1

1

Как известно, мануфактура Гобеленов, получившая ряд привилегий и субсидий от короля Людовика XIV в 1667 г., успела за первые 120 лет своего существования после этого снискать себе своими изделиями (тканых шпалер) европейскую репутацию. Как и относительно мануфактуры в Бове, Севре и la Savonnerie, нужно сказать, что документы, касающиеся Гобеленов за 70—80-е годы XVIII в., не дают сколько-нибудь достаточных сведений о положении рабочих. Ясно одно: мануфактура деятельно работает, рабочие служат на ней целыми десятилетиями, многие — с детства до старости, но насколько обеспечивала рабочих эта работа, насколько они были довольны своим положением, каковы были отношения между рабочими высшей и низшей категории (т. е. делавших более или менее тонкую, ответственную и выгодную работу) [20] — обо всем этом нам не удалось найти в документах национальных архивов никаких положительных указаний. Попадаются просьбы вдов рабочих о вспомоществовании в той или иной форме, просьба рабочих о сохранении рисовальной школы для их детей, к 1788 г. относится переписка относительно одного рабочего, арестованного за вмешательство в действия полиции, и т. д. Все это случайно, отрывочно и нехарактерно. Неполны и цифры денежных выдач рабочим, так что и по ним нелегко составить себе сколько-нибудь точное представление о материальном положении рабочих перед падением старого режима. Вообще же и относительно мануфактуры в Бове, и относительно мануфактуры Гобеленов, и относительно других королевских мануфактур, нужно сказать, что при старом режиме не было ничего похожего на то правильное делопроизводство, на ту отчетливую и обстоятельную деловую переписку, с какими мы встречаемся, начиная с Директории. Не нужно забывать, конечно, значение в данном случае бесспорного усовершенствования всего бюрократического механизма в позднейший период революции сравнительно с тем, какой существовал до 1789 г.; но, с другой стороны, обстоятельная переписка иной раз по поводу самых маловажных фактов (вроде неуплаты одним рабочим кормилице ребенка за следуемые месяцы и т. д.) дает отчасти повод предположить, что полное отсутствие сведений о каких бы то ни было беспорядках на мануфактуре за указанный период объясняется действительно редкостью подобных явлений, а не только возможной пропажей документов или небрежностью в делопроизводстве.

Администрация, со своей стороны, смотрела на рабочих мануфактуры Гобеленов, как на людей, не склонных к волнениям. Это сказалось в те неспокойные дни конца апреля и начала мая 1789 г., которые ознаменовались в Париже беспорядками возле дома фабриканта Ревельона. Разграбление дома Ревельона, окончившееся вмешательством войск, убийством и поранениями нескольких лиц из числа нападавших и приговорами к смертной казни и каторге для признанных наиболее виновными [21], сильно обеспокоило директора такой богатой и большой мануфактуры, как Гобелены. Этому беспокойству содействовало и анонимное угрожающее послание, полученное в эти дни директором, который и обратился к властям с просьбой принять меры к охране мануфактуры. В этом же письме он извещает (очень глухо) о жалобах рабочих относительно квартир, что указывает как будто на некоторое беспокойство не только относительно действий посторонних «подстрекателей», по и своих собственных рабочих. Но маркиз д’Агу, майор полка французских гвардейцев, полагал, что беспокоиться нечего [22]. «По правде, — пишет он, — я не боюсь, что эти рабочие (на Гобеленах — Е. Т. ) поддадутся подобным внушениям (c?dent ? des pareilles suggestions), так как большинство их — люди устроившиеся (sont gens ?tablis), имеющие жен и детей, имеющие также маленькие милости короля, связанные с давностью (по службе — К. Т.)». Он уверял, что нужно принять меры только относительно возможного нападения посторонних на мануфактуру. Но и этого не случилось, и все опасения оказались совершенно неосновательными.

Первые месяцы революции прошли для мануфактуры Гобеленов без особых последствий; только начинают то там, то сям в документах, начиная с июня 1789 г., все чаще [23] попадаться известия, что некоторые m?tiers уже «вакантны» и не для всех рабочих есть работа. 21 апреля 1790 г. король, королева и их дети посетили мануфактуру Гобеленов. В речи, которую по этому поводу сказал королю президент сен-марсельского дистрикта Торильон, мы читаем [24]: «Посещая этот храм искусств, вы ободряете артистов; посещая самых нуждающихся в вашей столице (les plus indigens de votre capitale), вы этим обеспечиваете их в вспомоществованиях, которые ваша доброта не перестает им оказывать; эти вспомоществования, государь, для них очень драгоценны! Если бы они их лишились, их дети часто были бы без пищи». Королева на это ответила: «У вас много несчастных, но моменты, когда мы им помогаем, для нас очень драгоценны». Король тут же велел дать рабочим 1200 ливров. Вспомоществования заключались в том, что рабочие получали дополнительную плату еще с 1770 г. «ввиду дороговизны съестных припасов», причем размер вспомоществования был установлен такой: 20 солей (sols) в неделю на каждого рабочего и по 10 солей в неделю на каждого из детей, еще не работающих. Это вспомоществование получили рабочие всех мастерских мануфактуры [25]. Но как и для мануфактуры в Бове, 1790 год был для мануфактуры Гобеленов отмечен еще не столько кризисом, сколько прежде всего возбуждением рабочих и желанием их предпринять (по возможности мирную, как явствует из относящихся сюда документов) борьбу за свои экономические интересы. Дело началось с того, что еще в марте (1790 г.) рабочие заявили директору мануфактуры Guillaumot о своем желании получать плату не посдельно, а поденно (не ? la t?che, но ? la journ?e или ? semaines fixes). Конечно, вопрос не мог решиться без главного всех мануфактур — directeur g?n?ral des b?timents du Roi — графа d’Angiviller. Донося о происшедшем, один из членов администрации Гобеленов говорит [26], что хотя эта реформа и грозит сразу некоторым увеличением расходов, но можно будет впоследствии с этим бороться, «мало-помалу уменьшая число рабочих (en venant peu ? peu ? diminuer le nombre des ouvriers)». Но уступить теперь, по его мнению, необходимо, «чтобы вернуть порядок и спокойствие, страшно нарушенные нынешним возбуждением» [27]. Тем не менее дело тянулось, а пока рабочие заявили, что они выработают новый регламент. Текста этого их проекта регламента мы в бумагах не нашли, как не нашли и «мемуаров», представленных, судя по словам рабочих, еще в конце 1789 г. Но сам директор Гильомо в коротенькой записочке, в которой он отмечает «совершенно мирный» характер свидания и разговоров с рабочими, рекомендует главному директору и своему непосредственному начальнику графу d’Angiviller этот проект как «очень разумный» [28]. Граф d’Angiviller, как только начались эти осложнения, написал рабочим письмо, в котором упрекал их за недостаток доверия с их стороны. Рабочие ответили на это, что такой упрек больше всего на них подействовал [29]; напротив, доверие к графу «составляет всю их надежду и счастие» [30]. Они даже готовятся, пишут они, дать ему новое доказательство своего доверия, повергая на его воззрение результаты своих совещаний с Гильомо, и они будут по-прежнему умолять его о благосклонности, которую заслужат благодарностью и почтением. Но граф не спешил оправдать их «доверие», и рабочие осенью снова напоминают о своих желаниях. Органом рабочих в этой борьбе являются 18 депутатов, которых они ad hoc и выбрали еще 30 мая 1790 г. Депутаты эти и напоминают д’Анживилье, что пора окончательно решить дело. Дело в том, что д’Анживилье указал рабочим на трудность удовлетворения их ходатайства ввиду истощения казны. (Депутаты при этом внушительно подчеркивают, что всякая мысль об уменьшении числа рабочих путем увольнения не могла, конечно, не показаться гнусной чувствительному и прямому сердцу графа д’Анживилье.) Граф тогда оттягивал решение дела под предлогом, что пока король не назначил своего казначея, до той поры ничего сказать окончательно нельзя. Так как королевские мануфактуры оставались в ведомстве двора (Maison du Roi), то естественно, что приведенный предлог показался рабочим весьма существенным обстоятельством. Но теперь его величество уже назначил своего казначея (tr?sorier de la liste civile), значит ничего уже не мешает доброте графа д’Анживилье окончательно решить судьбу рабочих. Депутаты указывают при этом, что выбравшие их товарищи очень недовольны и без того их медлительностью. Правда, говорят они, это неудовольствие не высказывается еще в формах, противных порядку, по товарищи ежедневно делают новые и новые напоминания. Весьма любопытно то место этого письма, в котором рабочие указывают, что, поступая на королевскую мануфактуру, они лишались известных выгод: они лишались, между прочим, надежды открыть собственное свое заведение [31]. Рабочий-ремесленник старого режима весь сказывается в этом место документа: его конечным хозяйственным идеалом остается надежда стать самому маленьким предпринимателем; и, отдавшись такой профессии, в которой он, по существу дела, должен был всегда оставаться в положении наемной рабочей силы, он смотрит на это как на серьезную жертву со своей стороны, полагает, что государство, к которому он на службу поступил, обязано эту жертву принять к серьезному соображению. Записка депутатов рабочих заставила очевидно поторопиться с рассмотрением дела. Вся эта история внушила очень грустные размышления анонимному автору доклада, очевидно представленного графу д’Анживилье. Автор пугается требований рабочих, но никакого положительного совета не дает, а даже заявляет, что, хотя он читал и перечитывал сообщенные ему бумаги, касающиеся этого дела, но чем более он их читал, тем менее был в состоянии остановиться на какой-либо мысли [32]. Автор утверждает, что он уже давно ожидал наступления той «анархии», которая вот уже «15 месяцев» господствует. В проекте нового регламента, предлагаемого рабочими, он видит une r?volte ouverte, открытое возмущение.

Этот любопытный для нас «регламент» в его сущности автор рассматриваемого мемуара характеризует так: рабочие, которые с внешней стороны выражают почтение, усердие и признательность, на самом деле хотят получить все средства, чтобы легально стать хозяевами в ведении дел на мануфактуре; при таком положении вещей ему самые выражения почтения, усердия и признательности кажутся насмешкой [33]. Автор возмущенно вопрошает, как примириться с мыслью, что рабочие на мануфактуре желают создать себе «право подчиняться постоянным комитетам, особым комитетам» [34] Если допустить это, то как же надеяться впредь управлять заведением? недоумевает он. Вся эта «анархия», по его мнению, вызвана предшествующими директорами, подготовившими «дух инсубординации», и особенно последним директором, умершим в 1789 г., Пьером. Старый регламент был хорош, но «дух революции, быть может, уже не позволяет думать об этом регламенте, и, быть может, уже нельзя было бы на нем настаивать без опасности» [35]. Старый регламент (1783 г.) делал директора безусловным хозяином всего дела, от рабочих же требовалось лишь беспрекословное послушание. Судя по приведенным словам, проект, представленный теперь, в 1790 г., устанавливал известную самостоятельность рабочих, а главное, стремился создать между ними известную организацию: попытка, в высшей степени любопытная для рабочих крупной индустрии того времени. Но не только это кажется автору мемуара опасным: он признает «несчастье жизни рабочего» [36], жизни стесненной и скудной, по вместе с тем указывает, что «всякая плата должна иметь конец и меру» [37] и что мануфактура и без того приносит королю одни убытки. Предсказывая падение мануфактуры, автор спрашивает, каковы же будут средства к жизни рабочих, «которые почерпают силу сопротивления или, скорее, силу для своих повелений только в сострадании и снисходительности, которую им оказывают?» Автор жалеет, что эти «бедные люди» не видят пропасти, которую они роют под ногами [38]. Он так надеется на это последнее соображение, что кончает свой мемуар советом «поразить» рабочих этим аргументом [39].

По-видимому, и начальство в лице д’Анживилье, и сами рабочие считали самым острым и важным вопросом именно вопрос о плате, а не об организации «постоянных» или иных «комитетов», о которых говорит автор мемуара. Вообще же, дело обстояло так, что, с одной стороны, действительно рабочие не могли не находиться под Дамокловым мечом закрытия мануфактуры вовсе, в случае если они будут слишком решительно и непримиримо ставить вопрос об удовлетворении своих требований (не забудем, что именно в это время Марат печатно обращал внимание на ненужность и разорительность для народного кармана содержания Гобеленов и других королевских мануфактур); а с другой стороны, и администрация, не желая тоже закрытия мануфактуры и прибегая, очевидно, к угрозе только как ultimam rationem, не считала возможным противиться требованиям рабочих, которые сам директор Guillaumot, как мы видели, называл благоразумными. Судя по документам 1791 и следующих годов, пункты требований рабочих, касавшиеся их организации, отпали, а относительно заработной платы удалось добиться, чтобы она исчислялась не посдельно, а поденно, причем, конечно, рабочие должны были быть разделены на классы сообразно с важностью работы, которую им поручают, и с их искусством. Компромисс состоялся 31 декабря 1790 г. [40] Главному начальнику королевских мануфактур, д’Анживилье, был представлен проект новых правил, который показался ему способным положить конец требованиям рабочих и который, по его мнению, являлся серединой «между крайней суровостью и слишком большой снисходительностью» [41]. В письме д’Анживилье речь идет исключительно о заработной плате, о новом способе расплаты с рабочими и о неминуемом повышении поэтому расходов на мануфактуру. Он предлагает администрации Гобеленов всеми мерами постараться как-нибудь компенсировать это возрастание расходов, например уменьшением числа apprentifs [42] и затем постепенным ограничением числа самих рабочих. Эта нота — настойчивое желание возможно уменьшить число рабочих — уже не перестает повторяться [43], но это должно было делаться постепенно, чтобы не возбудить нового волнения среди рабочих. Рабочие на мануфактуре de la Savonnerie, которые также еще с 1790 г. домогались улучшения своего положения и дело которых откладывалось, пока не будет решено дело Гобеленов, теперь, в 1791 г., добились такой же реформы, какой добились рабочие Гобеленов: д’Анживилье согласился на это, ободренный результатами, достигнутыми на Гобеленах, где, как он полагает, воцарился порядок [44]. И действительно, о брожении среди рабочих, направленном против администрации мануфактуры, мы больше уже не слышим, если не считать просьбы одного из администраторов мануфактуры, чтобы д’Анживилье установил определенно на будущее время число apprentifs в каждой мастерской, ибо иначе рабочие осаждают администрацию с жалобами и претензиями, требуя принятия своих детей в apprentifs. Но и этому брожению («fermentation») можно легко положить предел: стоит только сделать определенное постановление. «Если есть (среди рабочих — Е. Т.) люди наглые, то большинство состоит из рассудительных людей, которые раз закон будет создан и объявлен, станут его поддерживать» [45]. Это исключение, в полном смысле слова подтверждающее правило, показывает, каково было настроение «большинства» рабочих на Гобеленах в 1791 г.; дальше мы и о таких исключениях уже ничего не слышим. Документы говорят нам, что, невзирая на уже сильно дававшее себя чувствовать вздорожание съестных припасов, средний заработок рабочих на Гобеленах в 1791 г. еще давал им возможность бороться с нуждой. Какой же был заработок рабочих согласно новым правилам, утверждения которых они добились к концу 1790 г.? Эти правила вошли в силу с начала 1791 г., и уже тотчас был выработан тариф для расплаты с рабочими [46]. Мануфактура разделялась на три мастерские (atteliers), состоявшие в заведовании трех entrepreneurs. Рабочие каждой мастерской делились на 5 классов [47]. Рабочие первого класса получали 24 ливра в неделю, второго класса — 21 ливр в неделю, третьего класса — 18 ливров, четвертого — 15 ливров, пятого — 12 ливров в неделю. К первому классу на всей мануфактуре принадлежали (в начале 1791 г.) 12 человек, ко второму — 19 человек, к третьему — 27 человек, к четвертому — 20 человек и к пятому — 13 человек. Сверх того, каждая мастерская имела своего стоявшего вне классов premier ouvrier, который получал 32 ливра в неделю. Не нужно забывать также, что рабочие Гобеленов получали, кроме того, даровую квартиру или если не хватало помещений на мануфактуре, особые квартирные деньги. Что касается до apprentifs, то для них был установлен особый тариф: в течение первых двух лет своего apprentissage apprentif получал 2 ливра в неделю, на третий год — 3 ливра в неделю, на четвертый год — 4 ливра в неделю, на пятый год — 5 ливров и на шестой год — 6 ливров в неделю. Из общего числа бывших в 1791 г. на мануфактуре 25 apprentifs 8 получали по 2 ливра в неделю, 6 — по 3 ливра, 4 — по 4 ливра и 6 — по 5 ливров (кроме того, вопреки тарифу, один получал 1 ливр, причем около его имени прибавлено как бы в виде объяснения: fils de l’italien).

Рабочий день был определен в 12 часов, причем он делился на 4 части, и каждые 3 часа совершался обход каждой мастерской заведующим, отмечались отсутствующие и налагались вычеты за отсутствие. Apprentifs принимались с двенадцатилетнего возраста, причем в регламенте сделана оговорка, что жалованье apprentif’a делится между ним и тем рабочим, под руководством которого он работает [48]. После 6 лет пребывания в качестве apprentif он зачисляется в рабочие, если он признается для этого способным, если же нет, то он продолжает оставаться в своем звании. Конечно, детям рабочих давалось обыкновенно преимущество перед enfants ?trangers, и отцам даже позволялось приводить их не с двенадцати, а с девятилетнего возраста, чтобы к моменту зачисления их в apprentifs, т. е. к 12 годам, они уже кое-чему научились и имели преимущество перед посторонними. Регламент 31 декабря 1790 г. обеспечил мир во внутренних отношениях на мануфактуре Гобеленов [49]. Но заведению предстояло пережить еще очень тяжелые времена: кризис, обусловленный уменьшением сбыта и начавший сказываться еще в 1789 г., несколько как бы ослабевший в 1790 и в 1791 гг., принимает с 1792 г. уже устрашающие формы.