Западничество Горбачева

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Западничество Горбачева

Сталин привил всей советской стране и своим подданным вирус шпиономании и крайней ксенофобии, подозрительности ко всему иностранному; в культурном влиянии Запада он видел смертельную угрозу для собственного режима. Сталин был нетерпим к чужому мнению, отличавшемуся от собственного, хотя нередко провоцировал свое окружение на «размышления вслух». Такие размышления в присутствии диктатора были крайне опасным делом. Малейший отход от утвержденной политической линии Сталин расценивал как недопустимое инакомыслие, как опасность утратить контроль над страной. Сталину было свойственно ожидать самого худшего от всех и каждого, он подозревал любых западных политиков и государственных деятелей, даже тех, кто шел навстречу СССР и подлаживался под советские интересы, в том, что они вынашивают коварные планы и плетут антисоветские сети. Горбачев, напротив, не испытывал ни грана ксенофобии или враждебности к Западу, западной жизни и культуре. Более того, ему нравилось общаться с гражданами капиталистических стран, он с уважением относился к западным политикам любых взглядов, а некоторых из них со временем стал называть своими личными друзьями. Он обладал поразительной способностью считать, что «все, что ни происходит, происходит к лучшему», и в отношениях с другими лидерами вел себя, исходя из принципов доверия, честности, сотрудничества и открытости к диалогу.

По мнению иностранцев, восхищавшихся Горбачевым, он стал первым советским руководителем, кто повел себя почти как западный политик. Тогда это явление, с учетом того, какой пост и в какой стране занимал Горбачев, мало кто сумел до конца осмыслить и оценить. Разумеется, за первые годы пребывания у власти он еще сохранял множество принятых в СССР политических и идеологических стереотипов относительно стран Запада, особенно, США. Но даже в то время, когда Горбачев все еще считал президента Рейгана, канцлера Коля и их коллег по НАТО противниками, он уже приступил к разборке железного занавеса, для начала разрешив избранной группе влиятельных интеллектуалов и чиновников свободно общаться с иностранцами, а затем открыв внешний мир для всего советского общества.

Наглядным примером западничества Горбачева может служить идея «общеевропейского дома». Вначале, в 1985 и 1986 гг., эту идею предполагалось использовать для того, чтобы вбить дипломатический клин между США и остальными членами НАТО. Однако уже к 1989 г. она вызвала в СССР общественную дискуссию и с легкой руки Горбачева стала восприниматься как синоним «возвращения в Европу» и нежелания жить в закрытом обществе сталинского типа. Приверженность общеевропейским ценностям легла в основу убеждений и многих действий последнего генсека{1179}. Правда, некоторые, например Сергей Тарасенко, помощник и единомышленник министра иностранных дел Шеварднадзе, усматривают в этом прагматический расчет. Он утверждает, что, начиная со второй половины 1988 г., «когда мы столкнулись с трудностями внутри страны, стало формироваться сознание того, что мы сможем еще продержаться какое-то время и даже сохранить статус великой державы, только опираясь на Соединенные Штаты. Мы чувствовали, что, отойди мы на два шага от США, и мы будем отброшены»{1180}.

Однако проект Горбачева не был просто сухим расчетом, а зовом сердца. Как отмечает Дмитрий Фурман, западничество Горбачева было неким комплексом зависимости, которым страдали многие образованные и даже не очень образованные русские. «Для всех советских людей, в том числе и для партийной верхушки, Запад всегда был предметом вожделения. Поездки на Запад были важнейшим статусным символом. Тут уж ничего поделать нельзя — это "в крови", в культуре». Кроме того, Горбачев наслаждался своей огромной популярностью на Западе, в том числе и в США. «Горбомания» в Америке возникла в результате взаимной симпатии, естественно возникшей между Горбачевым и американской публикой{1181}.

Черняев восхищается способностью Горбачева настраиваться на одну волну с собеседниками — будь то руководители западных государств или же простые граждане этих стран. Он пишет в своем дневнике об успехе Горбачева в налаживании дружеских отношений с канцлером ФРГ Гельмутом Колем. В конце концов, заметил он, «новое мышление» не было чем-то таким уж оригинальным или невиданным. Новым в нем было то, что советский руководитель, сам сформировавшийся в условиях советской системы и воспитанный советским обществом, смог так быстро освободиться от советской ментальное. В тот день, когда Черняев увидел, как Горбачев и Коль ведут между собой приятную беседу, он записал в своем дневнике: «Физически ощущаешь, что мы уже вступаем в новый мир, в котором не классовая борьба, и не идеология, и вообще не противоположности и враждебность определяют. А берет верх что-то общечеловеческое»{1182}.

Противники Горбачева заявляют, что невероятный успех, которым Горбачев пользовался у западноевропейской и американской публики, вскружил ему голову. Он начал ставить дружеские отношения с иностранными лидерами выше интересов своей страны. Они уверяют, что Горбачеву не только политически и финансово, но и психологически необходимо было получить признание Запада: его популярность в собственной стране из-за нараставшего хаоса в общественной и политической жизни стремительно падала. Валерию Болдину это видится так: «После того как началась демократизация, которая вдруг повернула не совсем в ту сторону, куда Горбачев рассчитывал ее направить, и во главе этой демократизации встал его кровный враг Ельцин, тогда он все свои чаяния возложил на Запад»{1183}. Кроме того, критики указывают на то, что советы, полученные Горбачевым от Запада, лишь ухудшили положение дел и сыграли зловещую роль, так как отвлекли его от приоритетов внешней и внутренней политики 1985-1987 гг. и подтолкнули к радикальным политическим реформам{1184}.

Особенно резко высказываются об этом советские дипломаты Анатолий Добрынин и Георгий Корниенко, заявляя, что Горбачев «растратил переговорный потенциал советского государства» в обмен на преходящую популярность и добрые отношения с западными государственными деятелями. По мнению Добрынина, западные политики извлекали выгоду из слабости Горбачева. После 1988 г. Горбачев спешил окончить холодную войну, так как это было необходимо ему лично, чтобы прорывом на международной арене компенсировать не оправдавшиеся надежды на улучшение жизни у себя в стране. А в результате «дипломатия Горбачева часто не могла добиться выгодных соглашений в переговорах с Соединенными Штатами и их союзниками»{1185}. Корниенко уверен, что поспешный шаг Горбачева по созданию новой политической системы в стране объясняется его излишней чувствительностью к мнению и советам Запада. Горбачев-политик страстно хотел, чтобы его называли не «вождем коммунистической партии», а «президентом СССР», легитимным лидером государства{1186}.

Как со всей очевидностью явствует из записей бесед Горбачева с иностранными руководителями, после 1988 г., если не раньше, общение с самыми разными западными лидерами, от социал-демократов до ярых антикоммунистов, стало для Горбачева ключевым источником психологической поддержки. В этих людях он находил понимание, готовность прислушаться и, что немаловажно, способность оценить грандиозность масштаба осуществляемой им перестройки — то, чего ему так не хватало среди коллег по Политбюро и даже среди собственных помощников-интеллектуалов.

Поклонники Горбачева подтверждают наличие у него подобной психологической зависимости от Запада. Фурман признает, что эта зависимость была и имела опасные следствия. «Во-первых, внимание Горбачева чрезмерно отвлекается на Запад. Он явно отдыхает душой во время частых поездок, в то время как в стране нарастают оппозиция и хаос». Тот же автор отвергает утверждение о том, что Запад использовал Горбачева в своих интересах и ускорил распад СССР. Однако он сожалеет, что Горбачев чрезмерно прислушивался к мнению западных коллег. Было бы лучше для страны и «правильно понятых» интересов самого Запада, «если бы Горбачев проявлял к нему большее безразличие» и критически подходил к рекомендациям американских, западногерманских и других европейских политиков{1187}.

Президент Джордж Буш, госсекретарь Джеймс Бейкер и посол США в Москве Джек Мэтлок признают, что действительно оказывали значительное влияние на Горбачева, но всегда отрицали, что имеют какое-либо отношение к резкой смене его внутриполитического курса и последующему развалу Советского Союза. Уже после кончины СССР Мэтлок напишет: «Если бы это было во власти США и Западной Европы — создать демократический союз из советских республик, то они бы с удовольствием это сделали»{1188}. Однако совершенно очевидно, что пылкие прозападные настроения Горбачева не совпадали со сдержанным прагматизмом большинства его западных коллег. Политика американцев и западноевропейцев по отношению к Советскому Союзу основывалась не на неких идеях, мессианских планах и личной порядочности, а на геополитических, экономических и военных интересах их государств.