«Новая»- внешняя политика

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Новая»- внешняя политика

Члены правящей олигархии, оказавшейся у власти в Кремле, смотрели на окружающий мир сквозь призму представлений, сформировавшихся при Сталине. Подобно ушедшему вождю, они с недоверием и опаской относились к Соединенным Штатам, сознавая неравенство сил. Их крайне встревожила активность американского правительства по окружению СССР кольцом военных альянсов и баз. Государственный переворот в Иране в 1953 г., когда с помощью ЦРУ был отстранен от власти Мухаммад Моссадык и приведен к власти Шах Реза Пехлеви, целиком опиравшийся на американцев, был лишь одним из ярких примеров американской стратегии. В Кремле также было хорошо известно о взглядах госсекретаря США Джона Фостера Даллеса, который рассчитывал на то, что неуклонное давление Запада на СССР после смерти Сталина «приведет к краху» советского господства в странах Центральной Европы{412}. Трояновский вспоминал, что «Хрущев постоянно опасался, что Соединенные Штаты вынудят Советский Союз и его союзников отступить в какой-нибудь части мира»{413}.

Тем не менее, в отличие от Сталина, новые правители делали из своих наблюдений несколько другие выводы. Хрущев, Молотов, Маленков и остальные преемники кремлевского вождя поняли то, чего не смог — или в самоослеплении не захотел — понять Сталин. Действия СССР, начиная с блокады Берлина и заканчивая Корейской войной, провоцировали страх в Западной Европе, и именно этот страх перед возможным советским блицкригом подтолкнул западноевропейцев к тому, чтобы создать НАТО и укрыться под американским атомным зонтиком. Теперь советским руководителям хотелось исправить положение: сделать так, чтобы люди на Западе перестали бояться Советского Союза, сыграть на антивоенных чувствах с тем, чтобы подорвать блок НАТО.

В 1954 г. молотовская дипломатия зашла в тупик, что побудило Кремль переосмыслить поведение Советского Союза на международной арене. После того как коммунисты и сторонники генерала Шарля де Голля, имевшие в Национальном собрании Франции большинство голосов, провалили договор о создании «европейской армии» (Европейского оборонительного сообщества), страны — члены НАТО на сессии 23 ноября 1954 г. в Париже согласились принять Западную Германию в свою организацию. Этот шаг обеспечил ФРГ надежное место в союзе западных государств. Кремлевскому руководству стало очевидно, что внешнюю политику в Европе надо менять{414}. Судя по отрывочным записям обсуждений этого вопроса в Президиуме, которые вел заведующий общим отделом ЦК КПСС Владимир Малин, новая международная политика Кремля родилась благодаря усилиям коллективного руководства разгрести проблемы и завалы, оставленные Сталиным. Позже она получила собственное развитие и концептуальную основу. Дипломат с большим стажем Андрей Михайлович Александров-Агентов считал, что «инициаторами пересмотра сталинских традиций в этой области, выработки в какой-то мере новаторского подхода к актуальным мировым проблемам были Хрущев, близко сотрудничавший с ним первый год Маленков и постоянно поддерживавший его Микоян»{415}.

Александров-Агентов на склоне жизни вспоминал: «Суть новой стратегии… состояла, как я понимаю, из трех основных элементов: максимально укрепить и сплотить вокруг Советского Союза страны народной демократии Восточной и Центральной Европы, создать, где возможно, нейтральную "прокладку" между двумя противостоящими друг другу военно-политическими блоками и постепенно налаживать экономические и иные более или менее нормальные формы мирного сотрудничества со странами НАТО»{416}. Новая стратегия, однако, не была политикой статус-кво. Как и опасались многие лидеры западных держав, Хрущев нацелился на подрыв позиций НАТО и стремился в конечном счете выдавить США из Европы. Позднее, в феврале 1960 г., Хрущев признался на заседании Президиума, что подрыв западных военных блоков — «это наша самая заветная мечта»{417}.

Ради достижения первой цели «новой» внешней политики — укрепления советских позиций в Восточной и Центральной Европе—в мае 1955 г. была учреждена Организация Варшавского договора (ОВД). Подобно тому, как НАТО обеспечивало легитимность присутствия американских вооруженных сил в Западной Европе, созданная Кремлем организация давала Советскому Союзу дополнительные основания для размещения войск в Восточной Европе{418}. Как показали вскоре события в Венгрии, рамки нового блока стали удобным прикрытием, позволяющим оправдывать военное вторжение в любую из стран-союзниц для «спасения» там коммунистического режима. Советский Союз якобы действовал не только в собственных интересах, но и в интересах всего соцлагеря. На первых порах, ввиду приближающегося ухода советских войск из Австрии, создание ОВД устранило щекотливый вопрос — как избежать вывода советской армии также из Венгрии и Румынии.

Подписание 15 мая 1955 г. Австрийского государственного договора было первым удачным и смелым шагом новой внешней политики. Этому событию предшествовало два месяца обсуждений в Президиуме ЦК, когда и был сформулирован принцип нейтралитета Австрии{419}. Тогда же было решено восстановить дружественные отношения с Югославией, чтобы вернуть эту страну в лоно советского лагеря. Союз с Югославией имел целью как минимум «воспрепятствовать дальнейшему распространению зоны НАТО в Европе»{420}. Советская дипломатия разрушила планы США по созданию так называемого Балканского пакта, куда должны были войти Югославия, Греция и Турция. Москва также приветствовала и поддерживала нейтральный статус Швеции и Финляндии. Опираясь на эти прецеденты, кремлевские руководители рассчитывали, что нейтрализм, направленный против американских блоков, распространится на другие части мира. Они даже рассчитывали убедить Западную Европу отказаться от американского оборонного зонтика во имя строительства общеевропейской системы безопасности и сотрудничества.

Цели новой внешней политики выросли из революционно-имперской парадигмы, новые подходы, по сравнению со сталинскими, были гораздо менее конфронтационными. Помимо терпимости к принципу нейтралитета у советских руководителей появилась большая заинтересованность в экономическом сотрудничестве и торговых отношениях с капиталистическим миром. Сталин, желавший оградить Советский Союз от влияний извне, предпочитал полную экономическую самостоятельность, а по сути, изоляцию от мировой торговли, особенно торговли с западными странами{421}. Члены коллективного руководства, и прежде всего Микоян, отвечавший за внешнюю торговлю, пришли к выводу, что политика изоляции обрекает Советский Союз на отставание и грозит большими издержками. Они вернулись к прежней практике из арсенала ленинской дипломатии начала нэпа, когда советские представители вели энергичные переговоры с капиталистами разных стран, чтобы заполучить необходимые инвестиции и технологии, а заодно добиться поддержки со стороны представителей большого бизнеса для оказания лоббистского влияния на правительства капиталистических стран. Многие в Президиуме в 1955 г. полагали, что толпы капиталистов уже готовы выстроиться в очередь у дверей советских посольств и торгпредств в Париже, Лондоне, Бонне, Вашингтоне и Токио{422}.

В число инструментов новой внешней политики Кремля вошли также «народная дипломатия» и пропаганда разоружения. Под «народной дипломатией» имелись в виду поездки в страны Запада советских художников, ученых, писателей, музыкантов и журналистов. Целью таких поездок было разрушить распространившиеся в мире представления о Советском Союзе как о тоталитарном государстве, представить его с привлекательной стороны. Начиная с поездки в Югославию, сопровождение Хрущева и других советских руководителей напоминало, по выражению историка Дэвида Кота, «свиту коронованных особ и принцев эпохи Возрождения — за ними всюду следовали балерины, певцы и пианисты». На заседании Президиума в 1955 г. было принято решение впервые провести в Москве Всемирный фестиваль молодежи и студентов, чтобы все увидели, какая дружелюбная, мирная и открытая атмосфера царит в советском обществе{423}. В пропаганде разоружения коллективное руководство пошло гораздо дальше сталинских тактических лозунгов. Хрущев, в отличие от Сталина, действительно ожидал от новых разоруженческих инициатив больших результатов. В мае 1955 г., к удивлению многих, Советский Союз согласился сократить число обычных вооружений в Европе и установить систему наблюдения в пунктах возможного скопления войск (на железнодорожных узлах, в аэропортах и т. д.), чтобы уменьшить страхи Запада относительно внезапного нападения СССР{424}. Довольно скоро эти инициативы вынудили Соединенные Штаты пересмотреть собственную позицию и начать переговоры с Советским Союзом. В долгосрочной перспективе Президиум рассчитывал с помощью предложений по разоружению поколебать убежденность Запада в существовании советской угрозы.

Подобная трансформация внешней политики СССР в 1955 г. явилась частью процесса десталинизации в СССР. Описывать эти перемены лишь как следствие борьбы между сторонниками и противниками наследия Сталина было бы сильным упрощением. Внутренняя и внешняя политика Советского Союза менялась из-за того, что после смерти Сталина возникла новая обстановка как внутри страны, так и за ее пределами{425}. В канун XX съезда КПСС политические вожди начали размышлять о том, как связать воедино все элементы новой внешней политики. Вместо сталинской доктрины о неизбежности войны члены руководства решили говорить о миропорядке, где страны капитализма могут сосуществовать и мирно состязаться с Советским Союзом и его союзниками из социалистического лагеря. Главный тезис заключался в том, что новая внешняя политика поможет убедить «мелкую буржуазию» и прочие «колеблющиеся элементы» Запада в мирных намерениях Советского Союза. Маленков, один из соавторов политики «мирного сосуществования», с удовлетворением отметил, что «система сил мира упрочена». Глава Комитета партийного контроля при КПСС Николай Шверник на дискуссии в Президиуме подытожил: «Мы за год сделали большое дело. Убедили массы [на Западе], что мы не хотим войны, расшатали их»{426}.

Партийно-государственная номенклатура рукоплескала новому внешнеполитическому курсу. И все же коллективное руководство не могло рассчитывать на автоматическую поддержку съезда. Пленум ЦК в июле 1955 г. показал: тема международных отношений, как это уже было во времена внутрипартийной борьбы 1920-х гг., была связана с вопросами идеологической легитимности и политической власти. Хрущеву, Молотову, Маленкову и другим кремлевским правителям приходилось объяснять и защищать свои позиции по внешней политике на различных собраниях партработников высшего звена, используя аргументы из сочинений и речей Ленина.

Идея «великодержавности» сохраняла свою значительную привлекательность для этнических русских из числа партийных и советских функционеров. Но архитекторы новой внешней политики начали вновь делать акцент на идее пролетарского интернационализма. Они вспомнили популярные лозунги времен Коминтерна о «единстве трудящихся» и «братской солидарности», поблекшие в последние годы сталинского режима. В советском внешнеполитическом мышлении ослабли нотки русского шовинизма, и вновь стал проявляться идейный романтизм, и в этом не последнюю роль сыграл лично Хрущев — его убеждения и неистовый темперамент. В отличие от Сталина, Хрущев не был мрачным и замкнутым пессимистом, не страдал приступами подозрительности и жестокости, верил в людей и удачу. Хрущев считал, что революция в России совершилась не для того, чтобы реставрировать Российскую империю, пусть и под новой вывеской, а чтобы принести трудящимся массам счастье и равенство. Сталин в конце жизни мерялся с русскими царями, великими государственными деятелями и воителями. Хрущев же, наоборот, не раз сравнивал себя с бедным, необразованным евреем Пиней из полюбившегося ему рассказа украинского писателя Владимира Винниченко «Талисман». В рассказе Пиня случайно оказался старостой тюремной камеры и, когда надо было кому-то возглавить побег из тюрьмы, не струсил и взял ответственность на себя{427}.

Хрущев не был идеологическим догматиком вроде Молотова, да и не знал марксистскую литературу. Вряд ли он штудировал с карандашом те работы Ленина об империализме, которые так повлияли на мировоззрение его оппонента. Аргументам, которые он использовал в полемике на пленумах и Президиуме, недоставало стройности и логики: обычно помощникам Хрущева приходилось заново переписывать его речи, убирать из них вульгаризмы и сводить концы с концами. И тем не менее Хрущев искренне и страстно верил в победу мирового коммунизма. Он надеялся, что мощь советского государства в сочетании с революционными средствами поможет похоронить мировой капитализм. Будучи революционным романтиком, он отвергал осторожный евразийский империализм Сталина. В его представлении весь мир созрел для коммунизма.

В своей дипломатии Сталин цинично и хладнокровно использовал пламенных борцов за коммунистическую идею и всех тех, кто еще не потерял веру в Коммунистический интернационал, для укрепления личной власти и расширения собственной империи. При этом понятия «пролетарская солидарность» и «коммунистическое братство» стали для него пустыми словами. Хрущев, напротив, искренне верил в социальную справедливость и возможность построения коммунистического рая на земле, в солидарность рабочих и крестьян всего мира и в то, что в обязанности Советского Союза входит поддерживать борьбу угнетенных народов за свою независимость. Он серьезно относился к тому моральному и идеологическому капиталу, который заработал Советский Союз в сражениях с фашизмом. Откровенно имперская политика, которую вел Сталин с 1945 г., особенно в отношении Турции, Ирана и Китая, его возмущала. И хотя Хрущев был твердо убежден в том, что Советский Союз имеет полное право на военное присутствие в Восточной и Центральной Европе, он понимал, что грубое давление со стороны СССР на Польшу, Венгрию и другие страны этого региона нанесло огромный ущерб делу коммунизма и скомпрометировало местные компартии{428}.

Предлагая простые решения для сложных внешнеполитических задач, Хрущев выражал их большевистским языком «передового рабочего», достигшего высшей партийной должности. Поначалу это привлекло на его сторону многочисленных номенклатурных работников, которые, так же как и он, происходили из рабоче-крестьянской среды и наработали большой стаж в качестве «советских хозяйственников», т. е. возглавляли большие предприятия или работали в центральном и областном управленческом госаппарате. Однако при первом же появлении неопытного и несдержанного в речах лидера страны на международной арене его прямолинейность начала создавать Советскому Союзу и его союзникам множество проблем. Чем больше напор и темперамент Хрущева брал верх над его первоначальной робостью, тем больше людей в партийной верхушке связывало с ним неудачи и срывы во внешней политике. Глобально-романтическая версия революционно-имперской парадигмы, которую предложил Хрущев, стала вызывать все больший скепсис и раздражение. И все чаще его тайные критики с ностальгией вспоминали об осторожной, макиавеллистской дипломатии Сталина.