Всплеск инакомыслия
Всплеск инакомыслия
Хрущев, особенно к концу своего правления, дискредитировал начатый им самим процесс десталинизации общества. Первый секретарь ЦК КПСС никак не мог определиться и понять, чем же ему следует руководствоваться: с одной стороны, он ненавидел Сталина, но при этом предпочитал использовать методы администрирования и кампанейщины сталинского образца. Ему хронически не хватало последовательности в действиях, а своими бесконечными речами и безрассудным поведением он подорвал свой авторитет. В марте 1961 г. историк, профессор МГУ Сергей Дмитриев записал в своем дневнике: «Хрущев всем безобразно надоел. Его поездки и бессодержательно-многословные словоизвержения приобрели вполне законченное идиотское звучание. Вообще все чаще чувствуется в общественно-политической атмосфере какая-то совершенная прострация, сгущающаяся пустота, топтанье в пределах все того же давно выбитого пятачка, круга»{720}.
Из-за непоследовательной политики в области культуры Никита Сергеевич нажил себе множество врагов среди влиятельных деятелей искусств и тех чиновников, которые тосковали о сталинском единообразии. Он лично одобрил повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», которую ему показал Твардовский. Либерально настроенная интеллигенция восторженно встретила публикацию повести Солженицына в «Новом мире». На мгновение коекому даже показалось, что стены сталинской цензуры пали и теперь можно свободно и безбоязненно говорить правду о преступлениях прошедшей эпохи. Однако уже 1 декабря 1962 г. Хрущев явился на выставку московских художников в Манеже и, натравленный партийными идеологами и академиками от живописи, устроил разнос молодым художникам-авангардистам, обзывая их «дегенератами» и «педерастами», а их произведения — «мазней» и «дерьмом собачьим». Площадной бранью Хрущеву хотелось показать, что лично он, как и все люди его поколения, является приверженцем «народного искусства» в духе социалистического реализма и твердо держит руку на руле партийного управления культурой. Однако своей безобразной выходкой советский руководитель сыграл на руку ретроградам-сталинистам, а также «русским патриотам», и подорвал позиции тех деятелей культуры, которые поддерживали курс XX съезда. В декабре 1962 и марте 1963 г. прошли две разгромные встречи Хрущева с творческой интеллигенцией, на которых он проявил еще большую грубость и нетерпимость, чем на встрече в 1957 г. Не стесняясь в выражениях, он обвинял молодых литераторов и художников в «антисоветчине» и открыто грозился выслать их из страны. Никита Сергеевич оповестил собравшихся людей из творческих элит о том, что они должны оставаться «артиллерией партии» и прекратить «бить по своим». Большинство молодых художников и литераторов уже не желали быть «артиллеристами», тем более партийными, но все еще верили, что своим творчеством помогают проводить «линию XX съезда», т. е. способствуют гуманизации социализма. Они рассчитывали на то, что Хрущев поддержит их в противостоянии со сталинистами. Вместо этого писатель Василий Аксенов, поэты Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко, скульптор Эрнст Неизвестный и другие яркие и талантливые люди из оттепельного антисталинистского лагеря подверглись злобной и хорошо организованной травле. Они вдруг осознали, что им противостоит грубая и безжалостная сила, поддержанная лидером государства{721}. Это осознание положило начало культурному и политическому инакомыслию в СССР.
Снятие Н. С. Хрущева в 1964 г. со всех должностей первоначально устроило всех — как сталинистов, так и антисталинистов. Люди, поддержавшие «оттепель» и политику борьбы с культом личности, полагали, что Хрущев уже ни на что не годен и любой руководитель, который придет ему на смену, будет лучше. Однако вскоре они поняли, как ошиблись. Новая кремлевская верхушка довольно быстро свернула процесс десталинизации советского общества. Основной массе партийных руководителей и идеологов не нравились новые веяния, проникавшие с Запада в среду советской интеллигенции. Появились «разговорчики» о правах и свободе личности, люди стали выражать пацифистские взгляды и высказываться за плюрализм мнений, росла популярность американской музыки и массовой культуры. За просчеты и провалы партийных пропагандистов должен был отвечать КГБ: в органах госбезопасности был создан отдел, который занимался «профилактической работой» с представителями творческих и научных элит. В своем докладе, представленном в конце 1965 г. Центральному комитету КПСС, КГБ пытался минимизировать ущерб, нанесенный предыдущим десятилетием существующему строю: «Нельзя говорить о том, что отдельные антисоветские и политически вредные проявления свидетельствуют об общем росте недовольства в стране или о серьезных намерениях создать антисоветское подполье. Об этом не может быть и речи»{722}.
Однако в том же году новое руководство страны и КГБ своими действиями спровоцировали новый серьезный конфликт между интеллигенцией и государством. 8 мая Леонид Брежнев с трибуны торжественного заседания в Кремле, посвященного Дню Победы, произнес хвалебные слова о Сталине как выдающемся полководце. А в сентябре сотрудники КГБ арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля, чье «преступление» заключалось в том, что они, под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак, публиковали свои произведения за границей. Неожиданно для властей в ЦК КПСС стали поступать многочисленные обращения от ведущих деятелей науки и культуры СССР — ученых, литераторов, художников — с просьбой освободить арестованных писателей и остановить процесс сползания назад к сталинизму. Благодаря энергии жен арестованных писателей, их друзей и сочувствующих им интеллектуалов возникло подлинно демократическое движение, выступавшее за гласность судебных процессов и соблюдение конституционных прав личности. Члены движения, которых официальные органы впоследствии прозвали диссидентами, не только обращались к власти с призывом «уважать вашу собственную Конституцию». Вскоре они стали взывать к мировой общественности через зарубежные средства массовой информации{723}.
Советское военное вторжение в Чехословакию в августе 1968 г. подтвердило худшие опасения свободолюбиво настроенной части советской интеллигенции: послехрущевское руководство ведет страну по пути возрождения сталинизма. Подавление грубой силой идей Пражской весны и «социализма с человеческим лицом» разбило еще теплившуюся надежду на реформирование существующей в Советском Союзе системы. События в Чехословакии не вызвали сколь-нибудь заметного общественного протеста, если не считать героический выход на Красную площадь восьми людей с лозунгами солидарности с чехами. Но значительное число людей в советских элитах переживало кризис идентичности, их чувства были поруганы, идеалистический советский патриотизм растоптан. История диссидентского движения, его влияния на умонастроения в обществе выходит за рамки данной книги. Диссидентов, открыто выражавших свои взгляды, было не слишком много. Однако среди образованных и думающих людей было немало тех, кто сочувствовал инакомыслящим, поддерживал их позицию и считал, что моральная правота на их стороне. Таких людей насчитывалось сотни тысяч. Следует отметить, что многие диссиденты в прошлом являлись пламенными коммунистами-реформаторами, но со временем почувствовали себя обманутыми, разуверились в советском строе и стали враждебны режиму. Кроме того, они чувствовали отчуждение со стороны широких масс сограждан, не способных понять, что заставило их поменять свои взгляды и перейти на антисоветские позиции. Это растущее отчуждение перешло в самоизоляцию — желание не иметь ничего общего с этим государством и пассивным большинством его населения. Впоследствии эти настроения побудили многих диссидентов эмигрировать на Запад. Что касается «просвещенных аппаратчиков», то они в основном продолжали работать на государство и делать карьеру в ожидании очередного поворота судьбы.
Анализ событий, произошедших в период с 1956 по 1968 г., подводит к заключению о том, что Советский Союз в это время все еще обладал значительным потенциалом развития и даже обрел после смерти Сталина новые источники идеологической веры и социального оптимизма. Десятилетие хрущевского правления породило «шестидесятников» — новую группу интеллектуалов, деятелей науки и культуры, стремившихся раскрепостить и возглавить культурные и общественно-политические процессы в стране. Они верили в возможность построить в СССР «социализм с человеческим лицом». Изначально их советский патриотизм и общественная энергия основывались на марксистских понятиях прогресса, неизбежности перехода от буржуазной формации к социалистической. В недавней истории их вдохновляла романтика революции и левой культуры 1920-х гг., а также их ранний опыт войны с нацизмом. Однако к окончанию срока правления Хрущева в послевоенных поколениях энергия коммунистической утопии и исторический романтизм исчерпали свой потенциал. Ощущение принадлежности к единому советскому народу, получившее внутреннее наполнение благодаря опыту Великой Отечественной войны и противостоянию в холодной войне, начало расшатываться под воздействием внешних и внутренних сил.
В кругах образованных людей — студенческих компаниях и на интеллигентских посиделках, в дискуссиях коллег, научных лабораториях — начались интеллектуальные искания, стали проявляться новые мировоззренческие тенденции. В этой среде возникли культы западного авангардизма и «американизма», настроения пацифизма и анти-антисемитизма, фронда партийно-бюрократическому режиму, этнокультурные варианты антирусского национализма, и — не в последнюю очередь — набирающий силу консервативный русский национализм. Важна и еще одна тенденция: «просвещенные аппаратчики» после 1968 г. утратили веру в реформирование советского строя и перспективы быстрого карьерного роста. Одни из них продолжали служить по инерции, другие все больше убеждались, что СССР никогда не одержать верх в соревновании с Западом.
В итоге кремлевское руководство и советская бюрократия не смогли совладать с процессами относительной либерализации общества, начавшейся после смерти Сталина. Значительные группы культурных, интеллектуальных и научных элит, лояльные советскому проекту в начале хрущевского правления, в конце его испытали значительное разочарование и даже отчуждение. Действия властей, начиная с окриков в адрес творческой интеллигенции и заканчивая вторжением в Чехословакию, вызывали значительное брожение в советских тылах, породили эрозию официального патриотизма, заронили семена инакомыслия в самую сердцевину советской элиты. Эти явления поначалу не выглядели серьезными. Но в горбачевскую перестройку они сыграли критическую роль.
В брежневское время советские руководители отказались от реформистских планов. Новых правителей вполне устраивало ритуальное поклонение изжившей себя коммунистической идеологии. Им казалось, что они успешно усмиряют инакомыслие в сфере культуры, отправляя участников диссидентского движения в тюрьму или ссылку либо вынуждая их к эмиграции. Не желая проводить в стране реформы, Брежнев взял курс на политику разрядки в отношениях с западными державами. Благодаря разрядке брежневское руководство рассчитывало решить проблему нехватки товаров, в которых остро нуждались советские потребители, и доступа к технологиям, которые были нужны советской экономике. Одновременно после травматического разрыва с Китаем и вторжения в Чехословакию Кремль пытался компенсировать утрату революционной легитимности международным геополитическим признанием. Пусть советский проект уже не вдохновлял «прогрессивных» интеллектуалов во всем мире, зато руководство США признало руководство СССР равноправным партнером. Но разрядка не пошла советской империи впрок и не прошла для нее безнаказанно. Улучшение отношений с Западом вело к дальнейшему разрушению выстроенного при Сталине «закрытого общества» и все большей интеграции Советского Союза с остальным миром, в том числе в культурной и экономической сферах. Для советской империи это был путь, сопряженный с большой опасностью. Свернуть с него, пойти обратной дорогой было практически невозможно.