Политбюро и Рейган 

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Политбюро и Рейган 

Оставшиеся тайной для всех дискуссии в Кремле о положении в Польше, затрагивали и еще один весьма болезненный вопрос: как реагировать на провокационный и милитаристский курс администрации Рейгана. Благодаря информации, которую предоставлял ЦРУ польский генштабист полковник Рышард Куклинский, Рейган был хорошо осведомлен о давлении на поляков из Кремля. Введение военного положения в Польше он воспринял как личное оскорбление{1015}. Президент США вознамерился наказать Советский Союз по самому крупному счету и создать как можно больше проблем советской экономике. С декабря 1981 г. Рейган начал оказывать сильнейшее давление на западноевропейские страны, чтобы они наложили эмбарго на поставку нефтегазового оборудования для строительства трансконтинентального газопровода «Уренгой — Помары — Ужгород — Западная Европа». Этот проект был чрезвычайно важен для СССР, так как от него зависело будущее валютных доходов страны. В конце концов, ФРГ и Франция не поддержали американские санкции, и, как отметил один историк, «Рейган проиграл первый раунд схватки с СССР». Введение в эксплуатацию газопровода было отложено лишь ненадолго, хотя и эта отсрочка много значила для СССР. В это же время с одобрения директора ЦРУ Уильяма Кэйси и министра обороны США Каспара Уайнбергера американцы предприняли несколько провокационных мероприятий, в том числе провели военные учения поблизости от советских границ и военно-морских баз. Это была демонстрация силы и прямое давление на Кремль. Вашингтон лоббировал Саудовскую Аравию и страны ОПЕК снять ограничительные квоты на добычу нефти. В конечном счете это произошло и вызвало обвальное снижение цены на нефть. Разумеется, откровения членов администрации Рейгана о том, что они чуть ли не заложили в это время основу для будущей «победы» над Советским Союзом, нуждаются в серьезной корректировке. Вместе с тем очевидно, что Вашингтон предпринял наступление на СССР по всем фронтам, и американский напор даже превзошел все меры администрации Эйзенхауэра в течение первой половины 1950-х гг.{1016}

Для Андропова действия рейгановской администрации с самого начала складывались в продуманную и зловещую стратегию. Словно читая в зеркале мрачные измышления американских стратегов о советской военной угрозе, глава КГБ предупреждал своих коллег, что «вашингтонская администрация пытается столкнуть развитие международных отношений на опасный путь наращивания угрозы войны»{1017}. В мае 1981 г. Андропов пригласил Брежнева на закрытую конференцию для высокопоставленных офицеров КГБ и в присутствии генсека рассказал удивленным слушателям о том, что Соединенные Штаты Америки готовятся к нанесению внезапного ядерного удара по СССР. Он объявил, что необходимо за счет совместных действий внешней разведки КГБ СССР и ГРУ Генштаба создать новую, более совершенную стратегическую систему раннего оповещения. Эти действия спецслужб по выявлению признаков подготовки Западом внезапного нападения на СССР получили название РЯН (ракетно-ядерное нападение). Специалисты из разведслужб отнеслись к инициативе скептически и полагали, что инициаторами этой нелепой идеи было военное начальство во главе с Устиновым. Однако это было не так: военные уже с 1970-х гг. не допускали возможности нанесения американцами внезапного первого ядерного удара. Маршал Сергей Ахромеев вспоминал позже, что он оценивал сложившуюся оперативную ситуацию как «сложную, но не критическую». На самом деле идея операции РЯН принадлежала лично Андропову. Бдительность главы КГБ приняла в данном случае почти невротические формы — ему мерещились план «Барбаросса» и ранние американские планы атомных бомбардировок СССР{1018}.

Андропов надеялся угрозой войны встряхнуть государственно-бюрократическую машину и все советское общество от спячки и застоя. Однако Брежнев был против радикальных шагов. Генсек не переставал твердить о разрядке и ждал, что рано или поздно наступит примирение с американцами. Многие в Политбюро с надеждой думали о том, что Рейган «опустится на землю» и начнет сотрудничать с СССР. Желая успокоить общественное мнение Запада, Брежнев произнес в июне 1982 г. речь, в которой заявил, что СССР отказывается первым применить ядерное оружие. Вскоре после этого Устинов официально объявил о том, что Советский Союз «не рассчитывает на победу в ядерной войне»{1019}. Фактически это означало отказ от наступательной военной доктрины 1960-х гг.

10 ноября 1982 г. Леонид Ильич Брежнев скончался во сне. Почти тотчас Политбюро объявило о том, что новым советским руководителем будет 68-летний Юрий Владимирович Андропов. Впервые в Кремле обошлось без интриг и жестокой борьбы за власть, как это бывало в предыдущих случаях при наследовании высшего государственного поста. Такому исходу, скорее всего, способствовало напряжение нового пика холодной войны, но значение имела и твердая поддержка со стороны Устинова и Громыко. Трагедия Андропова заключалась в том, что к этому времени болезнь почек, которой он страдал много лет, перешла в окончательную стадию.

К Рейгану Андропов всегда относился с недоверием. Когда Рейган прислал Брежневу написанное от руки письмо с предложением провести переговоры о ядерном разоружении, то Андропов и остальные члены правящего триумвирата в Кремле отклонили это предложение, сочтя его грубой уловкой. Тем временем американо-советские отношения становились все хуже. 8 марта 1983 г. президент США провозгласил Советский Союз «империей зла». Тем самым он превзошел предыдущую администрацию по градусу своей риторики: Картер хотя бы не ставил публично под сомнение легитимность существования советского строя. 23 марта 1983 г. Рейган взорвал еще одну информационную бомбу, объявив о начале разработки Стратегической оборонной инициативы (СОИ). Эта программа ставила задачу сделать ядерное оружие «устаревшим и ненужным». Советские военачальники и кремлевское руководство восприняли СОИ как угрозу нейтрализовать все советские МБР, чтобы СССР стал уязвимым для американского ядерного удара. Рейгановские речи об «империи зла» и СОИ еще больше усилили беспокойство Андропова, и без того обостренное лихорадочной активностью американских вооруженных сил и спецслужб по всему миру. В течение апреля — мая 1983 г. Тихоокеанский флот США проводил крупные учения, попутно отслеживая, насколько хорошо у советской стороны работает система наблюдения за акваторией Тихого океана, а также система раннего оповещения. Помимо прочего, американцы отрабатывали условные нападения на советские атомные подводные лодки с ядерными боеголовками на борту. Москва ответила целой серией крупных военных учений с участием армий стран Варшавского договора. В том числе впервые была проведена репетиция всеобщей мобилизации и взаимодействия обычных войск с войсками стратегического назначения.

Разумеется, все это создавало зловещий фон для проведения операции РЯН. Сотрудники и агенты КГБ и ГРУ за рубежом получили оперативное задание осуществлять постоянное слежение за «приготовлениями НАТО к ракетно-ядерному удару по СССР»{1020}.

Оценивая события того времени, некоторые ветераны администрации Рейгана считают, что именно оттуда берут начало последующие изменения в поведении Советского Союза. Сотрудник ЦРУ Роберт Гейтс заключил, что «СОИ действительно серьезно повлияла на политическое и военное руководство СССР», создав перспективу «новой, невероятно дорогостоящей гонки вооружений в той области, в которой СССР едва ли мог успешно состязаться с США». Гейтс уверен, что «идея СОИ» убедила «даже самых консервативных членов советского руководства в необходимости серьезных перемен в самом СССР»{1021}. На самом же деле реакция кремлевской верхушки на СОИ была куда неопределенней. У высших партийных и военных кругов Советского Союза не было предчувствия надвигающейся гибели. Экспертная группа из ученых и специалистов под руководством физика Евгения Велихова пришла к заключению, что инициатива Рейгана с СОИ, скорее всего, не требует принятия немедленных контрмер. Однако этим заключением спор о СОИ не завершился. Советские военные осознали, что данная программа со временем сможет стимулировать развитие новых военных технологий. Устинов проявил активный интерес к проблеме СОИ. Вместе с президентом Академии наук СССР Анатолием Александровым он начал составлять долгосрочный план работ в ответ на инициативу Рейгана. Внутри военно-промышленного комплекса и раньше находились люди, такие как академик Андрей (Герш) Будкер и конструктор ракетной техники Владимир Челомей, которые выдвигали идеи по созданию советской СОИ{1022}.

Рекламируя программу СОИ на обсуждении в конгрессе США, администрация Рейгана утверждала, что эта инициатива заставит Советы начать переговоры по ядерному разоружению на американских условиях. Однако на первых порах все вышло совсем иначе. Едва заняв свой новый кабинет, Андропов развернул в советской стране несколько кампаний: по борьбе с коррупцией, за восстановление трудовой дисциплины, а также за усиление патриотической бдительности. К тому же он сделал «последнее предупреждение» тем гражданам СССР, кто «осознанно или неосознанно служит рупором иностранных голосов, распространяя всякого рода небылицы и слухи»{1023}. Как это уже часто случалось в прошлом, жесткие меры по наведению порядка в стране, укреплению дисциплины на рабочих местах и усилению бдительности среди населения вызвали у ряда представителей партийной номенклатуры и большинства народа широкую поддержку. Михаил Горбачев, который позже выразит свое неодобрение в адрес жестких мер Андропова, в 1983 г. их всецело поддержал. Военнослужащие, офицеры КГБ, а также многие члены дипломатического корпуса приветствовали «твердую руку» Андропова. Годы спустя довольно значительная часть населения России, может быть, даже и большинство, будет отзываться об Андропове уважительно и с ностальгией{1024}.

Ничто не могло переломить глубокое недоверие нового генсека к Рейгану, подкреплявшееся личными эмоциями — презрением, враждебностью и некоторым страхом. Анатолий Добрынин слышал, как Андропов отзывался о президенте США: «Надо быть бдительным, ибо от него всего можно ждать. Но одновременно не проходить мимо любых проявлений его готовности улучшать наши отношения». 11 июля 1983 г. президент США прислал Андропову собственноручно написанное письмо. Он заверил генерального секретаря в том, что правительство и народ Соединенных Штатов Америки выступают за «мирный курс» и «ликвидацию ядерной угрозы». В заключение Рейган написал: «Исторически так сложилось, что наши предшественники добивались большего прогресса, когда общались лично и откровенно. Если Вы пожелаете поучаствовать в таком общении, то я к вашим услугам». Добрынин полагал, что Андропов был заинтересован в активизации конфиденциального канала и диалоге с Рейганом. Но Александров-Агентов вспоминал, что подозрительный генсек скорее воспринял обращение Рейгана «как проявление лицемерия и желание запутать, сбить с толку руководство СССР». Андропов ответил вежливым официальным письмом, оставив предложение Рейгана о личной встрече без внимания{1025}.

Чем сильнее давили из Вашингтона, тем жестче была реакция Политбюро. Война нервов достигла своей наивысшей точки в связи с трагическим инцидентом, произошедшим 1 сентября 1983 г. во время рейсового полета самолета южнокорейской авиакампании КАЛ. В этот день в закрытое воздушное пространство СССР над Курилами, где располагались военные объекты, вторгся сбившийся с курса пассажирский «Боинг-747» южнокорейской авиакомпании. Советские силы ПВО, ошибочно приняв гражданское судно за американский самолет-разведчик, уничтожили самолет вместе с его 269 пассажирами. Введенный в заблуждение Устиновым и военными, которые пообещали ему, что «все будет в порядке, никто никогда ничего не докажет», Андропов, уже находившийся в больнице из-за острой почечной недостаточности, согласился скрыть факт уничтожения самолета. Рейган и его госсекретарь Джордж Шульц были искренне потрясены человеческими жертвами и возмущены тем, что СССР лжет и уходит от ответственности. В то же время в ЦРУ, Пентагоне и американских СМИ нашлось немало желающих набрать пропагандистские очки за счет «империи зла». Отказ СССР обнародовать правду о сбитом самолете давал им блестящую возможность разоблачить советские власти перед лицом всей мировой общественности, выставить их бессердечными убийцами невинных людей{1026}.

Вначале советский лидер хотел урегулировать конфликт через конфиденциальные каналы и сетовал на «колоссальную глупость тупоголовых генералов», которые сбили гражданский самолет. Но развернувшаяся во всем мире антисоветская истерия, организованная администрацией Рейгана, явилась последней каплей, переполнившей чашу терпения Андропова. В это время он уже знал о своей близкой смерти. 29 сентября газета «Правда» опубликовала заявление главы СССР в связи с ухудшением советско-американских отношений. Андропов сообщил советскому народу, что администрация Рейгана взяла опасный курс на то, чтобы обеспечить Соединенным Штатам мировое господство. Он заявил, что инцидент с корейским самолетом — это «изощренная провокация американских спецслужб» и обвинил лично Рейгана в том, что он использует пропагандистские методы, недопустимые в межгосударственных отношениях. В заявлении была убийственная фраза: «Если у кого-то и были иллюзии насчет возможности эволюции в лучшую сторону нынешней американской администрации, то события последнего времени окончательно их развеяли. Ради достижения своих имперских целей она заходит так далеко, что нельзя не усомниться, существуют ли у Вашингтона вообще какие-то тормоза, чтобы не перейти черту, перед которой должен остановиться любой мыслящий человек»{1027}. Это было признанием со стороны Политбюро и Андропова глубочайшего кризиса в советско-американских отношениях — крупнейшего со времен Карибского кризиса.

События осени 1983 г., как нарочно, подкрепили мрачный вердикт Андропова. В конце сентября советские спутниковые системы слежения дали повторный сигнал о том, что имел место запуск массивной американской МБР. Тревога оказалась ложной, но напряжение в советском руководстве нарастало{1028}. В конце октября США высадили воздушный и морской десант на остров Гренада в Карибском море, где у власти находился революционный режим, дружественный Кубе. Предлогом для вторжения стал переворот на Гренаде, в ходе которого был убит один из революционных лидеров. Это был первый после Вьетнамской войны случай применения американских войск за рубежом, администрация изобразила все как миссию по спасению американских студентов-медиков, которые находились на острове. В ноябре вооруженные силы НАТО провели в Западной Европе крупные учения «Эйбл Арчер» («Меткий стрелок»), которые, согласно данным советской разведки, почти полностью имитировали приготовления к нанесению ракетного удара. Кроме того, на американские военные базы в ФРГ стали прибывать первые ракеты «Першинг», несмотря на мощные антивоенные демонстрации и глубокие разногласия в западном обществе по поводу размещения этих ракет. 1 декабря Кремль направил повторные извещения правительствам государств, входящим в Организацию Варшавского договора. Советское руководство информировало союзников о решении развернуть атомные подводные лодки с ядерными ракетами вдоль побережья США в ответ на «растущую ядерную угрозу Советскому Союзу». Без таких мер, сообщалось в тексте, «авантюризм Вашингтона может привести к намерению нанести первый ядерный удар с целью «преобладания» в ограниченной ядерной войне. Нарушение военного баланса в их пользу может подтолкнуть правящие круги США к нанесению внезапного удара по социалистическим странам. Упоминалось и вторжение США на Гренаду как доказательство того, что американский империализм может «пойти на риск развязывания большой войны ради обеспечения своих корыстных классовых интересов»{1029}.

Риторика Кремля по форме и по содержанию начинала напоминать опасные формулировки середины 1960-х гг., до начала разрядки. Усталость и раздражение смертельно больного Андропова сквозили в тексте. В закрытом послании к лидерам стран Варшавского пакта утверждалось, что Вашингтон «объявил "крестовый поход" против социализма как общественной системы. Те, кто отдали приказ о размещении новых систем ядерного оружия на наших границах, оправдывают это безрассудное дело дальними практическими целями»{1030}. 23 ноября 1983 г., выполняя инструкции из Кремля, представители СССР покинули проходившие в Женеве переговоры по ограничению вооружений. В последнюю минуту дипломатам из МИД и специалистам из Генштаба удалось убедить членов Политбюро не хлопать дверью и оставить для СССР возможность вернуться в будущем за стол переговоров{1031}. 16 декабря, когда члены советской делегации на этих переговорах пришли в больницу навестить Андропова, тот сказал, что Советский Союз и Соединенные Штаты впервые после Карибского кризиса находятся на пути к прямому столкновению. Он пожаловался на то, что администрация Рейгана делает все, чтобы обескровить СССР в Афганистане и не дать советским войскам оттуда уйти. «Если мы начнем делать уступки, наше поражение неминуемо», — задумчиво и мрачно произнес умирающий генсек{1032}.

Тем временем к американскому президенту из ЦРУ поступали тревожные сигналы о том, что США своими действиями создали опасную напряженность в отношениях с СССР. К тому же на Западе ширилось антивоенное движение, и Рейган решил, что надо сделать еще одну попытку начать переговоры с Советами. Уверенный в том, что Кремль разделяет его стремление избежать ядерной войны, он в январе 1984 г. произнес речь в духе примирения: предполагалось, что она станет «первым шагом к окончанию холодной войны». Госсекретарь Джордж Шульц, советники президента Роберт Макфарлейн, Джэк Мэтлок и другие члены команды Рейгана не разделяли экстремистских взглядов директора ЦРУ Кейси и главы Пентагона Уайнбергера, желавших использовать войну в Афганистане для подрыва советской системы. Умеренные в администрации, включая экспертов по СССР, считали, что Соединенным Штатам не следует оспаривать законность советского строя, равно как и добиваться над ним военного преимущества, а также оказывать давление на советскую систему с целью ее развала. Они выработали основу для будущих переговоров, состоящую из четырех частей: отказ от применения вооруженных сил в международных спорах, уважение прав человека, взаимный обмен информацией и идеями, а также сокращение вооружений{1033}. Однако руководство в Москве, ожесточенное прежними действиями США, продолжало считать, что администрация Рейгана является заложницей тех сил, что «жаждут крови» Советского Союза и стремятся к окончательной победе над ним. Советские руководители не заметили перемен в Белом доме. В том же сентябре 1984 г., когда Громыко впервые после инцидента с корейским авиалайнером собрался встретиться с Рейганом, он сказал своим помощникам: «Рейган и его команда взяли курс на развал социалистического лагеря. Фашизм поднимает голову в Америке»{1034}.

Глава внешнеполитического ведомства СССР, видимо, полагал, что советско-американские отношения скатились до самого низкого уровня с начала 1950-х гг. Тем не менее он был убежден, что в государственных интересах вести диалог с американским руководителем необходимо. Добрынин пришел к заключению, что «воздействие жесткой силовой политики Рейгана на внутренние дебаты в Кремле и на эволюцию советского руководства дало эффект, прямо противоположный тому, на который рассчитывали в Вашингтоне. Американская жесткость привела к усилению тех сил в Политбюро, Центральном комитете и в силовых ведомствах, которые мыслили в таких же категориях жесткого силового давления»{1035}. Автор этой книги, работавший в то время младшим научным сотрудником Института США и Канады в Москве, имел возможность наблюдать, какую серьезную озабоченность у экспертов-американистов вызвало заявление Андропова, фактически отвергавшее возможность договориться с администрацией Рейгана. Вместе с тем американская официальная риторика в духе антисоветского «крестового похода» раздражала даже тех, кто обычно ратовал за улучшение американо-советских отношений. Впервые за многие годы в стране поползли слухи о большой войне. Люди, особенно в провинции, опять, как и до наступления разрядки, начали задавать лекторам из Москвы тревожные вопросы: «Будет ли война с Америкой? Когда она наступит?»{1036}.

Во взглядах Андропова на советско-американские отношения мрачный реализм сопрягался с глубоким пессимизмом, что, скорее всего, объясняется его карьерой при Сталине и многолетней работой в КГБ. Но эти взгляды резонировали с настроениями многих советских людей и влияли на внешнюю политику. Неизвестно, куда бы завел «курс» Андропова, если бы он прожил подольше. Но больной генсек умер 9 февраля 1984 г. Его преемником стал 73-летний Константин Устинович Черненко, опытный аппаратчик из ближайшего окружения Брежнева. Черненко был тоже безнадежно болен: страдал от жесточайшей астмы и спасался транквилизаторами. Первое же его появление на телеэкране не оставило ни у кого сомнений, что он останется на своем посту недолго. В период пребывания Черненко в должности генсека Устинов и Громыко сохранили за собой монопольные позиции по вопросам безопасности и международной политики. Стареющее Политбюро уже не скрывало ностальгии по сталинским временам и даже нашло время, чтобы обсудить и одобрить вопрос о восстановлении Молотова в КПСС. При этом Устинов нещадно ругал Хрущева за развенчание Сталина, считая, что все беды СССР с международным коммунистическим движением произошли именно из-за этого. Он даже предлагал переименовать город Волгоград снова в Сталинград. К своему сожалению, лидеры Кремля не могли вернуть то время, когда они были молоды и полны сил и когда Советский Союз казался неприступной твердыней, а советский народ был готов бесконечно жертвовать собой, преодолевая жизненные тяготы{1037}.

В Генштабе не было единодушного мнения по поводу адекватного ответа на стратегическую оборонную инициативу Рейгана. Часть генералитета считала, что для сохранения военного паритета с США необходимо увеличить военный бюджет. По официальным оценкам, прямые военные расходы, включавшие в себя стоимость содержания армии и вооружений, уже достигли 61 млрд. рублей и составляли 8% ВВП и 16,5% бюджета государства. Однако, если верить Брежневу, общие расходы на оборону, включая непрямые траты, были в 2,5 раза больше, достигая 40% от бюджета. Это была большая доля, чем в 1940 г., а ведь тогда Советский Союз изо всех сил готовился к большой войне. Несложные вычисления показывают, что при неизменном ВВП любое резкое повышение издержек на оборону неминуемо влекло за собой столь же резкое снижение уровня жизни населения. Это означало нарушение властью негласного социального пакта, заключенного с народом, — принципа «живи и давай жить другим»{1038}.

В доступных советских архивных документах нет ничего о дискуссиях в Политбюро по вопросу о военных расходах. Однако известно, что начальник Генерального штаба СССР маршал Николай Огарков предпринял было попытку обсудить этот вопрос на заседании Совета обороны. Он критиковал военно-промышленный комплекс, которым руководил Устинов, за неповоротливость. По мнению маршала, ВПК занимается неэффективными и слишком дорогостоящими гигантскими проектами, а стремление «оборонки» поспеть за США в гонке вооружений самоубийственно. Вместо ответа на критику Устинов отправил Огаркова в отставку, тем более что неуступчивый маршал долгие годы был бельмом на глазу у министра обороны. По непроверенным данным, в Кремле кое-кто даже предлагал перейти на 6-дневную рабочую неделю и создать специальный «оборонный фонд», чтобы получить дополнительные средства на программу перевооружения. Но в итоге эти предложения были оставлены без внимания{1039}. Политбюро уже не могло отказаться от социальных уступок трудящимся, сделанных в хрущевско-брежневские времена. Возврат к старым мобилизационным методам был невозможен.

С 1940-х гг. в советском обществе произошли необратимые изменения. У руководства уже не было того огромного человеческого ресурса, который имелся в распоряжении Сталина до Второй мировой войны, — десятков миллионов молодых, необразованных рабочих, крестьян и партийных кадров, готовых за гроши и впроголодь «строить социализм». Среди элитной части советской образованной молодежи 1980-х гг. коммунистическая идея выродилась в ритуальное действо и повод для анекдотов. Молодыми людьми все больше владели другие интересы: неутоленная жажда потребительства и денег, прагматичное отношение к жизни, стремление к индивидуальному самовыражению и удовольствиям. В 1983 г. Андропов, опираясь на полицейские методы, начал кампанию «борьбы за трудовую дисциплину», включавшую борьбу с коррупцией и пьянством на производстве. Однако вскоре кампания выродилась в фарс и доказала свою полную неэффективность. Члены Политбюро тоже были не те, что их предшественники 40 лет назад: многие из них в силу преклонного возраста больше думали не о будущем советской державы, а о собственном здоровье, о том, как сократить себе объем работы и сохранить в дополнение к пенсии все привилегии, полагавшиеся высшей советской элите. Черненко, Владимир Щербицкий, Динмухамед Кунаев, Николай Тихонов и другие «старцы» упорно не желали уступать место молодым кадрам, которых Андропов набрал в Политбюро и Секретариат. Среди новых назначенцев выделялись Михаил Горбачев, Егор Лигачев и Николай Рыжков{1040}.

Члены «старой гвардии» в Политбюро еще были готовы сопротивляться переменам, но их время подошло к концу. Устинов умер 20 декабря 1984 г., а 10 марта 1985 г. скончался Черненко. Пока шла подготовка к третьим за 3 года похоронам главы партии и государства, за кремлевскими стенами активно решался вопрос, кто будет следующим генеральным секретарем. После закулисных согласований Андрей Громыко, последний оставшийся в живых член правящего триумвирата, предложил кандидатуру Михаила Сергеевича Горбачева, самого молодого члена Политбюро. Кандидатура была «единодушно» поддержана. Через несколько месяцев после своего избрания генсеком Горбачев отблагодарил Громыко, предложив ему пост председателя Президиума Верховного Совета СССР — церемониальную высшую государственную должность, которую с 1977 г. совмещали генеральные секретари ЦК КПСС. Так кончилась «эра Громыко» в МИД{1041}. Огромная власть, выскользнув из ослабевшей хватки сталинских назначенцев, оказалась в руках молодого, сравнительно неопытного руководителя. К несчастью для Горбачева, в наследство ему досталась не только власть над огромной державой, но и громадные завалы проблем, копившихся десятилетиями.