Строительство империи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Строительство империи

Нет сомнений, что Сталин любой ценой намеревался удержать Восточную Европу в советских тисках. Кремлевский вождь рассматривал территорию Восточной Европы и Балкан сквозь призму своих стратегических замыслов — как возможную буферную зону перед западными границами СССР. В XX в. силы Европы вторглись в Россию с Запада дважды — в ходе двух мировых войн. Учитывая это, сама география Европы предписывала кремлевскому руководству контроль над двумя стратегическими коридорами: один — через Польшу в Германию, в самое сердце Европы, другой — через Румынию, Венгрию и Болгарию на Балканы и в Австрию{100}. Вместе с тем речь шла не просто о геополитических планах. Беседы Сталина с зарубежными коммунистами раскрывают идеологическую составляющую того, как он понимал безопасность. Сталин исходил из того, что страны Восточной Европы можно удержать в сфере влияния Москвы только в том случае, если в них со временем будет создан новый общественно-политический порядок по образу и подобию Советского Союза{101}.

Для Сталина два аспекта советской политики в Восточной Европе — построение системы безопасности и установление там нового строя — являлись сторонами одной медали. Вопрос заключался в том, как добиться выполнения обеих задач в оптимальном режиме. Некоторые советские руководители, среди них Никита Хрущев, надеялись, что после войны вся Европа может стать коммунистической{102}. Сталину этого тоже хотелось, но он знал, что баланс сил для этого не достаточно выгоден. Он был убежден: пока американские и британские войска находятся в Западной Европе, у французских или итальянских коммунистов нет ни малейшей надежды на приход к власти. Кремлевский «реалист» был намерен как можно дольше сохранять сотрудничество в рамках Большой тройки и выжать из своих временных капиталистических союзников максимум возможных уступок. Оптимальным сценарием для Сталина было бы, если бы конфликт между СССР и западными союзниками из-за Восточной Европы не разразился слишком рано и не разрушил преждевременно сотрудничество великих держав.

Именно поэтому, как вспоминал Молотов, в феврале 1945 г. на Ялтинской конференции Сталин придавал огромное значение «Декларации об освобожденной Европе». Рузвельт при разработке этого документа стремился учесть опасения американцев польского происхождения и других выходцев из Восточной Европы, критиковавших президента за сотрудничество со Сталиным. В Ялте Рузвельт продолжал считать, что США сможет добиться большего от Сталина, обращаясь с ним как с партнером, несмотря на репрессии советских властей в Восточной Европе. Кроме того, президент надеялся, что подпись Сталина на декларации будет удерживать советские власти от явного насилия, особенно в Польше{103}. Сталин, со своей стороны, расценил подписание декларации как косвенное признание Рузвельтом права Советского Союза на зону влияния в Восточной Европе. Американский президент уже признал советские стратегические интересы на Дальнем Востоке. Молотов был обеспокоен тем, что американский проект декларации содержал формулировки, которые предполагали присутствие союзных представителей на территории стран, оккупированных Красной армией, а также демократическое самоопределение этих стран. Сталин ответил: «Ничего, ничего, поработайте. Мы можем выполнять потом по-своему. Дело в соотношении сил»{104}. Советский вождь рассчитывал, что сохранение сотрудничества с США не помешает, а скорее поможет ему в осуществлении его целей.

Советский Союз и его коммунистические соратники в Восточной Европе действовали по двум направлениям. Первое, широко афишируемое, направление — общественно-политические реформы, уничтожение традиционных имущих классов (многие представители этих классов уже бежали из стран, занятых советскими войсками, опасаясь репрессий и обвинений в сотрудничестве с нацистской Германией), раздача земель крестьянам, национализация промышленности, а также создание многопартийной парламентской системы. Все это в советском лексиконе получило название «народной демократии». Второе, негласное, направление — аресты и репрессии, подавление вооруженного подполья, деятельность советских органов безопасности и армейских структур по строительству институтов власти, которые позднее могли бы вытеснить многопартийную «народную демократию» и подготовить установление коммунистических режимов советского образца. В рамках второго направления советские агенты внедрялись в руководство служб безопасности, полиции и вооруженных сил, просоветские лица и коллаборационисты ставились на ключевые позиции в политических партиях. Одновременно политические активисты и журналисты, которые придерживались некоммунистических и антикоммунистических взглядов, всячески дискредитировались и устранялись из политической жизни, а позднее и ликвидировались физически{105}.

Сталин намечал общие контуры этой политики и ее детали во время личных встреч и в шифрованной переписке с коммунистами Восточной Европы, а также через своих помощников. Ежедневный контроль над осуществлением политических предписаний был возложен на людей из сталинского окружения: Андрей Жданов действовал в Финляндии, Клемент Ворошилов — в Венгрии и Андрей Вышинский — в Румынии. В партийном аппарате на них смотрели как на «проконсулов» в новых имперских владениях{106}. В Восточной Европе «проконсулам» и другим советским должностным лицам помогали советские военные власти, органы безопасности, а также коммунисты-экспатрианты, многие из них еврейского происхождения, прибывшие в свои родные страны из Москвы в арьергарде Красной армии{107}.

Всеобщая неразбериха, послевоенная разруха и разгул национализма, а также коллапс «старого порядка» в Восточной Европе помогли Сталину и советским властям достигать поставленных целей. С приходом советских войск в Венгрию, Румынию и Болгарию, невольных сателлитов нацистской Германии, в этих странах вырвались наружу давно зревшие там идейная борьба и социальные конфликты. В каждой из этих стран имелись острейшие этнонациональные проблемы, давние, иногда многовековые обиды на соседей. Многие в Польше и Чехословакии горели желанием избавиться от потенциально неблагонадежных национальных меньшинств, прежде всего от немцев{108}. Сталин умело использовал эти настроения в своих интересах. В своих беседах с политиками из Польши, Чехословакии, Болгарии и Югославии, часто ссылался на угрозу, исходящую от Германии — «смертельного врага славянского мира». Он убеждал югославов, румын, болгар и поляков в том, что Советский Союз сочувствует их территориальным устремлениям и готов выступить арбитром в территориальных спорах. Он поддерживал политику этнических чисток в Восточной Европе, в результате которой со своих мест проживания было согнано 12 млн. немцев и несколько миллионов венгров, поляков, и украинцев. Вплоть до декабря 1945 г. Сталин подумывал о том, чтобы воспользоваться идеями панславизма и преобразовать Восточную Европу и Балканы в многонациональные конфедерации. Позднее советский вождь отказался от этого проекта. Причины этого отказа до сих пор до конца не ясны. Возможно, Сталин посчитал, что ему будет легче иметь дело с малыми национальными государствами, чем с конфедерациями. Также, вероятно, сказалось растущее раздражение на Тито и югославских коммунистов, имевших свои амбиции на Балканах{109}.

Решающим фактором для становления режимов советского типа в Восточной Европе было присутствие там советских вооруженных сил и деятельность советских секретных служб. Польская Армия крайова (АК) упорно сопротивлялась сталинским планам строительства просоветской Польши{110}. Во время Ялтинской конференции (и после нее), когда зашел спор по поводу будущего Польши, между СССР и западными союзниками вспыхнули первые искры раздора. В кулуарах конференции Черчилль заявлял, что учрежденное в Люблине просоветское правительство Польши «держится на советских штыках». И он был совершенно прав. Сразу же по окончании Ялтинской конференции генерал НКВД Иван Серов докладывал из Польши Сталину и Молотову о том, что польские коммунисты желают избавиться от главы польского правительства в изгнании Станислава Миколайчика. Сталин санкционировал арест шестнадцати руководителей Армии крайовой, но Миколайчика приказал не трогать. Несмотря эту предосторожность, западная реакция на аресты была очень резкой. Черчилль и Антони Идеи выразили протест против «возмутительных» действий советских властей. Особенное неудовольствие Сталина вызвало то обстоятельство, что к британскому протесту присоединился Трумэн. Сталин, отвечая публично на эти обвинения, сослался на необходимость арестов, «чтобы обеспечить тылы Красной армии». Аресты продолжились. К концу 1945 г. 20 тыс. человек из польского подполья, значительная часть довоенных польских элит и государственных служащих, оказались в советских тюрьмах и концлагерях{111}.

Румыния также доставила немало проблем Москве. Политические элиты этой страны не скрывали своих антисоветских и антирусских настроений и открыто обращались за поддержкой к британцам и американцам. Премьер-министр Николае Радеску и руководители «исторических» партий — Националцаранистской (крестьянской) и Национал-либеральной — не скрывали своего страха перед Советским Союзом. Румынские коммунисты, вернувшиеся в Бухарест из Москвы, где они находились в эмиграции, создали Национальный демократический фронт, куда вошли социал-демократы. При негласной поддержке советских властей они спровоцировали государственный переворот против Радеску, что в конце 1945 г. поставило страну на грань гражданской войны. Сталин отправил в Бухарест Вышинского, который в ультимативной форме потребовал от румынского короля Михая отставки Радеску и назначения премьер-министром просоветского деятеля Петру Гроза. Для убедительности ультиматума Сталин приказал двум дивизиям выдвинуться на позиции в окрестностях Бухареста. Союзные западные державы не стали вмешиваться. Однако представители США в Румынии, и среди них — посланец Государственного департамента США Бертон Берри и глава американской военной миссии Кортландт ван Ренслер Скайлер, пришли в ужас от советских действий. С этого момента они стали с гораздо большим сочувствием относиться к румынским страхам перед советской угрозой. Учитывая растущее недовольство Запада, Сталин решил пока оставить в покое короля Михая, так же как и руководителей обеих «исторических» партий{112}.

К югу от Румынии, на Балканах, партнером Сталина и главным его союзником было коммунистическое руководство Югославии. В 1944-1945 гг. Сталин полагал, что идея создания конфедерации славянских народов, в которой ведущую роль возьмут на себя югославские коммунисты, станет хорошим тактическим ходом в построении просоветской Центральной Европы, к тому же отвлечет внимание западных держав от советских планов по преобразованию политических и социально-экономических режимов этих стран. Однако у победоносного командира югославских партизан, коммуниста Иосипа Броз Тито, имелись собственные далеко идущие планы. Он и другие югославские коммунисты требовали, чтобы Сталин поддержал их территориальные притязания к Италии, Австрии, Венгрии и Румынии. Они также рассчитывали на помощь Москвы в строительстве «великой Югославии», которая бы включала в себя Албанию и Болгарию. Какое-то время Сталин подавлял в себе раздражение, которое вызывали у него югославские амбиции. В январе 1945 г. он предложил югославским коммунистам создать с Болгарией «двуединое государство по типу Австро-Венгрии»{113}.

В мае 1945 г. судьба итальянского города Триест и прилегающих к нему территорий Гориции-Градиски стала дополнительной больной темой в отношениях Советского Союза с Югославией. Италия и Югославия оспаривали эти земли еще с 1919 г. Югославские войска захватили Триест, но западные державы потребовали вернуть город Италии. Сталин не желал ссориться с союзниками и принудил югославов отвести войска, чтобы уладить этот вопрос с англо-американцами. Нехотя югославское руководство подчинилось Москве, однако Тито не смог сдержать чувства разочарования. В одной из публичных речей он сказал, что югославы не желают «служить разменной монетой» в «политике сфер влияния». Для Сталина это было наглой выходкой. Должно быть, именно с этой минуты он стал относиться к Тито с подозрением{114}. И все же в течение всего 1946 г., пока шли тяжбы с западными державами по разработке мирных договоров с бывшими союзниками Германии, кремлевское руководство поддерживало территориальные претензии Югославии в Триесте{115}. Вероятно, в этот период идея панславизма еще не выветрилась из умов советских руководителей. К тому же Италия, с точки зрения Сталина, отошла к западной сфере влияния, а Югославия занимала ключевое место на южном фланге советского периметра безопасности.

В Восточной Европе и на Балканах Сталин действовал, мало считаясь с западными союзниками и совершенно беспощадно. Тем не менее он взвешивал и рассчитывал свои шаги, наступая и отступая, когда это требовалось, чтобы избежать преждевременного столкновения с западными державами и не поставить тем самым под угрозу достижение других важных внешнеполитических целей. Особенно важной среди этих целей была задача создания советского плацдарма в Германии (см. главу 3). Другой важнейшей целью была предстоящая война с Японией и утверждение советских позиций на Дальнем Востоке.

В течение нескольких месяцев после Ялтинской конференции у Сталина была великолепная возможность получить большие территориальные и геополитические барыши за вступление СССР в войну на Дальнем Востоке. В 1945 г. Сталин и советские дипломаты считали, что Китай целиком зависит от США. В этой связи они намеревались расширить как можно больше сферу советского присутствия в этой стране и на Тихом океане в целом, с тем чтобы не допустить в этом регионе американской гегемонии вместо гегемонии поверженной Японской империи. В частности, Сталин добивался включения китайской Маньчжурии в советский пояс безопасности на Дальнем Востоке{116}. 24 мая, на торжественном приеме в Кремле в честь Победы, Сталин сказал присутствующим: «Не забывайте, что хорошая внешняя политика иногда весит больше, чем две-три армии на фронте». Что означают эти слова на деле, Сталин продемонстрировал во время переговоров с правительством гоминьдановского Китая в Москве в июле — августе 1945 г.{117} Ялтинские соглашения с Рузвельтом и его негласная поддержка советских притязаний на Дальнем Востоке были подтверждены Трумэном, и это дало Сталину громадную фору в дипломатической игре с Гоминьданом. День за днем Сталин наращивал давление на китайское правительство, добиваясь от него согласия рассматривать СССР в роли гаранта китайской безопасности против вероятной японской угрозы после войны. Сталин сообщил министру иностранных дел Китая Сун Цзывэню, главе китайской делегации, что требования вернуть СССР базу Порт-Артур и КВЖД, а также требование признания Китаем независимости Монголии «объясняются необходимостью усиления наших стратегических позиций против Японии»{118}.

У Сталина имелись кое-какие рычаги и в самом Китае, которые, как он прекрасно сознавал, были важны в переговорах с Гоминьданом. Кремль был единственным возможным посредником в китайской гражданской войне между Национальным правительством и Коммунистической партией Китая (КПК), которая контролировала северные китайские территории, прилегавшие к Монголии. У Советского Союза был еще один ресурс: уйгурское сепаратистское движение в Синьцзяне было создано на советские деньги и вооружено советским оружием. Во время переговоров в Москве Сталин предложил Китаю гарантию территориальной целостности в обмен на требуемые уступки. «Что касается коммунистов в Китае, — сказал Сталин Сун Цзы-вэню, — то мы их не поддерживаем и не собираемся поддерживать. Мы считаем, что в Китае есть только одно правительство. Мы хотим честных отношений с Китаем и объединенными нациями»{119}.

Руководство Гоминьдана упорно противилось давлению Кремля, особенно в вопросе о признании независимости Монголии, которая с 1921 г. находилась под советским протекторатом. Однако выбора у Чан Кайши и его министра иностранных дел не было. Им было известно, что через три месяца после окончания военных действий в Европе, по договоренности между СССР и США, планируется вторжение Красной армии в Маньчжурию. Они опасались, что в этом случае Советский Союз передаст власть в Маньчжурии в руки КПК. 14 августа 1945 г. руководство Китая подписало Договор о дружбе и союзе с СССР. Поначалу казалось, что Сталин держит свои обещания: КПК была вынуждена вступить в переговоры с Гоминьданом об условиях перемирия в многолетней гражданской войне. Впоследствии китайские коммунисты утверждали, что Сталин их предал и сорвал их революционные планы. Однако в тот момент Мао Цзэдун вынужден был признать, что в действиях Сталина присутствовала определенная логика: США поддерживали Гоминьдан, и вмешательство СССР на стороне КПК означало бы разрыв американосоветского партнерства{120}.

Весомое участие Советского Союза в Ялтинской и Потсдамской конференциях, во время которых члены Большой тройки совместно вырабатывали решения о послевоенном устройстве Европы и Дальнего Востока, не только сделало необратимым предстоящее вторжение СССР на территорию Маньчжурии, но и дало Москве основание заявлять о своих особых правах в этом регионе. Трумэн не имел возможности открыто возражать против советского влияния в Монголии и Маньчжурии и лишь призывал к соблюдению там американских принципов «открытых дверей» для торговли и бизнеса. Гарриман неофициально уговаривал Сун Цзывэя не поддаваться давлению Сталина, но даже ему пришлось признать, что китайцам «никогда не удастся достичь соглашения на более благоприятных условиях со Сталиным». В итоге Сталин вырвал у Гоминьдана уступки, которые даже выходили за рамки того, что было обговорено с Рузвельтом в Ялте и до нее{121}.

Далеко идущие планы вынашивались Сталиным и в отношении Японии. В ночь с 26 на 27 июня 1945 г. Сталин собрал членов Политбюро и высших военачальников, чтобы обсудить с ними военные действия против Японии. Маршал Кирилл Мерецков и Никита Хрущев защищали план высадки советских войск на севере Хоккайдо, самого северного из основных японских островов. Против этого предложения выступил Молотов, доказывая, что подобная операция будет в глазах США грубым нарушением достигнутых в Ялте соглашений. Маршал Георгий Жуков назвал предложение о высадке десанта на Хоккайдо авантюрой. На вопрос Сталина, сколько потребуется войск, Жуков доложил: четыре полнокровные войсковые армии. Сталин закрыл совещание на неопределенной ноте, но будущее показало, что он склонялся к осуществлению этого замысла. Он считал, что занятие Красной армией северной части Японии может позволить Советскому Союзу играть роль оккупационной державы в этой стране и, следовательно, повлиять на ее будущее. В глобальных планах Сталина контроль над Японией и недопущение ее ремилитаризации были такой же ключевой задачей, как и контроль над Германией{122}.

27 июня 1945 г. в газете «Правда» появилось сообщение о том, что Сталину присвоено высшее воинское звание — Генералиссимус Советского Союза. Вождь советских народов достиг пика величия и мирового признания. Спустя три недели открылась Потсдамская конференция, которая подтвердила основные положения Ялтинских соглашений о сотрудничестве, достигнутых между тремя великими державами. Формат Большой тройки был очень благоприятен для сталинской дипломатии и осуществления его замыслов. С первых дней работы конференции в Потсдаме делегация Великобритании, которой вначале руководил Черчилль (затем, после его поражения на выборах, эту работу продолжили новый премьер-министр, лидер партии лейбористов Клемент Эттли и министр иностранных дел Эрнст Бевин), последовательно выступала против советской делегации по всем основным пунктам обсуждения. В частности, британские руководители подвергли острой критике действия советских властей в Польше, а также отвергли претензии СССР на долю репараций в виде промышленного оборудования из Рурской области. Советники Трумэна, в числе которых был американский посол в Москве Аверелл Гарриман, склоняли президента и его нового госсекретаря Джеймса Бирнса, поддержать жесткую линию Великобритании. Однако Трумэн все еще нуждался в СССР в качестве союзника в войне против Японии, и он не спешил идти на поводу у англичан. Более того, Трумэн и Бирнс с пониманием отнеслись к требованию Сталина участвовать в распределении репараций с западных зон оккупации Германии и согласились с советским предложением создать единую союзную комиссию по управлению Германией. Реагируя на тревожные новости о произволе советских властей и их союзников в Восточной Европе и на Балканах, Трумэн внес было предложение назначить союзную комиссию для наблюдения за ходом выборов в Румынии, Болгарии, Венгрии, Греции и других странах. Сталин на это возразил, что американцы исключили Советский Союз из союзноконтрольной комиссии по Италии, после чего Трумэн быстро свернул обсуждение этой темы. После окончания Потсдамской конференции Молотов сообщил Димитрову, что «основные решения конференции были в нашу пользу». Западные державы, добавил он, подтвердили, что Балканы останутся в зоне влияния СССР{123}.