Глава III [50]

Глава III [50]

1

Картофельные запасы никогда не устраивались, а кроме того, и в 1845 г. был частичный недород. Поэтому страшный неурожай 1846 г. окончательно довершил несчастье ирландского народа. Голодовки 1822, 1831, 1835 гг., при ужасающих своих размерах, все-таки не шли в сравнение с бедствием 1846–1847 гг. В Корке на городских улицах пройти было трудно от больных и слабых людей, которые лежали на мостовой, прося милостыни. Они тащились из деревень в города, надеясь, что в городах им скорее помогут; но если они не умирали по дороге, то умирали, дотащившись до цели своего пути. Гробов не всюду и не на всех хватало, и не было на них денег, так что путешествовавший в это время по Ирландии Тренч говорит о голых трупах, валявшихся на повозках и препровождавшихся в таком виде на кладбище. Семьи, в которых за несколько недель из десяти человек оставался в живых один, были нередки уже в конце 1846 г.; в 1847 г. (особенно зимой) смертность усилилась. Часто, когда благотворители входили в помещение фермерской семьи, соседи говорили им, что семья уже умерла вся и похоронена там-то, во дворе или за огородом. Тренч, между прочим, рассказывает, что, войдя раз в темную и крошечную фермерскую избушку, он увидел сложенных вместе четыре детских тела, похожих на скелеты, а мать, которая находилась тут же, умоляла вошедших принести ей напиться воды. Рядом, в другой избе, мать лежала в лихорадке, двое детей умирали около нее от голода, но наш путешественник не мог даже различить их как следует, ибо в помещении царил глубокий мрак. Такие картины целыми тысячами поражали самых нечувствительных людей. Англичане, посещавшие Ирландию, сами выражали удивление, почему в наиболее страждущих местностях замечается меньше аграрных преступлений, нежели в других местах. Вот какой ответ на этот вопрос находим у уже цитированного нами очевидца ужасов голодного времени: «Это проистекает отчасти от удивительного терпения народа, отчасти же вследствие того обстоятельства, что они — и это относится ко многим — физически опустились ниже способности к преступлению». Когда члены разных благотворительных групп и комитетов, прибывая на места, делали перекличку тем, кому собирались помочь, то получали бесчисленные ответы: «умер», «пропал без вести», «ушел к реке и не вернулся», «найден его труп, обглоданный крысами» и т. д. и т. д. В безумии люди запирались с детьми и закладывали выход камнями, чтоб дети не убежали и умерли с ними вместе. Успев как-то отодвинуть один из таких камней, маленький мальчик в местности Крэуоге (в одном из подобных случаев) «дополз до дома соседей и рассказал им, что его отец, кажется, не обращает на детей внимания и уже два дня спит». Когда проникли в помещение, нашли мертвого отца с уже умершим другим ребенком. Рассказавший об этом факте очевидец прибавляет, что случившееся имело место перед Рождеством, в конце 1846 г., и вызвало ужас в окрестном населении. «А теперь (в 1847 г. — Е. Т.) мы видим подобные случаи по пятнадцати ежедневно, и никто уже об этом не думает». Уэстнорт, Голуэй, Клэддэг поражали почти голыми детьми и женщинами, валявшимися на дорогах и в придорожных канавах. Молодой Вильям Форстер, с которым мы еще встретимся как с одним из суровейших усмирителей Ирландии спустя тридцать пять лет, путешествовал в 1847 г. по этой стране, где впоследствии он многих преследовал и где его самого чуть не убили. Но тогда, в 1847 г., он еще никому не был известен, никакой роли не играл, и, быть может, поэтому (а может быть, и юношеская непосредственность действовала) в его глазах очень многое оказывалось весьма неблагополучно. «Когда мы отправились дальше, то удивлялись мы уже не тому, что народ умирал, но тому, что он еще живет; и у меня нет никакого сомнения, что во всякой иной стране смертность была бы гораздо больше, что жизнь многих была продолжена, а может быть, и спасена долгой наукой нужды, которой учился ирландский крестьянин, а также тем любвеобильным, трогательным милосердием, которое побуждает его делить свою скудную пищу с умирающим от голода соседом». Все, чем природа одарила Ирландию, пропадало в этот «проклятый год»; многие местности живут уловом рыбы, особенно сельдей. Сельдь могла кишеть в этом году вокруг голодающей Ирландии, но это ничему помочь не могло, ибо рыболовные снасти и сети были заложены еще с зимы, а деньги давно ушли на пищу, и выкупить не представлялось никаких шансов. «Нам остается только лечь на пол и умереть», — сказала Фостеру одна женщина, характеризуя этими словами положение своих 240 односельчан, и эта фраза, по отзыву Форстера, была в совершенном согласии с истиной. Неописуемые ужасы вопили к каждому человеку, который только соглашался хотя бы бегло поглядеть на Ирландию в это время. Впоследствии в официальных отчетах министерству сановник Форстер обстоятельно выяснил, почему именно для Ирландии нужны строжайшие меры и неослабный надзор; но в 1847 г. юноша Форстер, очевидно, еще не созрел для позднейших государственных соображений и вот что писал в своих заметках: «Я не хотел бы теперь обсуждать причины подобного положения вещей или пытаться порицать виновников. Но относительно одного факта не может быть вопроса: результат нашего социального строя таков, что огромному числу наших соотечественников и ближних, из крестьянства одной из богатейших наций, какие только когда-либо знал мир (т. е. английского государства — E. Т.), не позволено жить. Конечно, такой общественный результат, как этот, составляет не только национальное несчастье, но и национальный грех, который громко взывает к каждому христианскому гражданину, чтобы тот сделал все от него зависящее для устранения зла. Никто из нас не имеет права пользоваться ни своим богатством, ни покоем, пока по мере своих способностей не постарался очиститься от всякого соучастия в этой страшной несправедливости, которая ляжет черным пятном на истории нашей страны и сделает ее притчей между нациями».

Только что было указано, что в некоторых местностях люди уже физически являлись неспособными ни к какому напряжению, ни к какой попытке хотя бы незаконными путями добыть себе что-нибудь. В других местах преступления свирепствовали в самых широких размерах. В 1846 г. человекоубийств было совершено 170; в 1847 г. — 212. Покушений на убийство в 1846 г. — 159; в 1847 г. — 264. Разбоев на большой дороге в 1846 г. — 258; в 1847 г. — 343. Похищений и ограблений оружия (особый, являвшийся очень распространенным, — вид преступлений) в 1846 г. — 611 случаев; в 1847 г. — 1053. Случаев стрельбы по жилым помещениям в 1846 г. было 167; в 1847 г. — 257. Появлений шаек в вооруженном виде в 1846 г. — 138; в 1847 г. — 206. В общем в 1846 г. было 1503 преступления, а в 1847 г. — 2335. Сюда не входит число краж скота: таких краж в 1846 г. было около 3 тысяч, а в 1847 г. — 10 тысяч с небольшим (10 044). Отчаянное положение вещей с 1847 г. еще усилилось от болезней эпидемического характера: на дорогах, на деревенских улицах, по берегам рек — всюду лежали и разлагались под палящим летним зноем неубранные трупы людей, обыкновенно голые, ибо прикрывавшие их лохмотья вовсе не были такой ничтожной ценностью, которой могли бы пренебречь прохожие. Паника охватывала страну. В парламенте было заявлено, что нет слов описать все ужасы, творящиеся в Ирландии, что там «воздух — зачумлен», «поля обращены в пустыню», «священник и нищий умирают вместе от голода», вся Ирландия «похожа на страну, опустошенную неприятелем». Лендлорды, не получая арендной платы, конечно, выгоняли вон своих голодающих арендаторов, и те умирали целыми семьями, кое-где в пропорции ²/₃: 1, а кое-где и в еще большей пропорции. В четыре года (1849–1852 гг.), следовавшие за голодом, с занимаемых участков было изгнано более 58 тысяч семейств, состоявших в общем из 306 тысяч человек, хотя после 1847 г. урожаи картофеля были недурны: так сильно продолжало отзываться пережитое бедствие. Даже очень хладнокровные наблюдатели начинали думать, что ирландский народ, прямо вымрет без остатка в несколько лет, как ни мало вероятно такое событие.

Самый страшный период голодовки закончился зимой 1847 г.; к лету 1848 г. положение стало уже улучшаться до известной степени. И «Молодая Ирландия» поспешила уверить себя, что настало наконец время, когда народу надлежит воспользоваться этой насилу пришедшей передышкой и собственными руками защитить себя от возможности повторения подобных несчастий.

Впрочем, в 1848 г. легко было и себя, и других уверить в чем угодно; кто и о чем только не мечтал в этом году? И если возможно делить несбывшиеся надежды, разбитые мечты на «извинительные» и «неизвинительные», то к какой категории относится мечта спасти свою нацию от окончательного исчезновения?