Польша: трещина в лагере
Польша: трещина в лагере
Летом 1980 г. коммунистические власти Польши, не в силах выплатить финансовые займы западным банкам, опрометчиво взятые в годы разрядки, были вынуждены поднять цены на продовольствие. Эта мера вызвала взрыв протеста среди населения. По стране прокатилась волна забастовок, и в августе бастовали уже все предприятия Гданьска и Гдыни. В принятом забастовочным комитетом документе выдвигались требования не только экономического, но и политического характера. В конце августа правительство пошло на компромисс, уступив требованиям бастующих, а официальное признание независимого профсоюза «Солидарность», который возглавил рабочий-электрик гданьских верфей Лех Валенса, ознаменовало невиданный успех противников коммунистического режима в Польше. Особенно впечатляло то, как слаженно и эффективно действовали, казалось бы, стихийно и снизу возникшие комитеты нового демократического движения. В Кремле подозревали, что событиями в Польше управляют силы из-за рубежа, а забастовщиками руководит специально обученное «подполье», сохранившееся со времен Второй мировой войны. И действительно, «антисоциалистические силы» получали огромную поддержку в международном масштабе. Польские коммунисты и органы КГБ докладывали о связях «Солидарности» с Польской католической церковью, Ватиканом, а также с организациями польских эмигрантов в США. Наиболее опасными подстрекателями считались Збигнев Бжезинский и папа Иоанн Павел II.{993}
Революционные настроения в Польше оказывали большое моральное и политическое влияние на западные области и республики Советского Союза. В 1981 г. сотрудники КГБ и партийные руководители западных районов СССР докладывали о брожении среди местного населения под влиянием событий в Польше. Особенно тревожным было положение в Прибалтийских республиках, прежде всего в Латвии, где проходили массовые забастовки{994}. Весной 1981 г. руководитель КГБ Юрий Андропов информировал Политбюро о том, что «польские события оказывают влияние на ситуации в западных областях нашей страны, особенно в Белоруссии». Советские власти поспешили захлопнуть «железный занавес» на границе с «братской» Польшей. Были отменены поездки советских граждан в эту страну по линии туризма, образовательных программ и культурного обмена. Подписка на польские журналы и газеты была приостановлена, началось глушение польских радиостанций{995}.
Многие в Советском Союзе и за его пределами с тревогой ожидали дальнейших шагов Кремля в отношении движения «Солидарность». Специалисты-международники в ЦК КПСС в Москве, так же как и сотрудники Белого дома в Вашингтоне, опасались повторения чехословацких событий 1968 г., ввода советских войск. Однако Брежнев, как оказалось, не хотел применения военной силы против поляков. Несмотря на свой моральный и физический упадок, на все большее самоустранение от международных и внутренних проблем, генсек понимал гибельность такого шага и опасался его кровавых последствий{996}.
О том, что Брежнев решил избежать вторжения в Польшу, было известно лишь очень узкому кругу лиц. К этому времени генсек редко появлялся в Кремле, предпочитая проводить время на правительственной даче или на охоте, в заказнике Завидово. Вопросы государственной безопасности почти целиком взяли на себя Андропов, Устинов и Громыко. Михаил Суслов тоже играл заметную роль: он возглавил специальную комиссию Политбюро ЦК КПСС по польскому вопросу. Министр обороны Дмитрий Устинов, казалось бы, имел наибольшие основания выступать за вооруженное вмешательство: Польша являлась стратегически важным коридором, по которому пролегали коммуникации, связывающие Группу советских войск в Германии с Советским Союзом. С потерей Польши теряла смысл Организация Варшавского договора, тем более что главное командование Западного направления войск ОВД располагалось недалеко от польского города Легница. Подчиненные Устинова, прежде всего главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств -участников Варшавского договора маршал Виктор Куликов, неоднократно говорили, что Польшу надо «спасти» любой ценой{997}.
В высших кругах, ответственных за принятие решений, центральной фигурой был председатель КГБ Юрий Андропов. В свое время он был твердым сторонником ввода войск в Венгрию, Чехословакию и Афганистан. Однако осенью 1980 г. Андропов сказал одному из своих близких подчиненных: «Лимит наших интервенций за границей исчерпан»{998}. Андропов уже видел себя преемником Брежнева на высшем посту в партии и стране и понимал, что еще она военная авантюра может перечеркнуть его политическую карьеру. Ввод советских войск в Польшу означал бы конец европейской разрядки, и без того висевшей на волоске после советского вторжения в Афганистан и жесткого ответа из Вашингтона. Андропов надеялся развивать европейские структуры безопасности и сотрудничества, зафиксированные в Хельсинки в 1975 г. и ставшие главным достижением государственной политики СССР в период разрядки.
Даже Суслов признавал, что допустить несколько социал-демократов в коммунистическое правительство Польши предпочтительнее, чем использовать советские войска{999}. Однако это вовсе не означало, что Кремль был готов пустить события в Польше на самотек. В Политбюро стали склоняться к решению проблемы по «сценарию Пилсудского», т. е. сделать ставку на военно-политическую диктатуру по образцу режима Юзефа Пилсудского в 1920-е гг. Среди кандидатов на роль «коммунистического Пилсудского» числились первый секретарь ЦК ПОРП Станислав Каня и министр национальной обороны ПНР Войцех Ярузельский. В декабре 1980 г. Брежнев, заглядывая в подготовленную шпаргалку, сказал Кане: «Когда мы увидим, что тебя свергают, мы вмешаемся». Встреча Кани с немощным советским генсеком была устроена с целью запугать польского лидера перспективой введения советских войск и заставить его принять жесткие меры против активистов движения «Солидарность»{1000}. Однако руководителю польских коммунистов недоставало решимости, необходимых для осуществления военного переворота, предложенного Кремлем. У побывавшего в Варшаве Леонида Замятина, в то время завотделом информации ЦК КПСС, сложилось впечатление, что Каня совершенно раздавлен морально и ищет спасения на дне бутылки{1001}. У кремлевских правителей, однако, не было другого выхода, кроме как усиливать давление на Каню и его окружение, чтобы заставить их поверить в неминуемость советского военного вторжения в случае их бездействия. Для этого были организованы широкомасштабные военные учения армий Объединенных вооруженных сил Варшавского договора (ОВС ВД) на территории Польши, «совпавшие» по времени с началом встречи Кани с Брежневым. Военные маневры в точности повторяли те, которые предшествовали вводу войск стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 г. Если 12 лет тому назад объектом давления был Александр Дубчек, то теперь таким объектом стал Каня{1002}.
Когда в марте 1981 г. Каня и Ярузельский опять приехали в Москву, Устинов отчитал лидера польских коммунистов как мальчишку. «Товарищ Каня, наше терпение исчерпано! У нас в Польше есть люди, на которых мы можем положиться. Мы даем Вам двухнедельный срок навести порядок в Польше!»{1003}. Вскоре после отъезда польской делегации из Москвы вооруженные силы Организации Варшавского договора совместно с КГБ начали осуществлять полномасштабную кампанию по устрашению поляков. Начались новые крупные военные учения, которые длились в течение трех недель. Устинов, однако, блефовал: кремлевские руководители не собирались вводить войска в Польшу{1004}.
В течение всего лета 1981 г. руководство СССР изо всех сил старалось найти и привлечь на свою сторону «здоровые силы» внутри Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), которые смогли бы давить на Каню и Ярузельского изнутри. Однако поиски таких «здоровых сил» привели к плачевному результату: сторонников жесткой линии среди польских коммунистов почти не осталось, на их место пришли реформаторы, среди них, например, журналист Мечислав Раковский, которого в Москве считали опасным «ревизионистом правого толка». Зато среди руководителей других стран «социалистического содружества» сторонников военно-силового решения было немало. Руководители компартий ГДР, Венгрии, Чехословакии и особенно румынский генсек Николае Чаушеску опасались революционных событий в Польше еще больше, чем лидеры в Кремле. Во время встречи с Брежневым в его резиденции Нижняя Ореанда в Крыму все соцлидеры в один голос требовали военного вмешательства. Брежнев тем не менее оставался непреклонным{1005}.
Леонид Ильич все еще верил, что сумеет вдохнуть новую жизнь в европейскую разрядку, и понимал, что после введения войск в Польшу это будет уже невозможно. Кроме того, генсека и остальных руководителей СССР удерживали экономические и финансовые обстоятельства, без которых урегулирование польского кризиса было невозможно. Воевать с поляками уже само по себе было бы огромной бедой, но экономическая и финансовая цена военного вторжения и последующей оккупации Польши была бы просто гибельна для Советского Союза. Ведь в случае оккупации Польши пришлось бы расплачиваться и за ее внешние долги, и кормить ее население. Черняев записал в своем дневнике 10 августа 1981 г.: «Положение в Польше и с Польшей действительно аховое. Но такой подход, какой предлагает Брежнев, — единственно мудрый. Он же сказал, что взять Польшу на иждивение мы не можем»{1006}. У Кремля уже не было финансовых резервов, чтобы взять Польшу на свой «баланс», не жертвуя при этом другими важными обязательствами. К началу 1980-х гг. СССР оказывал материальную помощь 69 странам — союзникам и сателлитам. Многие «дружественные» режимы фактически существовали на советские деньги. Кроме этого, во время правления Брежнева, по некоторым оценкам, свыше четверти советского ВВП ежегодно уходило на покрытие военных расходов. Советский режим регулярно латал дыры в бюджете за счет продажи населению облигаций государственного займа, повышения цен на дефицитные продукты и торговли водкой. Несмотря на это, дефицит госбюджета продолжал расти, разумеется, в полной тайне от советских граждан. Основным источником доходов советской казны являлся экспорт нефти и газа: с 1971 по 1980 г. Советский Союз увеличил производство нефти в 7, а газа в 8 раз. Но параллельно во столько же раз выросли поставки нефти и газа странам — союзницам СССР по дотационным ценам, которые были намного ниже мировых{1007}. После 1974 г., когда мировые цены на нефть выросли в 4 раза, Москва подняла стоимость советской нефти для своих союзников по Варшавскому договору вдвое, но, уступая протестам коммунистических сателлитов, была вынуждена оплачивать это повышение из своего же кармана, предоставляя социалистическим странам займы на десять лет под низкий процент. Подобная щедрость совершенно не отвечала экономическим интересам и возможностям СССР, но вместо того, чтобы сокращать размеры помощи «друзьям», СССР продолжал тащить эту обузу и даже наращивать свои внешние обязательства{1008}.
Экономические санкции, объявленные президентом Картером против СССР после военного вторжения в Афганистан, усугубили экономические трения внутри советского блока. Кремль больше не мог заставить своих восточноевропейских сателлитов делить с ним экономические трудности в период возобновившейся холодной войны. Во время встречи в Москве в феврале 1980 г. партийные лидеры этих стран уведомили своих кремлевских товарищей о том, что они ни в коей мере не готовы сворачивать собственные финансовые или торговые отношения с Западом. Если раньше проблема экономической зависимости от капиталистических стран стояла остро лишь для ГДР, то теперь экономики остальных государств — членов Организации Варшавского договора — Чехословакии, Венгрии, Румынии и Болгарии — также стали зависеть от западноевропейских стран — участниц НАТО{1009}. По сути дела, союзники по блоку сообщили Москве, что затыкать финансовые дыры в «социалистическом лагере» придется исключительно за счет СССР.
Во время польского кризиса со всей болезненной ясностью выявилась высокая цена лидерства Советского Союза в «социалистическом содружестве». СССР с августа 1980 г. в течение 12 месяцев вложил в Польшу 4 млрд. долларов — без каких-либо видимых улучшений ситуации. Польская экономика продолжала свое падение, тогда как антисоветские настроения в польском обществе все нарастали. Тем временем в самом СССР ситуация с нехваткой продовольствия усугублялась. Несмотря на колоссальные государственные инвестиции в сельское хозяйство, советская «Продовольственная программа» буксовала, а централизованная система распределения продовольствия явно не справлялась со своей задачей. Производство хлеба, растительного масла, а также мясомолочной продукции дотировалось, чтобы сохранить низкие цены на эти товары первой необходимости.
Однако многие дешевые продукты до магазинных прилавков не доходили, процветал черный рынок, на котором можно было купить все, что угодно, но на порядок дороже, чем по госцене. В городах стали выстраиваться огромные очереди за продовольствием, даже в Москве, хотя по части снабжения столица всегда имела особые привилегии. В сложившейся ситуации Кремлю пришлось смириться с тем, что поляков стал все больше подкармливать Запад за счет программ гуманитарной продовольственной помощи. Это было унизительно идеологически, зато позволяло избавить поляков от голода. В ноябре 1980 г. Брежнев сообщил руководителям ГДР, Чехословакии, Венгрии и Болгарии о том, что Советский Союз вынужден сократить поставки дешевой нефти в эти страны, «с тем чтобы продать эту нефть на капиталистическом рынке и перебросить добытую твердую валюту» в помощь польским товарищам{1010}. Было совершенно очевидно, что, в случае вооруженного вторжения в Польшу, «социалистическому содружеству» будет грозить банкротство. К тому же было очевидно, насколько тяжелыми будут последствия возможных экономических санкций западных стран против членов СЭВ.
18 октября генерал Войцех Ярузельский, к тому времени уже председатель Совета министров ПНР, сменил Каню на посту первого секретаря ПОРП. Москва возлагала на Ярузельского последние надежды. На Западе и в самой Польше Ярузельского считали послушным слугой Кремля, орудием в советских руках. Это было не совсем так. После раздела Польши в 1939 г. семья Ярузельского была депортирована органами НКВД в Сибирь. Во время Великой Отечественной войны он вступил в армию войска Польского, сформированную на территории СССР, стал офицером. Бегло говоривший по-русски Ярузельский с юных лет считал, что для него нет ничего важнее безопасности родины. Он убедил себя в том, что только Советский Союз может гарантировать территориальную целостность новой Польши с ее западными землями, аннексированными у Германии. Ярузельский долго сопротивлялся советскому давлению и отказывался вводить военное положение. Однако в ноябре 1981 г. ему пришлось на это пойти: Польша оказалась на краю экономической пропасти, топлива и продовольствия не хватало, а впереди ждала суровая зима. В это время относительно умеренных лидеров движения «Солидарность» стали вытеснять люди, более радикально настроенные, им не терпелось покончить с коммунистическим режимом в Польше. Ярузельский начал тайную подготовку к путчу. Вместе с тем он продолжал играть с Кремлем в кошки-мышки. Встретившийся с Ярузельским накануне введения военного положения Николай Байбаков докладывал членам Политбюро о том, что генерал превратился в неврастеника, «не уверенного в своей способности сделать что-либо». Ярузельский твердил о том, что польская католическая церковь готовится объединить усилия с «Солидарностью» и «объявить священную войну против польских властей». В конечном счете генерал попросил Москву срочно выделить новую экономическую помощь и предоставить советские войска в качестве резервных сил для польской армии и полиции{1011}. Иными словами, Ярузельский хотел поменяться ролями со своими шантажистами из Кремля.
На чрезвычайном заседании Политбюро слово взял Андропов. Глава КГБ предупредил о том, что Ярузельский намерен «все свалить» на Советский Союз. В заключение Андропов твердо заявил, что Советский Союз ни при каких обстоятельствах не может позволить себе военное вмешательство, даже если движение «Солидарность» придет к власти. «Мы должны прежде всего думать о своей собственной стране, об усилении Советского Союза, — сделал вывод оратор. — В этом наша генеральная линия». Андропову было известно о том, что перебои с продовольственным снабжением распространились на всю страну, включая даже Москву и Ленинград, и его беспокоила возможность беспорядков, подобных тем, что произошли в Новочеркасске в 1962 г. Восстание польских рабочих заставило Андропова задуматься, надолго ли хватит терпения у советского рабочего класса{1012}.
Председатель КГБ был почти готов к тому, чтобы отказаться от «оказания братской помощи» попавшим в беду коммунистическим режимам (на Западе это называлось «доктрина Брежнева»), а может быть, и пересмотреть вариант революционно-имперской парадигмы, которой руководствовался Кремль. Как заключил американский политолог Мэтью Уимэт, события в Польше и движение «Солидарность» показали, что от «брежневской доктрины ограниченного суверенитета осталось примерно то же, что и от человека, чьим именем ее назвали: оба они превратились в манекенов, которые двигались лишь по инерции, опираясь на тающие силы некогда мощной империи, и тщетно надеялись вернуть себе прежнюю роль в международных делах… Польский народ, сам того не осознавая, сумел принудить советского колосса к отступлению, и советская империя так и не оправилась от польского удара»{1013}. Несмотря на известную долю преувеличения задним числом смертельности польского «удара» по империи, в этой оценке содержится много верного.
После введения Ярузельским военного положения 13 декабря 1981 г. в Кремле вздохнули с облегчением: смертельная угроза Варшавскому договору миновала. Однако на этом польский кризис не закончился. Он стал внешним проявлением растущего структурного кризиса внутри всего соцлагеря. Сохранение контроля над Польшей по-прежнему стоило СССР очень больших средств. В 1981 г. Ярузельский все-таки добился от Москвы дополнительной экономической помощи в общей сложности на 1,5 млрд. долларов. Огромное количество зерна, масла и мяса из государственных резервов СССР уходило в Польшу и мгновенно исчезало там, словно в бездонной бочке. Промышленные предприятия Польши тоже получали жизненно необходимое сырье от СССР, в том числе железную руду, цветные металлы и, самое главное, субсидированную нефть{1014}.
Польские события по своим последствиям стали самыми тяжелыми в череде кризисов, которые один за другим потрясли Кремль в начале 1980-х гг. Впервые после вторжения в Чехословакию и расцвета европейской разрядки советские руководители со всей ясностью осознали, что у могущества СССР есть свои пределы даже на территориях, примыкающих к его границам. Несмотря на грозящий «старой гвардии» старческий маразм, она все же подошла вплотную к фундаментальному пересмотру советских интересов безопасности и внешней политики. Но подойдя вплотную, дальше пойти она не смогла и не решалась. В поисках выхода из системного тупика стареющие лидеры СССР смотрели назад, а не вперед, и не видели выхода.