8

8

До 1884 г. министерство Гладстона не преследовало принципиальной политики либеральной партии; осложнения во внешних делах, вызванные борьбой в Судане и Египте и поступательным движением русских войск в Средней Азии, террор и борьба с ним в Ирландии не давали старому премьеру возможности осуществить один из главных пунктов либеральной программы: распространить избирательные права на возможно большее число английских граждан. Но близился срок, когда кабинет должен был дать отчет избирателям в том, что он сделал, приближались выборы [130]. Нужно было торопиться с проведением избирательной реформы, которую давно и настойчиво требовала либеральная партия от своего правительства. Гладстон сам по себе был человеком слишком крупного калибра, слишком твердых и определенных традиций и слишком устойчивых убеждений, чтобы довольствоваться ролью главы «делового министерства», вроде австрийского кабинета Кильмансегга, и жить изо дня в день.

Ввиду всего этого в феврале 1884 г. Гладстон внес в нижнюю палату билль о реформе. По закону 1867 г. (или, правильнее, 1867–1869 гг.) каждый подданный королевы, платящий за квартиру в городе 10 фунтов в год или арендующий земельный участок, который приносит 12 фунтов годового дохода, имеет право избирать членов нижней палаты [131]. Этот закон, исключал, таким образом, из числа избирателей массу крестьян, не имеющих арендного участка с 12 фунтами дохода. Гладстон, внося свой билль, предложил, чтобы избирательные права распространялись на всех глав семейств без исключения; женщины все-таки не получали прав, даже если они стояли во главе дома [132]. Другими словами, устанавливалось нечто весьма близкое к suffrage universel. Разумеется, эти слова не были произнесены, и законопроект был приведен в связь с прежними избирательными законами [133], но никто не обманывался относительно истинного смысла министерского билля.

Консерваторы напали на проект с той горячностью, которая отличала их и в 1830, и в 1831, и в 1832, и в 1867 гг.: кажется, не было действия, которое заставило бы их с большим раздражением отзываться о своем наследственном противнике, чем именно расширение избирательного права. Реформ 1867 и 1884 гг. они никогда не прощали Гладстону, и любопытный консервативный памфлет трех звездочек [134] довольно верно передает чувства своей партии к творцу избирательной реформы, когда говорит [135]: «Поистине, кто может так действовать против своей страны, тому следует быть удаленным от света и людей, так чтобы даже тень его имени навсегда погрузилась во мрак забвения». Три звездочки обрушиваются на Гладстона за проведенный им принцип «один человек — один вотум», так как по их мнению этот принцип может разрушить Британскую империю. Никакого добра, говорит памфлет, нельзя ждать от переполнения палаты уличными политиками [136].

Три звездочки при всей их суровой решительности до такой степени являются пером консервативной партии, что мы можем не останавливаться больше на характере возражений, производившихся против гладстоновской реформы. Если у законопроекта была оппозиция, то у него же была и поддержка, и притом очень сильная. Прежде всего либералы единодушно ее поддерживали; за ними шли парнелиты. Нет нужды много говорить, почему Парнель считал своим долгом стоять на стороне премьера: билль Гладстона увеличивал число английских избирателей на 1300 тысяч человек, шотландских — на 200 тысяч человек и ирландских — на 400 тысяч человек. В общем же вместо прежних 3 миллионов избирателей новый билль давал Великобритании 5 миллионов [137]. Реформа, глубоко демократизующая все государственное устройство, в особенности должна была отозваться на Ирландии: здесь впервые допускалось к избирательной урне 400 тысяч беднейших граждан. Конечно, эти новые голоса должны были могущественно содействовать росту парнелизма. Против соединенных усилий либералов и парнелитов консерваторы устоять не могли, но все, что были в состоянии сделать с целью помешать осуществлению реформы, они сделали. Имела место даже попытка исключить Ирландию из сферы воздействия нового закона, но она осталась вполне безуспешной [138].

Поражение, понесенное консерваторами, не помешало им подмять вопрос о том, когда билль должен войти в силу. Парнелиты и правительство хотели, чтобы как можно скорее, а консерваторы предлагали [139] отложить до 1887 г. и опять потерпели неудачу. Наконец, билль прошел в трех чтениях и поступил в палату лордов; здесь его отвергли, но когда по всей стране стали устраиваться митинги и печататься адресы негодования, направленные против верхней палаты, и когда Гладстон обнаружил непоколебимое желание провести свой проект во что бы то ни стало, лорды в декабре 1884 г. приняли билль. Весной 1885 г. избирательная реформа была дополнена законом о распределении мандатов [140], по которому Англия и Уэльс получили право выбирать 495 депутатов [141], Шотландия — 72 и Ирландия— 103 (по-прежнему); в общем палата должна была состоять из 670 депутатов.

Хотя, как уже было сказано, для Парнеля эта реформа была всецело нужна и выгодна, но он ограничился исключительно пассивной ее поддержкой. Он не сблизился с Гладстоном, хотя почва для этого была самая благоприятная; он держал себя по отношению к кабинету как временный и случайный союзник, на доброе отношение которого в будущем нет ни малейшего основания рассчитывать. По-видимому, со времени убийства в Феникс-парке и последовавшего затем разрыва между парнелитами и правительством Парнель покинул всякое намерение сблизиться с кабинетом Гладстона. Низвергнуть премьера собственными силами он не мог; союза с консерваторами для специальной цели низвергнуть министерство он до 1885 г. не искал. Но 1884 год с его избирательной реформой так расширил пропасть, отделявшую консерваторов от либерального кабинета и так обострил отношения партий, что немедленное удаление Гладстона от власти стало на очередь среди других пунктов практической программы ториев. Ввиду этого временная торийско-парнелистская комбинация для низвержения министерства перестала с самой весны 1885 г. считаться невозможностью. Дела кабинета к тому же приходили все более и более в затруднительное положение. Победа генерала Комарова над афганцами при Кушке страшно осложнила русско-английские отношения; восстание Араби-паши в Египте разрослось до необычайных размеров; на министерство посыпались обвинения и в парламенте [142], и вне его [143]; говорили об излишней уступчивости английской политики, о необходимости иметь более энергичных руководителей внешних дел. Большинство в палате еще было в распоряжении правительства, но общественное мнение явно охладевало к нему.

В 1885 г. истекал трехлетний срок действия билля о предупреждении преступлений в Ирландии, изданного после убийства Борка и Кавендиша; ирландскую партию очень интересовало, будет ли билль продолжен. Премьер удовлетворил этому любопытству 15 мая, когда он по поводу интерпелляции Бульвера заявил, что главные положения билля будут скоро предложены опять на рассмотрение палаты, чтобы сделать их окончательным законом [144]. Тогда Парнель стал быстро сближаться с консерваторами. Правда, для победы нужен был особенно счастливый случай, и то результаты ее могли быть сомнительны, но все устроилось так, как желал Парнель. Его партия [145] в полном составе присутствовала на заседаниях, поджидая удобного времени для предложения вотума недоверия, и случай представился: 8 июня обсуждался министерский проект о налогах на спиртные напитки. Вопрос нельзя было назвать особенно животрепещущим, и поэтому далеко не все либералы находились в палате. Прения Гладстона с оппозицией приняли неожиданно очень страстный характер, парнелиты обрушились на проект с поразительной для такого сюжета горячностью [146], консерваторы поддержали их, и вопрос был немедленно поставлен на баллотировку. За проект высказалось 252 человека, против него — 264 (из этих 264–225 консерваторов и 39 парнелитов) [147]. Правительство осталось в меньшинстве, и Гладстон на другой же день подал прошение об отставке.

Согласно с конституционными обычаями Виктория поручила главе оппозиции маркизу Салисбюри сформировать кабинет. Все это было так неожиданно, что и в Англии, и на континенте многие думали, что Гладстон все-таки останется у власти, несмотря на случайное поражение. Либеральное большинство было налицо, так что министерство могло продержаться. Но Гладстон сразу и наотрез отказался. Может быть он действительно хотел, как предполагали некоторые влиятельные органы [148], избавиться от внутренних и внешних затруднений и свалить запутанные дела на плечи маркиза Салисбюри, может быть, ему хотелось перед близкими выборами занять место оппозиции, место в таких случаях более удобное, и обеспечить за собой в будущей палате решительное большинство, но так или иначе, а либеральный кабинет ушел.

Консерваторы и парнелиты остались лицом к лицу; до выборов нужно было подождать несколько месяцев, и эти месяцы Салисбюри мог держаться только, если он имел опору в парнелитах. И вот началась погоня правительства за благосклонностью Парнеля. Прежде всего последовало назначение наместником Ирландии графа Кернарвона; Кернарвон тотчас после приезда на место назначения объявил, что его задача заключается в примирении Ирландии с англичанами. Чтобы понять значение этих слов, нужно вспомнить, что они были сказаны через несколько месяцев после знаменитого путешествия в Ирландию принца Уэльского, когда наследник престола был много раз встречен самыми несомненными признаками вражды [149]. Ясно было, что министерство Салисбюри желает непременно выиграть расположение ирландской партии. Далее, 14 августа (1885 г.) кончался трехлетний срок билля о предупреждении преступлений, того самого билля, за возобновление которого громогласно высказался павший премьер. Салисбюри сразу заявил, что он этого закона возобновлять не будет, и действительно сдержал слово. Наконец, прошел через палату с замечательной быстротой билль, касавшийся облегчения для ирландских фермеров приобретения земли из государственного земельного фонда.

В середине августа парламент был распущен, выборы были назначены на декабрь. Выборная кампания началась тотчас же после закрытия парламента и отличалась особенной живостью и энергией всех трех партий, принимавших в ней участие. Либералы желали отнять власть у консерваторов, консерваторы — создать прочное большинство; парнелиты надеялись пройти в таком количестве, чтобы иметь возможность держать в своих руках либералов и ториев, склоняясь то на ту, то на другую сторону [150]. Агитация всеми тремя группами велась тем более горячо, что не было решительно никакой возможности предугадать результаты голосования. Либералы имели много шансов вследствие проведенной только что демократической реформы, консерваторы — вследствие неудачной внешней политики либералов. Парнель обставил дело так, что в этот предвыборный сезон консервативная партия, знавшая, до какой степени он ненавидит либералов, все-таки вполне определение не могла сказать, будет ли ирландский лидер ее поддерживать [151].

Загадочность положения заставила консервативный кабинет прибегнуть к переговорам с Парнелем. Наместник Ирландии лорд Кернарвон имел свидание с ним; о чем было говорено во время этого свидания, до сих пор определенно неизвестно. Впоследствии Парнель утверждал, что Кернарвон именем лорда Салисбюри обещал Ирландии особый парламент и радикальную земельную реформу, в случае если Парнель будет поддерживать консерваторов во время выборов и после них. Кернарвон отрицал это и говорил, что он определенных обещаний не давал, а так только разговаривал о гомруле. Ввиду того, что Парнель и Кернарвон имели удовольствие беседовать друг с другом t?te-?-t?te, спор этот вряд ли окончательно разрешим; так или иначе, все поведение кабинета по отношению к парнелитам заставляет думать, что заключение союза с ирландцами на известных условиях входило в миссию Кернарвона.

А Парнель действительно мог в это время дорого продать свой союз. Овации, которые ему устраивались во всех избирательных округах, показывали, что его кандидаты имеют полное основание надеяться на победу. За его благосклонностью гнался маркиз Салисбюри; с ним в примирительном тоне заговаривали либеральные газеты и либеральные политики. В такие моменты у самых далеких от компромисса деятелей может явиться тенденция до поры до времени не подчеркивать наиболее радикальные пункты своей программы, скорое осуществление которой можно предвидеть. Но если мы присмотримся к образу действий Парнеля осенью 1885 г., то увидим, что он ни на йоту не смягчил общего тона своего поведения. Он являлся перед своей страной в качестве победителя. Земельный билль 1880 г., билль о покупке земли фермерами 1885 г., смена Форстера, смена лорда Спенсера, назначение Кернарвона — вот были вполне осязательные плоды его деятельности. Но мало того, не в материальных приобретениях, не в политике результатов лежал центр тяжести парнелевского престижа: своей обструкцией, упорной борьбой с Гладстоном, умелым лавированием между двух великих английских фракций он низвергнул либеральное министерство и заставил консерваторов смотреть на ирландцев как на желанных союзников, без которых немыслимо оставаться у власти. Вместо ничтожной группы, разрозненной и вялой, вместо полутора десятка джентльменов Исаака Бьюта, он сформировал небольшую, всего в 39 человек, но дисциплинированную партию, сумевшую заставить считаться с собой. Наконец, он, и он один, повысил политические и экономические идеалы страны, поднял дух ирландского народа и впервые после О’Коннеля, т. е. после промежутка в 40 лет, заставил Европу смотреть на Ирландию как на страну с национальным самосознанием, с историческим прошлым и с готовностью бороться за лучшее будущее.

Вот что мог ответить Парнель на вопрос, чем ему обязана Ирландия. Но, повторяем, вряд ли можно определенно уяснить себе, почему он так сразу стал первым человеком в Ирландии, почему народ верил ему почти так же, как св. Патрику, почему не только молодежь, но и пожилые люди приходили в неистовое возбуждение от восторга, когда он произносил всегда ровным и спокойным голосом свои речи на митингах и собраниях. Причины той власти, какую он с самого начала получил над миллионами людей, кроются в значительной мере в условиях массовой психологии, которая еще слишком темна и неизвестна. Мы можем со слов лиц, перед которыми прошла жизнь Парнеля, констатировать самый факт, и только.

Имея за собой поддержку всей страны, он никогда не соблазнялся заискиванием английских партий и, как уже было замечено, в 1885 г. также не думал пойти им навстречу, скрадывая наиболее неприятные термины своего политического символа. Реформа 1884 г. еще усиливала его могущество и уверенность в себе. Нельзя оспаривать тех государствоведов, которые говорят [152], что эта реформа сделала палату общин «народной палатой», а в народной палате народный любимец мог ожидать увидеть себя сильным человеком. И Парнель высказывался самым положительным образом в пользу полной независимости Ирландии от Англии, независимости, идущей дальше самоуправления. «Никто не имеет права, — повторял он, — сказать своей стране: вот до каких пор ты должна идти, а дальше не смей! Я никогда не пытался ставить грань (to fix the plus ultra) успехам ирландской национальности и никогда не буду пытаться это делать». Добровольного сужения идеалов он боялся больше всего. 24 августа в Дублине Парнелю дали банкет, и он произнес на нем большую речь, в которой благодарил свою партию за все, что она сделала в последние 5 лет, и обращал внимание присутствующих на то, что коренная задача ждет своего разрешения. Ирландия еще не имеет особого парламента. «Я убежден, — сказал он, — что единственная наша великая работа в новой палате заключается в восстановлении нашего собственного национального парламента [153]. Но когда мы получим его, каковы будут его задачи? Мы требуем себе особого парламента, чтобы уничтожить несправедливые изгнания фермеров с земли, угнетение со стороны лендлордов и чтобы сделать каждого фермера собственником его участка. Вот зачем нам нужен парламент прежде всего. Мы требуем его еще и затем, чтобы поднять промышленность в нашей стране и чтобы не только земледельцы, но и ремесленники, и городские рабочие имели возможность жить и дышать. Итак, нам предстоит много дела и в английской палате общин — временно, и в будущей ирландской палате — постоянно. Я надеюсь, что у нас будет только одна палата, а палаты лордов не будет!» [154]

За этой речью следовали другие, в которых Парнель настаивал на необходимости закрыть Ирландию для ввоза английских продуктов; это он считал одним из важнейших дел, предстоящих будущему ирландскому парламенту. Этот тон вывел из себя английскую прессу, еще очень недавно старавшуюся ласково относиться к парнелизму, чтобы привлечь его благосклонное внимание, «Daily News» с горечью вопрошала, намерены ли и впредь консерваторы и либералы сносить «тиранию» Парнеля? [155] «Manchester Guardian» надеялся, что нет в Англии партии, которая не заклеймит дерзость ирландского лидера. «Standart» считал себя вынужденным заявить, что просто позор (a shame) для либералов и ториев ссориться на потеху и пользу опасного врага.

Но Парнель, невзирая на эти речи, нашел в себе решимость повторить свои слова 5 октября в Уиклоу. Здесь он к раньше высказанным мыслям прибавил очень любопытное пояснение: он сказал, что ни за что не помирится на какой-нибудь пустой уступке, если, например, Ирландии дадут парламент с ограниченными правами; ирландская палата должна иметь безусловную власть в делах острова. Она должна получить, между прочим, право облагать чужие (т. е. и английские) продукты какими угодно высокими пошлинами. Другими словами, он требовал полнейшего политического и экономического отделения Ирландии от Англии.

Часть либералов сразу восстала против Парнеля; цена союза казалась слишком высокой. Лорд Гартингтон на одном из митингов в своем избирательном округе заявил, что такой гомруль, которого желает Парнель, немыслим, и что ирландцы его не получат. Тогда Парнель в новой речи заметил: «Я думаю, что если хотят сделать для нас невозможным получение гомруля, то мы сделаем невозможными все дела» [156]. Угроза обструкцией даже при измененных парламентских правилах была не шуткой в устах этого человека и произвела большое впечатление на либералов. Консерваторы тоже порицали революционизм Парнеля, но не так решительно, как либералы; они более страшились результатов голосования.

Чем ближе подходили выборы, тем мягче становилось отношение обеих боровшихся фракций к Парнелю: либерал Морлей [157] заявил, что он ничего не имеет против ирландского самоуправления в самых широких размерах. Либерал Чайльдерс выразил мнение, что ирландцы могут управляться как пожелают, лишь бы таможенная политика находилась в руках англичан. Но Гладстон не любил вступать в откровенные сделки под влиянием необходимости, и 17 ноября он объявил на собрании в Уэст-Кельдере [158], что Парнель — пока только Парнель и отождествлять его с Ирландией не следует; пусть Ирландия выскажется во время голосования, и тогда можно будет обсуждать такие важные вопросы, как вопрос о гомруле. Через 4 дня после заявления Гладстона, 21 ноября, Парнель издал манифест, в котором делал воззвание к Ирландии, чтобы она голосовала против либералов безусловно. Что касается до лорда Салисбюри, то он не допустил такой неосторожности, как Гладстон. 7 октября в Ньюпорте и в ноябре в других местах он, не высказываясь в пользу гомруля, так хорошо построил свою речь, что, с одной стороны, никакой сотрудник «Times» не мог найти там ничего, противоречащего империализму, а с другой, — никакой парнелит не был в состоянии обвинить маркиза во вражде к идее ирландского самоуправления.

В декабре состоялись выборы; либералов было выбрано 335 человек, консерваторов — 249 и парнелитов — 86 (вместо прежних 39). Если бы Парнель примкнул к консерваторам, тогда либералов, с одной стороны, и соединенных парнелитов и ториев, с другой, было бы поровну, по 335 человек, и правительство Салисбюри могло бы кое-как продержаться; если бы он стал на сторону Гладстона, тогда консерваторы немедленно должны были бы уйти от власти. Цель Парнеля была достигнута: он являлся господином положения.