§ 2. Славянофильство и западничество

§ 2. Славянофильство и западничество

«Замечательное десятилетие». В историю русского общества1840-е гг. вошли как «замечательное десятилетие», как время обостренных духовных исканий и идейных споров. Передовые деятели, чьи убеждения сформировались в те годы, называли себя «людьми сороковых годов» и гордились этим наименованием. Это было поколение либералов-идеалистов, которое действовало в атмосфере более живой, чем в предшествующее десятилетие. Средоточием общественной жизни была Москва, где в литературных гостиных блистали П. Я. Чаадаев, А. С. Хомяков, А. И. Герцен. Заметная роль принадлежала воспитанникам Московского университета, для которого «замечательное десятилетие» было блестящей эпохой. Именно в Москве спустя несколько лет после публикации «Философического письма» были высказаны принципиально новые воззрения на характер русского исторического развития, на его взаимосвязь с европейским.

Участники московских споров соединились в два кружка, названия которых имели полемический характер: кружок западников и кружок славянофилов. В этих кружках были разработаны воззрения, которые принято именовать славянофильством и западничеством и которые в действительности были разновидностями раннего российского либерализма.

Западники и славянофилы много спорили. Эти споры были парадоксальным отражением их глубокого внутреннего единства, на которое указал Герцен: «Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но неодинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».

Московские споры в конечном счете сводились к обсуждению вопроса о положении народа, о крепостном праве. Они сыграли исключительную роль в пробуждении общественного внимания к судьбе русской деревни. В крепостном состоянии люди сороковых годов единодушно видели врага русского народа. И. С. Тургенев вспоминал: «В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решил бороться до конца — с чем я поклялся никогда не мириться… Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить».

Тургенев принадлежал к западникам, однако с ним вполне был согласен А. С. Хомяков, который писал Ю. Ф. Самарину: «Наша эпоха, может быть, по преимуществу зовет и требует к практическому приложению. Вопросы подняты, и так как это вопросы исторические, то они могут быть разрешены не иначе, как путем историческим, т. е. реальным проявлением в жизни. Для нас, русских, теперь один вопрос всех важнее, всех настойчивее. Вы его поняли и поняли верно». Вопрос этот — крестьянский, вопрос о крепостном праве в России. Враг был общим.

Исторический смысл споров западников и славянофилов раскрыл их современник П. В. Анненков: «Между партиями таилась, однако же, одна связь, одна примиряющая мысль, более чем достаточная для того, чтоб открыть им глаза на общность цели, к которой они стремились с разных сторон… Связь заключалась в одинаковом сочувствии к порабощенному классу русских людей и в одинаковом стремлении к упразднению строя жизни, допускающего это порабощение или даже именно на нем и основанного».

Славянофильство и западничество, возникшие в условиях кризиса крепостных отношений, отразили попытки деятелей раннего российского либерализма создать целостные концепции преобразования страны. В основе своей спор западников и славянофилов был спором о выборе пути предстоящих буржуазных преобразований: европейском, который понимался западниками как универсальный, либо особом, русском, в возможность которого верили славянофилы.

Возникновение западничества и славянофильства было подготовлено всем ходом общественного развития после 14 декабря, к их окончательной кристаллизации привела публикация «Философического письма». Вслед за Чаадаевым славянофилы и западники приняли утверждение официальной идеологии о том, что «Россия — вне Европы». Даже Белинский, который стоял на позициях радикального западничества, писал: «Россию нечего сравнивать с старыми государствами Европы, в которых история шла диаметрально противоположно нашей, и давно уже дала и цвет, и плод».

Западники и славянофилы были близки в подходе к русскому прошлому, которое они считали отличным от прошлого европейских народов. При этом славянофилы воспевали светлый идеал Древней Руси, а западники отрицали саму мысль о сравнении древнерусского прошлого с великим европейским Средневековьем. Одни идеализировали старую Русь, другие рисовали ее одной черной краской.

Острые споры шли о будущем. Западники верили в европейское будущее России, восхищались делом Петра I и мечтали о дальнейшей европеизации страны. Россия не Европа, но она должна стремиться ею стать — примерный ход их рассуждений. Славянофилы порицали Петра I за раздор и насилие, внесенные в русскую жизнь, внимательно изучали общину, в которой видели залог русского решения социальных вопросов, гарантию от «язвы пролетариатства». Россия не Европа, и до тех пор, пока это так, в ней невозможна революция, полагали славянофилы.

Не принимая крепостные порядки, славянофилы и западники единодушно подвергали сомнению и другие стороны николаевской системы, ее внутреннюю и внешнюю политику. Они отстаивали свободу совести, слова, печати, общественного мнения, принципиально отрицали революционные преобразования и верили в реформы, проведенные сверху. Для их общественных представлений было характерно стремление жить, как писал славянофил Самарин, «повернувшись спиной к вопросам политическим». Политическим интересам передового общества александровского времени — конституция, республика, военная революция — они противопоставляли социальные проблемы — крестьянская реформа, согласие сословий, общественное воспитание. Главным своим делом они считали прекращение крепостных отношений.

А. С. Хомяков и его единомышленники. Хомяков утверждал: «Глупо с нашей стороны давать себе вид политических действователей. По сущности мысли своей мы не только выше политики, но даже выше социализма». Хомяков исходил из представления о несправедливости общественного устройства как в Европе, так и в России. Вместе с тем он указывал на принципиальное отличие русского уклада жизни от европейского и это отличие он видел в «хлебопашественной общине». Согласно Хомякову английская и французская формы гражданского быта обрекают большинство населения на «вечное пролетарство», доводят «язву пролетарства до бесчеловечной и непременно разрушительной крайности». И тогда впереди «страшные страдания и революция».

Для России этот путь неприемлем и, по мнению Хомякова, невозможен, поскольку наличие общины позволяет избежать европейской борьбы «капитала и труда». Все члены общины «суть товарищи и пайщики», взаимопомощь является для них общественной обязанностью. Социальная борьба внутри общины исключена. Славянофильские представления об общине — социальная идиллия, во многом связанная с идеалами европейского социализма, и не случайно воззрения Хомякова и его единомышленников оказали заметное воздействие на герценовское учение о «русском социализме».

Исходная общность воззрений не препятствовала принципиальным спорам, начало которым было положено в 1839 г., когда И. В. Киреевский и А. С. Хомяков, поэт и философ, когда-то убеждавший Рылеева в недопустимости военной революции, обменялись посланиями, где содержался ответ и Чаадаеву, и сторонникам официальной идеологии. Вместо противопоставления России и Европы Хомяков ставил вопрос по-иному: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию? Приличны ли ей эти стихии? Много ли утратила она своих коренных начал, и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?» Соглашаясь с Хомяковым, И. В. Киреевский заметил: «Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не следует, чтобы оно было лучшетеперь».

С этого обмена посланиями началась история славянофильства и славянофильского кружка. Зачинатели славянофильства пытались в форме историко-философских размышлений наметить программу российского либерализма. Хомяков указывал на прекрасное и святое значение слова «государство»; подчеркивал необходимость для России сильной центральной власти, но мечтал о времени, когда в «просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет Древняя Русь». Называя достоинства старой Руси, которые следует воскресить, Хомяков не столько идеализировал прошлое, сколько перечислял преобразования, необходимые николаевской России: «грамотность и организация в селах»; городской порядок, распределение должностей между гражданами; заведения, которые облегчали бы «низшим доступ к высшим судилищам»; суд присяжных, суд словесный и публичный. В допетровской Руси, считал Хомяков, не существовало крепостного права, «если только можно назвать правом такое наглое нарушение всех прав»; было равенство, почти совершенное, всех сословий, «в которых люди могли переходить все степени службы государственной и достигать высших званий и почестей». Не нарушалась свобода церкви. Власти собирали «депутатов всех сословий для обсуждения важнейших вопросов государственных». Хомяков излагал программу либеральных перемен, переведенную на язык исторических воспоминаний.

Вокруг А. С. Хомякова и И. В. Киреевского сложился славянофильский кружок, который объединял представителей дворянской общественности, получивших сходное образование и воспитание. Просуществовал кружок почти четверть века, его члены были хранителями либеральной традиции, играли роль общественной оппозиции правительству. Среди славянофилов были поэты, историки, экономисты, литературные критики, почти все они были связаны с Москвой и Московским университетом. Помимо зачинателей славянофильства, видную роль в кружке играли К. С. и И. С. Аксаковы, П. В. Киреевский, A. И. Кошелев, Д. А. Валуев, Ю. Ф. Самарин, В. А. Черкасский. Замечательной особенностью кружка было активное и равноправное участие в его делах женщин — А. П. Елагиной, Е. А. Свербеевой, Н. П. Киреевской, Е. М. Хомяковой, B. С. Аксаковой.

Признанным вождем славянофилов был А. С. Хомяков, который главной задачей считал воспитание общества на началах, указанных славянофилами. Эти начала он угадал в русском народе, отыскал в русской истории. Доказательством самобытности России он считал крестьянскую общину, которую понимал как союз людей, основанный на нравственном начале. Он утверждал: «Община есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его — не останется ничего; из его же развития может развиться целый гражданский мир». Он был устремлен в будущее и писал, обращаясь к «приятелю»: «Сделай одолжение, отстрани всякую мысль о том, будто возвращение к старине сделалось нашею мечтою. Одно дело: советовать, чтобы корней не отрубать от дерева и чтобы залечить неосторожно сделанные нарубы, и другое дело: советовать оставить только корни и, так сказать, снова вколотить дерево в землю. История светит назад, а не вперед, говорил ты; но путь пройденный должен определить и будущее направление. Если с дороги сбились, первая задача — воротиться на дорогу».

Огромное значение А. С. Хомяков, как и И. В. Киреевский, придавал православию — вере русского народа.

Из кружка Станкевича пришел к славянофильству К. С. Аксаков, чьи историко-публицистические работы богаты размышлениями о народе и народности, призывами «погрузиться в глубину русского духа». Он питал искреннюю неприязнь к «бесплодно-разрушительным революциям Европы», «безобразной бури Европейского Запада» противопоставлял «красоту тишины Европейского Востока». Он критиковал западную моду, делал попытки переодеться в русское платье. Одновременно он подчеркивал необходимость свободного развития всех народов, восклицая: «Да здравствует каждая народность!»

По его мнению, со времен Петра I самодержавие вело страну к революции. Сохранение петровской правительственной системы, которая делает из подданного раба, вызывает «революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией». Он обличал иго николаевского полицейского государства и рисовал идеальные отношения правительства и народа: «Правительству — неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая, народу — полная свобода жизни и внешней, и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству — право действия и, следовательно, закона; народу — право мнения и, следовательно, слова. Вот русское гражданское устройство! Вот единое истинное гражданское устройство!» По воззрениям К. С. Аксакова, народу принадлежали «неполитические» права: свобода слова, печати, общественного мнения, которому он придавал огромное значение: «Общественное мнение — вот чем самостоятельно может и должен служить народ своему правительству». Для выяснения общественного мнения власть обязана созывать Земские соборы.

В защите свободы слова К. С. Аксаков далеко превзошел всех деятелей раннего российского либерализма. Он писал брату Ивану: «Лучшеесредство уничтожить всякую вредность слова — есть полная свобода слова… Какой недостойный страх свободы! Все злое исчерпывается одним словом: рабство. Всякое благо исчерпывается одним словом: свобода. Надо, наконец, понять, что рабство и бунт неразлучны, это два вида одного и того же. Надо понять, что спасение от бунта — свобода».

Западники. Московский кружок западников сложился к 1842 г. Во главе его стоял Т. Н. Грановский. В университете он читал курс истории Средних веков и, по выражению Герцена, «думал историей, учился историей и историей впоследствии делал пропаганду». Он был кумиром московского студенчества, которое учил «сочувствию к Европе». Он воспитывал молодое поколение для «долгого служения нашей великой России, России, преобразованной Петром, России, идущей вперед и с равным презрением внимающей и клеветам иноземцев, которые видят в нас только легкомысленных подражателей западным формам, и старческим жалобам людей, которые любят не живую Русь, а ветхий призрак, вызванный ими из могилы». На его публичные лекции собирались лучшие представители дворянского общества. Чтения Грановского отличали здравый подход к вопросу о национальном достоинстве, внимание к правам личности и к общественным условиям, обеспечивающим эти права. Он рассказывал о конституционных гарантиях и парламентском устройстве европейских стран, не скрывал своего неприятия казенного патриотизма, противостоящего европейскому просвещению. Обращение Грановского и его единомышленников к историческому опыту Западной Европы проистекало из неприятия крепостной действительности николаевской России. Идеал западников, писал И. С. Тургенев, «был свойства весьма определенного и однородного, хотя именовался и именуется доселе различно: наукой, прогрессом, гуманностью, цивилизацией — Западом, наконец».

В университете вокруг Грановского объединились молодые профессора С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин, П. Г. Редкий, П. Н. Кудрявцев, А. И. Чивилев, чья общественная деятельность стала естественным продолжением научных занятий. Кроме коллег по университету к нему тяготели литераторы И. П. Галахов, В. П. Боткин, Н. X. Кетчер, актер М. С. Щепкин. Во второй половине 1840 — начале 1850-х гг. московский кружок западников пополнили В. Ф. Корш, М. Н. Катков, И. К. Бабст, И. В, Вернадский, П. М. Леонтьев, Б. Н. Чичерин — фигуры, заметные в научном и общественном мире, но внутреннее единство оказалось нарушенным.

В спорах со славянофилами западники ощущали поддержку А. И. Герцена и Н. П. Огарева, но в их отношениях всегда дремали «зачатки злых споров 1846 года», когда герценовский материализм и атеизм был отвергнут Грановским. В следующем году Герцен уехал за границу.

Заметную роль играл петербургский кружок западников, который возглавлял Белинский, чье ближайшее окружение составляли литераторы П. В. Анненков, И. И. Панаев, И. Д. Галахов. Петербургское западничество отличалось от московского принципиальностью и бескомпромиссностью. Если Белинский постоянно обличал и высмеивал славянофилов, то Грановский высказывался за согласие западников и славянофилов. Его соратник Н, А. Мельгунов ждал даже появления третьей, высшей партии, которая признает необходимость и равнозначность обоих направлений и неоспоримо докажет, что «Россия есть Россия, но вместе и часть Европы».

К петербургским западникам примыкали писатели И. С. Тургенев, Н. А. Некрасов, И. А. Гончаров, Д. В. Григорович, А. Ф. Писемский, В. А. Соллогуб, М. Е. Салтыков-Щедрин, литературные критики А. В. Никитенко, А. В. Дружинин, В. Н. Майков, экономист В. А. Милютин, издатель журнала «Отечественные записки» А. А. Краевский. Влияние литераторов-западников на русских читателей было исключительно велико. Западнические «Отечественные записки» и «Современник», где сотрудничал Белинский, широко расходились по России. Салтыков-Щедрин вспоминал, как, «воспитанный на статьях Белинского», он «естественно примкнул к западникам».

Славянофилы в николаевское время постоянного печатного органа не имели, и образованная Россия судила об их учении из вторых рук, в пересказе, часто недоброжелательном. III Отделение поощряло Краевского к «помещению в его журнале статей в опровержение славянофильских бредней».

Общественное мнение и крепостной строй. Славянофилы и западники постоянно стремились к возбуждению в общественном мнении вопроса о крепостных отношениях. В 1841 г. западник А. П. Заблоцкий-Десетовский составил записку «О крепостном состоянии в России», в 1847 г. славянофил А. И. Кошелев опубликовал в «Земледельческой газете» статью, где доказывал преимущества «охотного», вольного труда перед трудом невольным.

Размышления над социальными вопросами подготовили славянофилов к зрелому восприятию событий 1848 г. Замечателен отклик Ю. Ф. Самарина на Февральскую революцию во Франции. Ученик Хомякова писал, что «в основе своей революция не есть политическая, а социальная», что «не столько форма правления вызвала против себя восстание, сколько слишком долго непризнанные требования рабочего класса». Утверждая, что европейская борьба «между представителями капитала и представителями труда» не касается России, он вместе с тем делал вывод: «нельзя сидеть сложа руки, лучше признать чистосердечно необходимость коренного преобразования и совершить его правомерным путем. Это, по-моему, лучшее и единственно возможное средство обессилить и победить коммунизм». Такой взвешенный либеральный подход Ю. Ф. Самарин пытался провести в жизнь, долгие годы работая над освобождением крестьян в России.

Крымскую войну люди сороковых годов восприняли как воплощение в николаевской внешней политике казенного тезиса об изначальной противоположности интересов России и Европы. Многих из них пугала мысль о возможности победы Николая I. Западник Е. М. Феоктистов вспоминал о настроениях в кружке Грановского: «Конечно, только изверг мог бы радоваться бедствиям России, но Россия была неразрывно связана с императором Николаем, а одна мысль, что Николай выйдет из борьбы победителем, приводила в трепет. Торжество его было бы торжеством системы, которая глубоко оскорбляла все лучшие чувства и помыслы образованных людей и с каждым днем становилась невыносимее. Ненависть к Николаю не имела границ».

В годы войны славянофилы и западники занялись разработкой конкретных проектов освобождения крепостных крестьян. Над обстоятельными записками о будущей реформе работали Самарин, Кавелин, Кошелев, Черкасский. Они чутко реагировали на нарастающее недовольство народа, на военные поражения и хозяйственные неурядицы и были озабочены тем, чтобы найти выход из политического и экономического кризиса, предотвратить социальный взрыв.

После воцарения Александра II отношение западников и славянофилов к правительству изменилось. Подчеркивая, что почин в осуществлении реформ — прерогатива самодержавной власти, они взяли курс на сотрудничество с ней. Специальным органом, где обсуждались вопросы крестьянской реформы, стал издаваемый Кошелевым журнал «Сельское благоустройство». Самарин, Кавелин, Кошелев, Чичерин, Черкасский искали пути реализации тех идей, которые были высказаны в недавних московских спорах. Многие из них участвовали в работе губернских по крестьянскому делу комитетов и в Редакционных комиссиях, они показали себя умелыми и опытными практическими деятелями. «Человеком реформы» называли современники Ю. Ф. Самарина, чей вклад в дело освобождения крестьян был исключительным.

На почве практической работы в канун крестьянской реформы позиции западников и славянофилов неуклонно сближались. Они обретали единство, недоступное в николаевское время. В предреформенные годы они решительно отмежевались от Герцена и его антиправительственных призывов. Кавелин и Чичерин обратились к создателю Вольной русской типографии с программным письмом, где высказали уверенность, что «только через правительство у нас можно действовать и достигнуть каких-нибудь результатов». Разрыв между демократией и либерализмом, который в Соколовских спорах 1846 г. обозначился как разногласия по религиозно-философским вопросам, требовал четкого определения общественно-политической позиции. Кавелин и Чичерин сделали свой выбор, обратившись к А. И. Герцену со словами: «Ваши революционные теории никогда не найдут у нас отзыва, и ваше кровавое знамя, развевающееся над ораторской трибуной, возбуждает у нас лишь негодование и отвращение».

После 19 февраля 1861 г. кружки западников и славянофилов окончательно прекратили свое существование. Мнение остававшихся в живых участников споров сороковых годов выразил Черкасский: «В настоящую минуту и прежнее славянофильство, и прежнее западничество суть уже отжитые моменты, и возобновление прежних споров и прежних причитаний было бы чистым византизмом».