3
3
Едва отшумели события, связанные с «процессом 50-ти», Вера Фигнер уехала в деревню в Самарскую губернию, чтобы работать там фельдшерицей. Началось настоящее, а не книжное знакомство с народом.
О народе много спорили в революционных студенческих кружках, но мало кто из спорящих представлял его в реальности. Теперь Вера стояла перед ним, как ребенок перед диковинным, невиданным предметом, лицом к лицу. Обязанности фельдшерицы были тяжелыми, и временами дело казалось неблагодарным, так как порошки и мази плохо помогали при той ужасающей нищете и невежестве, какие были вокруг. Нередко Вера в отчаянии плакала по вечерам, повалившись на соломенную постель, чувствуя, как все ее усилия тонут в этом безбрежном море горя и отчаяния и необъятной работы.
Тем временем в столице начался осенью новый судебный процесс над революционной молодежью — «процесс 193-х». У одной из арестованных нашли письмо к Фигнер. Из Петербурга в деревню наведался товарищ, чтобы предупредить Веру об опасности. Прошла едва неделя после того, как Вера выбралась из этой деревни, и туда нагрянули жандармы. Так началась цепь диковинных для властей и восхищавших товарищей «везений» Веры. Жандармы почему-то всегда опаздывали к ней: она успешно ускользала несколько раз из их рук.
Следствие по делу «193-х» шло около четырех лет, и в октябре 1877 года начался процесс. Суд вынес большинству оправдательный приговор, засчитав в виде наказания подсудимым лишь время предварительного заключения.
В Петербурге царило торжество. В квартирах освобожденных был настоящий революционный клуб, знакомые приводили незнакомых, сочувствующие шли, чтобы пожать руку тем, кого уже считали обреченными на каторгу. Однако царь не утвердил приговора суда, многие были арестованы вновь. Кому-то удалось бежать за границу, иные ушли в подполье, став членами нового общества «Земля и воля».
Пересмотр результатов процесса был роковой ошибкой Александра II, который хотел искоренить в России революционные настроения молодежи, недовольной тем, что царь после освобождения крестьян не решился на коренные реформы. П. А. Кропоткин писал в своих воспоминаниях: «Заветной мечтой Александра II было основать где-нибудь в степях отдельный город, зорко охраняемый казаками, и ссылать туда всех подозрительных молодых людей. Лишь опасность, которую представлял бы такой город с населением в 20 — 30 тысяч политически «неблагонадежных», помешала царю осуществить его поистине азиатский план»[285].
Среди 193 молодых людей было немало совсем юных — юношей и девушек, вся вина которых состояла в чтении какой-то запрещенной книжки, в «недонесении» и пр. Корреспондент английской газеты с удивлением писал по поводу этого процесса, что «одного судят за то, что читал Маркса, другого за то, что читал Лассаля». Подвергая их суду и бросая в тюрьму, правительство наилучшим образом готовило революционные кадры.
Тем временем Вера Фигнер сделала вторую попытку работать в деревне. Вместе с сестрой Евгенией она открыла школу, вдвоем они занимались фельдшерской практикой. Сюда к сестрам Фигнер весной 1879 года неожиданно приехал Александр Соловьев, в одиночку решивший убить царя и тем сделать перемены во внутренней жизни страны неизбежными. Соловьев приехал советоваться, и Вера Фигнер не стала отговаривать его от этого намерения.
Покушение состоялось, но было неудачным, Соловьева схватили. Яд, который он припас для крайнего случая, оказался негодным или не подействовал: по позднейшему признанию Фигнер, Соловьев был из породы неудачников. Началось расследование, поездка Соловьева в Саратовскую губернию не осталась незамеченной. И опять Вере удалось скрыться от жандармов, которые опоздали на этот раз на сутки.
В мае Соловьев был казнен, а через несколько месяцев совершился раздел «Земли и воли» на две партии — «Черный передел» и «Народная воля». По меткому определению писателя Юрия Трифонова, народовольцами стали те, кто был охвачен жаждой нетерпения. Вместо подготовки восстания в народе они решили действовать путем заговора против верховной власти. Александру II было заявлено, что с ним будут вести борьбу до тех пор, пока он не созовет Учредительное собрание.
После периода колебаний и сомнений Вера Фигнер стала членом партии «Народная воля». Началась новая полоса ее жизни.
О полной опасностей жизни народовольцев существует немало романов, повестей и воспоминаний. Однако и сейчас, всматриваясь в эту бурную революционную деятельность, можно только поражаться самоотверженной энергии, молодому энтузиазму всех участников страшной схватки. Небольшая горстка молодежи пыталась противостоять могучему, хорошо вооруженному самодержавному механизму.
Впоследствии Степняк-Кравчинский собирался написать роман о народовольцах и вывести в нем «Фигнер, Желябова, Перовскую, Суханова, Халтурина и всех военных. В новом романе будет много коллизий, страстей, честолюбия и борьбы»[286]. К сожалению, безвременная смерть помешала ему выполнить этот замысел. Но, пожалуй, ни в каком романе не удалось бы передать накала всех противоречий и страстей, которыми была полна жизнь и борьба членов новой партии «Народная воля». В ее Исполнительный комитет вместе с Перовской, Желябовым, Кибальчичем, Морозовым вошла и Вера Фигнер.
Как только Исполнительный комитет приступил к практической работе, было решено сразу в трех местах организовать покушение на Александра II: под Одессой, под Харьковым, под Москвой. Вначале Фигнер не попала в число лиц, назначенных для организации покушений. Вера Фигнер настаивала. Ей был даже сделан выговор, что она ищет «личного удовлетворения», вместо того чтобы «предоставить организации располагать моими силами, как она сама найдет лучшим»[287]. Однако, уступив ее нетерпеливой жажде борьбы, Веру Фигнер послали с динамитом в Одессу.
За поспешный свой отъезд в Одессу Вера Фигнер дорого расплатилась. В столице она была хозяйкой конспиративной квартиры вместе с Квятковским. Себе на смену она предложила сестру Евгению, только что приехавшую из провинции и еще не обученную всем хитростям нелегальной жизни. Неумелый конспиратор, Евгения сразу же наделала ошибок. Квартира была провалена, Евгения Фигнер и Квятковский арестованы. Он был казнен, Евгения сослана на поселение в Сибирь. Гибель Квятковского была чувствительной потерей для всей организации. Для самой Фигнер было тяжело сознание, что она будто пожертвовала сестрой.
В Одессе к тому времени уже действовала группа, в которую входили Кибальчич, Фроленко, Лебедева. Однако, возвращаясь из Крыма, царь не поехал через Одессу, и все приготовления с бомбами оказались напрасными. Группу во главе с Софьей Перовской, действовавшую под Москвой, также ждала неудача: бомба подорвала поезд с царской прислугой. Царь остался невредим. Это случилось 19 ноября 1879 года.
Неудачи и напрасные жертвы не остановили народовольцев. Одесская группа вскоре разъехалась, но Вера Фигнер должна была оставаться в городе и ждать приезда смены. Весной 1880 года в Одессе возобновилась подготовка покушения. Наняли лавочку минеральных вод, и из квартиры, которую занимала Фигнер, начали вести подкоп под улицу, чтобы заложить бомбу. Однако из Петербурга пришел приказ свернуть работу и всем, кроме Фигнер, возвращаться в столицу. Вновь уехала вся «подкопная» группа. Исполнительный комитет решил все усилия сосредоточить в Петербурге. Фигнер поняла, что самое важное будет происходить без ее участия. Не в ее характере было с этим примириться. Не дождавшись своего преемника, которому она должна была передать конспиративные дела, Вера без разрешения комитета покидает город.
Когда Фигнер неожиданно объявилась в Петербурге, Исполнительный комитет вынес ей выговор за самовольство, но дело было сделано: Фигнер осталась в столице, где в строжайшей тайне началась подготовка к новому покушению на Александра II. По поручению комитета Вера ведает «иностранными делами» народовольцев: посылает биографии казненных, портреты арестованных за границу, ведет переписку. Приготовления к покушению идут полным ходом. Уже снят магазин для торговли сырами на Малой Садовой. Вот когда пригодился Фигнер ее одесский опыт! Она разыскивает и вызывает в Петербург Юрия Богдановича, выручавшего из ссылки Бардину, и предлагает ему выступить в роли хозяина сырной лавки. Богданович не в силах противиться энергии и страстному энтузиазму Фигнер.
В самый разгар приготовлений к покушению на царя последовал неожиданный арест Желябова. 27 февраля 1881 года в сырную лавку явилась полиция. Пристав увидел следы сырости около бочек, но не заглянул в них, удовольствовавшись ответом о случайно пролитой на масляницу сметане. В бочках была земля из подкопа. Срочно собрался Исполнительный комитет. Мина в подкоп еще не была заложена, но было принято решение ускорить приготовления.
На следующий день на квартиру Фигнер пришли Суханов, Кибальчич и Грачевский. Они начали изготовлять бомбы. Вера уговорила смертельно усталую Перовскую прилечь отдохнуть, а сама принялась помогать работающим: отливала грузы с Кибальчичем, обрезала купленные жестянки из-под керосина — они служили оболочками для снарядов. В 8 утра четыре бомбы были готовы, и две из них вынесла Перовская. Вера вместе с Кибальчичем наполнила еще две жестянки, и он вынес их из квартиры.
События решающего дня — 1 марта 1881 года достаточно хорошо известны. По разработанному сценарию Фигнер должна была оставаться у себя дома и ждать хозяев сырной лавки, после того как они покинут ее в ожидании взрыва мины. Однако царь не поехал по Садовой, и покушение опять не состоялось бы, «если бы не Перовская с ее хладнокровием и несравненной обдуманностью и распорядительностью». Сообразив, по какой дороге поедет царь, она изменила план покушения на ходу, чтобы действовать одними бомбами. Быстро сориентировавшись, Перовская расставила метальщиков и сделала им знак, взмахнув платком. Бомба Рысакова разбила карету царя, бомба Гриневицкого его смертельно ранила.
Фигнер услышала о смерти царя на улице. Придя к друзьям, она плакала вместе со всеми. Цель была достигнута, но потрясение оказалось слишком сильным. «Ужасы тюрьмы и ссылки, насилия и жестокости над сотнями и тысячами их единомышленников, кровь наших мучеников — все искупала эта минута, эта пролитая нами царская кровь; тяжелое бремя снималось с наших плеч, реакция должна была кончиться, чтобы уступить место обновлению России»,— так описала много лет спустя переживания своих друзей Вера Фигнер.
Убийство императора, но не рукой придворных убийц, как убили деда Александра II — Павла, а волей революционной партии, возникшей в России будто из воздуха,— это событие во многом определило дальнейшую судьбу страны. Всего через одно царствование на престол взойдет последний Романов. В приближении 1917 года, конечно же, 1 марта 1881 года сыграло определенную роль. Но, описывая опьянение успехом, Фигнер отмечает и другое следствие этого события: «деморализацию, которая вносилась в общество приемами борьбы правительства и революционной партии».
Со времени описываемого события до той поры, когда Фигнер писала свои мемуары, прошло сорок лет. В 1921 году можно было оглянуться назад, и оставшаяся в живых народоволка пишет в своей книге: «Как всякая борьба, стоящая не на почве идей, а на почве силы, она сопровождалась насилием. А насилие, совершается ли оно над мыслью, над действием или над человеческой жизнью, никогда не способствует смягчению нравов. Оно вызывает ожесточение, развивает зверские инстинкты, возбуждает дурные порывы и побуждает к вероломству. Гуманность и великодушие несовместимы с ним. И в этом смысле правительство и партия, вступившие, что называется, в рукопашную, конкурировали в развращении окружающей среды. С одной стороны, партия провозглашала, что все средства хороши в борьбе с противником, что здесь цель оправдывает средства; вместе с тем она создавала культ динамита и револьвера».
Захваченные азартом борьбы, народовольцы плохо представляли себе следующий шаг. Они не знали даже предела сил друг друга: среди казненных за убийство Александра II на эшафоте был Рысаков, отважный метальщик, который предал товарищей и привел к казни Тимофея Михайлова. Только спустя много лет, уже после 1917 года, когда были открыты полицейские архивы, Фигнер узнала, кто был предателем революционной партии.
«Отсутствие нравственного отпора» и «замкнутость, постоянная ложь и настороженность» нелегальной жизни легко приводили народовольцев к тому, что Фигнер называет «нравственной язвой»: они готовы были сами расправляться с товарищами, которых подозревали в измене. Она признается, что сама три раза была на пороге преступления: одного из товарищей собиралась отравить собственноручно, так как все были убеждены, что он шпион. И только случайно разъяснившаяся улика спасла его от смерти. «Так создается положение, когда становится положительно страшно за человека. И если мы, люди, давно примкнувшие к движению, воспитавшиеся на чистых принципах социализма, приготовлявшие себя к мирной пропаганде, заслуживали от правительства имя злодеев, то люди, которых оно воспитывало, должны были явиться демонами!»[288]