгладит коллекции карикатур умных и портретов дураков»[247].

В этих словах Цебриковой — дань благодарной памяти Герцену. Цензура уловила подтекст статьи. 16 июня 1870 года на заседании Главного управления по делам печати один из основных его деятелей Ф. Толстой выступил но поводу статей Цебриковой: «В последних нумерах «Отечественных записок» появилась новая писательница г. Цебрикова... Статьи ее по методу и приемам напоминают манеру покойного Писарева, который в рецензиях своих, как известно, более занимался развитием собственных своих философских воззрений, чем разбором, оценками критикуемого им произведения. Г-жа Цебрикова поступает почти так же... В качестве сотрудницы обновленных «Отечественных записок» г-жа Цебрикова выступает, конечно, против теории «искусства для искусства»... Она требует от писателей «слова и дела», вот почему идеалом писателя она почитает Герцена»[248].

Впоследствии Цебрикова вспоминала, что она несколько раз спрашивала своего товарища по журналу критика Елисеева, почему к ее работам так придирается цензура. «Елисеев, посмеиваясь, отвечал, что там лучше разобрали и что дух у меня очень богам противный».

Почти одновременно со статьей об «Обрыве» в издательстве Звонарева вышла книжка Джона Стюарта Милля с предисловием Цебриковой, написанным специально для этого издания. Книга Милля называлась «Подчиненность женщины», и автор предисловия с удивительной энергией и смелостью заявил читателям, что решение женского вопроса есть решение «вопроса о правоспособности и освобождении целой половины человечества и, следовательно, вопроса о разумном устройстве жизни всего человечества». Цебрикова напоминает, что во многовековой истории женщины так же шли проповедовать, совершали те же подвиги, переносили те же мучения, что и мужчины.

Литературная критика и борьба за женское равноправие — две мощные стихии долгой и плодотворной деятельности Цебриковой. Если бы ее сочинения были собраны и изданы, они составили бы несколько томов. И во всех этих томах главным пафосом было бы то же, что заявлено Цебриковой уже в первых ее статьях. Крушение надежд 1860-х годов увидеть Россию преображенной реформами побудило Цебрикову понять с несомненностью то, что понимал мало кто из ее современников: сама по себе идея, как бы ни была она прекрасна, не способна изменить жизнь общества.

«Идеи не обладают сверхъестественною силою превращать урода в человека, идиота — в гения,— писала Цебрикова.— Из каждой вступающей в жизнь идеи люди берут себе то, что они способны усвоить по степени своего развития и силе ума. Кретину не втолкуешь, что дважды два четыре. Один и тот же корень может дать диаметрально противоположные ветви, одна и та же идея породить самые противоречащие учения. Из христианства католики вывели принцип божественного происхождения власти, протестанты — верховное право народа. И буржуазные либералы, штыками и картечью отстаивающие свою собственность — право эксплуатации народа, и сен-симонисты, разрушающие эту собственность, находят для своих доктрин опору в одном и том же учении»[249].

Цебрикова не останавливается на признании этого факта и задает себе вопрос: что же заставляет идею жить разной жизнью? И отвечает себе — люди, различие их сил, интересов, духовного потенциала. Именно поэтому она так много внимания уделяет в своих статьях проблеме нравственного сознания. Общество заботится о своем промышленном, культурном и научном прогрессе, который достигается ценою огромных усилий человеческой воли. Но оно, по глубокому убеждению Цебриковой, должно также заботиться и о своем нравственном прогрессе. Кроме талантливости в науке, искусствах, культуре, Цебрикова призывает ценить и взращивать «талантливость нравственную», которая, по ее мнению, встречается «при самых дюжинных умственных способностях, делает человека особенно чутким к радостям и горю других, к человеческой правде... В народе такие люди отмечаются названием людей справедливых»[250].

Следует ли понимать эти рассуждения как проповедь личного самоусовершенствования? Ничуть не бывало. Цебрикова достаточно трезва, чтобы понимать, что «отдельная личность, как бы гениальна она ни была, никогда не сможет проложить дорогу для всего человечества, сгладить все трудности пути, предвидеть все препятствия». Не будем идеалистами, говорит Цебрикова, не будем думать, что идеи могущественнее жизни, но не станем и отрицать того, что они способны на нее влиять.

Это пишет человек, переживший эпоху либеральных надежд, эпоху крушения революционных порывов. Чернышевский давно сослан в Сибирь, как и многие другие шестидесятники. Как оценить их судьбу, значение их деятельности для страны? Цебрикова защищает революционеров, которых упрекают в фанатизме, в «напрасно пролитой крови, в бесполезно загубленных жертвах, в том, что они довели до страшного взрыва накопившиеся веками чувства негодования и озлобления». Она вспоминает, что «эти мечтатели, несмотря на их гибель, были лучшими людьми своего века... Они были светом своего века, его воплощением, людьми, взявшими на себя крест страданий его. Они были нравственной силой своего времени, которая не пропала без следа».

Правы те, кто воплощают в себе «нравственную силу времени», они и победят. Дело же общества и всех сознательных членов его, «когда неправда и беззакония медленно переполняют меру долготерпения народа, когда яд общественных язв всасывается капля по капле незаметно и подготовляет разложение всего организма. Велика заслуга тех, которые понесут на себе и эту «злобу дня» и вложат в сокровищницу народной жизни лепту своего ума и характера на борьбу с началами, разъедающими жизнь»[251].

Можно только удивляться беззаботности цензуры, которая несмотря на то, что на статьи Цебриковой давно было направлено ее бдительное око, все-таки пропускала подобные строки в печать. В трудное время перехода от 1860-х к 1870-м годам Цебрикова неустанно раздумывала о будущем страны, о том, какими способами можно одолеть ее политическую отсталость, добиться демократического устройства с гарантией общественных свобод, подлинного освобождения крестьян.

«Никогда ни одна сила не сознавала добровольно, что прошло то время, когда она была необходимою, и что она сделалась лишним, бесполезным бременем; это значило бы для нее подписать собственный смертный приговор, а каждый организм хочет жить даже тогда, когда настоящая жизнь кончилась, а началась безобразная агония»[252].

Значит, нет надежды, что что-то победит само собой, значит, «нужно вести борьбу не со злобою дня, а со злобою века»...

Сотрудничество Цебриковой в журнале «Отечественные записки» было напряженным и плодотворным. Она пишет одну за другой большие работы, не проходившие бесследно в литературной общественной жизни. Когда в статье о романе Гончарова «Обрыв» Цебрикова рассуждает о проблеме положительного героя в русской литературе, она с чисто литературной почвы легко переходит на политическую: «Бедная русская жизнь! Вот уже который писатель пытается дать тебе героев и героинь нравственных, добродетельных, благонамеренных и проваливается на этой попытке. Тут не спасет никакой талант. Тургенев с Литвиновым, Гончаров с Тушиным и Штольцем, Писемский с своей Баклановой, даже Гоголь со своими Уленькой, Myразовым и Костанжогло. Или точно не ко двору нам эти добродетельные герои, и наша сила — одно отрицание, и не сложилась та жизнь, которая превратит горькое слово отрицания в слово подтверждения и хвалы... Нет крепостного права, есть гласный суд в известном пределе. Но отчего же не выдвинулась та партия действия, которую он обещал? Где же она и каким делом заявила себя? Но г. Гончаров не допускает общего дела, но много дел у каждого. Правда, у каждого много своих дел, и за ними не до общего»[253].