Пострижение Соломонии

Пострижение Соломонии

После казни Берсеня Беклемишева и осуждения Максима Грека развод Василия III с Соломонией был делом легким и быстрым Однако по свойственной Василию осторожности и умению заранее все подготовить он, осудив защитников Соломонии, не брезгует прежде официального объявления развода опорочить ее в общественном мнении.

Так появляется розыск о «неплодстве», от которого до наших дней дошли показания брата Соломонии, как она пыталась излечиться с помощью знахарок. Великая княгиня, доносил на сестру И. Ю. Сабуров, просила меня, что есть «жонка Стефанидою зовут, рязанка, а ныне на Москве, и ты ее добуди да ко мне пришли». Стефанида была у великой княгини, «наговаривала воду» и велела этой водой обтираться, чтобы «великий князь любил», а также «коли понесут к великому князю сорочьку и порты и чехол, и она велела из рукомойника тою водою смочив руку, да охватывати сорочку и порты и чехол и иное которое платье белое». Кроме того, «черница наговаривала не помню масло, не помню мед пресный, а велела ей тем гертися от того ж, чтобы ее великий князь любил, да и детей деля».

Всякое знахарство осуждалось как колдовство. Сразу же после розыска о «неплодстве» в ноябре 1525 года Соломонии, по приказанию великого князя, была насильственно пострижена в монахини в соборе московского Рождественского монастыря. На предложение мужа постричься добровольно Соломония ответила отказом.

Со слов Герберштейна мы знаем, что Соломонию постригли насильно, что она сбросила с себя клобук и начала топтать его ногами, а Иван Шигона, доверенный слуга великого князя, ударил ее плетью, и разгневанная (еще государыня!) крикнула ему: «Как ты смеешь?!» — и тот ответил: «Именем государя». При этих словах Соломония затихла, залилась слезами и позволила надеть на себя монашескую одежду. При этом она будто бы сказала: «Бог видит и отомстит моему гонителю».

В Соломонии привыкли уважать не только ее великокняжеский сан, но и личные высокие достоинства. Доброта Соломонии, ее заступничество перед Василием за обиженных или виноватых, ее щедрость составляли выгодный для нее контраст с высокомерием и надменностью матери Василия — Софьи Палеолог. И вот теперь вчерашняя государыня, как последняя холопка, терпит не только несправедливость мужа, но и побои слуги, еще вчера склонявшегося перед ней в раболепии.

Москва была потрясена.

Некоторые летописцы, скорее всего из неверно понятой своей роли перед потомством и в желании оправдать любые поступки царя, не гнушаясь даже ложью — качеством, казалось бы, для летописца невозможным,— пишут о том, что Соломония была согласна постричься, так как хорошо понимала свой гражданский долг — уступить место той, которая обеспечит престол наследником. Однако один из первых наших историков князь Щербатов в «Истории Российской от древнейших времен» (издана в Санкт-Петербурге в 1783 году) справедливо догадывается: «Если бы не неволею она была пострижена, то чего же ради ее отсылать из Москвы; а могла она и в сем престольном граде в каком монастыре, без отлучения от своих родственников, пребывать».

Князь Щербатов так рассуждает по поводу этих событий: «К нещастию рода человеческого истории света нам часто показуют, что благо государства был токмо вид, прямая же причина деяний или славолюбие или собственное какое пристрастие Государей. По крайней мере скорое вступление во второй брак Великого князя нам подает сумнение, не было ли тут окроме причины бездетствия какого и пристрастия: ибо в ноябре Великий князь по стриг свою супругу, а тоя же зимы, что я мню быть в генваре месяце, женился на другой. Сия вторая супруга Князя Василия Иоанновича была княжна Елена, дочь князя Василия Львовича Глинского, племянница же родная князю Михайлу Львовичу Глинскому». Соломонию постригли под именем Софьи. Вскоре состоялась царская свадьба.

С точки зрения русского человека XVI века, второй брак великого князя был делом противозаконным, так как по церковному уставу не мог второй раз жениться муж, если с его ведома и согласия жена постригается в монахини. Он сам тоже должен был принять монашеский сан. Выбор же невесты привел современников в недоумение и негодование. Князь Михаил Львович Глинский, известный европейский авантюрист, человек несомненно талантливый, но совершенно безнравственный и корыстный, уже несколько лет сидел в русской тюрьме за измену в военном деле — он попытался сдать обратно Литве Смоленск, когда посчитал, что Василий III недостаточно наградил его. И выбор Василием III в жены его племянницы, иноземки-польки, не мог обрадовать русское общество.

С неодобрением говорили и о том, что великий князь в угоду молодой жене сбрил свою бороду (вспомним остервенелую борьбу Петра I с боярскими бородами двести лет спустя).

Еще не стихли в стенах Рождественского монастыря над рекой Неглинной рыдания Соломонии, как в Москве была отпразднована с небывалой доселе роскошью и торжественностью свадьба великого князя с Еленой Глинской. Казалось, помпезностью и царским величием этого свадебного обряда великий князь стремился доказать его законность. До нас дошло полное и подробное описание этой свадьбы, которое составляет теперь одну из достопримечательностей в истории русского свадебного чина. Было издано специальное постановление, в котором по разрядам были распределены все участники трехдневного свадебного действа, где принимались во внимание родовитость фамилии, степень ее близости к великому князю, заслуги и прочее.

Картина свадебного поезда поразила даже бывалых москвичей, видевших и торжественные приемы заморских послов, и византийскую пышность венчания Софьи Палеолог. Поезд к венчанию в Успенском соборе состоял из бояр и детей боярских, одни сопровождали сани невесты, другие ехали впереди жениха. Особо приближенный к великому князю исполнял должность конюшего. Он привел царского коня к крыльцу дворца, и Василий верхом последовал к Успенскому собору. Жениха и невесту сопровождали свечники, которые несли огромные женихову и невестину свечи в 2 — 3 пуда весом каждая, обернутые соболями. Фонарщики шли со свечами, заправленными в фонари. Каравайники несли на специальных носилках караваи, испеченные особо доверенными боярынями[49], носильщики расстилали перед женихом и невестой ковер. Во время венчания конюший стерег у дверей собора коня, ясельничий — сани невесты, никому не позволяя пересекать пути между санями Елены и конем Василия III. После венчания в Успенском соборе были пиры в Грановитой палате.