(из дневника)

(из дневника)

Принеся в мой дом свои книжки, аккуратно подстригая бороду, ты, в основном, лежал на диване. Изредка, – тщательно и подробно одеваясь, подолгу выбирая галстук, носочки, платочки, туалетную воду, ты выходил. Конечно, – то в библиотеку, то на кафедру, то по магазинам «за вкусненьким», но чаще всего целыми неделями оставался дома. Иногда брал гитару и меланхолически напевал: «Мне звезда упала на ладошку, я ее спросил: откуда ты? Дайте мне передохнуть немножко, я с такой летела высоты…» Это называлось, «работал»… Откуда всегда была в тебе такая немощь? Мне только теперь становится понятно: состояние это не физическое, а духовное.

Я дома почти не бывала. Во-первых, съемки. От Японии и Курил до могилы Канта в Калининграде, от экватора до северного полюса. Месяцами я то болталась со своей съемочной группой в водах Тихого океана, то «барражировала» воздушный океан на стратегических бомбардировщиках, то в ожидании погоды вязала тебе свитерочки в какой-нибудь жуткой гостинице города Коврова, Ташкента, Амдермы или Чибаркуля.

Во-вторых, даже в монтажный или подготовительный период работы над фильмом я чуть ли не круглосуточно торчала на студии. За двадцать лет в моей творческой карточке накопилось 46 картин. И они, разумеется, налезали друг на друга, требовали бешеного напряжения и непрерывного присутствия.

В-третьих – обмены. Жилищным вопросом я занималась с такой же страстью, как и кинематографом… Мой самый лучший оператор Ваня звал меня Хорек. Это не только производное от фамилии, но и намек на агрессивность, настырность, непредсказуемость и наглость. Вот, правда, хитрости хорьковой, у меня не было. Скорее перла напролом, открыто и уверенно как танк. Запускать в производство по несколько короткометражек сразу надо было не только потому, что этого требовала моя неуемная творческая энергия. Это приносило деньги. Рубли же нужны были не только для того, чтобы содержать семью. Немногим приходило тогда в голову: ценою денег и грандиозных «цепочек» можно совершенствовать жилплощадь. Мне требовались все большие квадратные метры, все большая высота потолков, все ближе к метро и т.д. Заботу о Глебе целиком взяли на себя мои родители. Но это больше сорока километров от Москвы, а мне так хотелось, чтобы ребенок рос с нами. Значит: хороший район, музыкалка, английская школа…

Сегодня ты говоришь, что всю жизнь терпел мое невыносимое давление, мои упреки. Были, были вопли с моей стороны, а как же! Доползая до порога после двух смен монтажа, озвучания или со съемок с неподъемными сумками и, хватаясь за кастрюлю или тряпку, я взвизгивала порой: «Ты что, за две недели ни разу веник в руки не взял?!!»

Но чаще я «зверела», как ты говорил, – по поводу твоей работы. Она не получалась. Свою первую и, практически, единственную статью ты писал полтора года. Кандидатскую диссертацию, ставшую расширенным и потому еще более тусклым и тавтологическим вариантом все той же статьи, мы выдавили из тебя года за четыре с половиной. При этом ты постоянно ныл, что лишен общения, лишен людей. Тебе казалось, что где-то там, за стенами нашего дома кипит какая-то интересная жизнь, а ты, бедный, обречен на затворничество из-за этой жуткой необходимости – стать кандидатом философских наук.

После того, как ты наконец-то стал им, сделалось почему-то еще хуже. Ассистентская должность денег практически не прибавила, занятости тоже. Мученический путь кандидатства заставлял отказаться от надежды на докторство. Конечно, мысль о том, что твои гениальные идеи, основанные на Юнге и Канте, слишком смелы для марксистско-ленинской эстетики, утешала, но не окрыляла.

Хороший способ набирать «листаж» публикаций придумала моя подруга, работавшая тогда в Госполитиздате. Я выдумывала «самоигральные» темы и броские заголовки для статей, ты выдавал глубокомысленные «тезисы» из четырех-шести фраз, а я потом лихо наращивала на твои сухие скелеты толстое мясо. Получались довольно умные и даже вполне читабельные статьи. На них потом живо откликались графоманы и шизофреники. Ну, еще бы! Мы ведь писали о глубинах бессознательного, о тайнах творчества, загадках инсайта… и прочую чушь.

Карьера, однако, серьезная научная карьера явно не получалась. Я просто с ума сходила от этого. В моем взгляде, наверное, горел в то время тот же пламень неукротимой отваги, решимости, отчаянной тревоги, который так пугает в глазах кошки, мечущейся со своим котенком в зубах, когда она не может найти безопасное место.

Видимо, ты был, да и сейчас остаешься, неплохим преподавателем. Конечно, дать глубокие знания своим студентам ты вряд ли в состоянии. Откуда? Ведь у тебя нет базового философского образования. Зато ты можешь читать «завлекательные» лекции. Чуть-чуть не по программе, с туманными намеками на загадочное, непознанное, зашифрованное, глубокое… Плюс неброское обаяние с налетом таинственности, шарм интеллигентности в манерах… Но ведь это студентам тоже нужно! Кто-то заинтересуется, сам книжки почитает. Словом, была ведь, да и сегодня, я думаю, возможна твоя нормальная самореализация!

Годы шли. Ты вяло пытался пристроиться то каким-то клерком в Философском обществе, то в Министерстве Культуры, то уехать поработать за границу. Перешел в ГИТИС. И везде все как-то не ладилось. Тебя обижали, обманывали, обходили. Я продолжала бешено молотить фильм за фильмом и судорожно искать какой-то путь. Для тебя…

В режиссуре тоже есть своя теория. Меня привлекли самые простые и самые загадочные штучки на экране – точки, кружочки, треугольнички… Я попыталась проникнуть в символический смысл элементарных частей изображения. Переводила с английского энциклопедию традиционных изобразительных символов. Ты до сих пор используешь в своих лекциях эти переводы?

Ковыряясь в расшифровках символических значений, я все время натыкалась почему-то на каббалу, на тексты древнееврейские, египетские и масонские… А в 1985 году, когда к нам в гости приехал твой французский друг, вдруг выяснилось, что масонство существует по сей день. Оказалось, что этот Жан-Пьер совсем недавно стал членом Всемирного Ордена. Началом всех этих выяснений и послужили разговоры о моих научных изысканиях в символике.

Жан-Пьер говорил о вольных каменщиках… А мы-то с тобой помнили только странный сюжет из «Войны и мира». Пьер Безухов, помнится, разочаровался в них и еле ноги унес… Но в моей голове уже тогда зароились какие-то смутные образы. «Тайное общество»? Тайна! Это ведь как раз то, что будет так органично для тебя! Это как раз твой жанр, твой стиль… Кстати, о Толстом. Среди прочих моих «досок» обнаружилась и такая.